«Дядюшкин сон» в Севастополе: сны и символы в артхаусном зеркале

В апреле будет ровно год, как питерский режиссёр Василий Сенин представил зрителю Севастополя сценическую версию повести Фёдора Достоевского «Дядюшкин сон». На сцене театра имени Луначарского 30 марта состоялся показ этого спектакля. Атмосферная и тонкая история, где грань между иллюзией и реальностью почти стёрта – бесспорное украшение любого театрального репертуара.

Мнения об этом спектакле расходятся кардинально – от полного восторга до категорического неприятия, так же происходит и с артхаусным кино – для кого-то это невнятная чепуха, а кто-то находит в нём истину жизни. Почему так? Возможно, зритель только приучает себя понимать язык «фестивального театра». Чтобы воспринимать подобные спектакли, нужна стопроцентная готовность к серьёзной внутренней работе. Однако не все зрители после тяжёлого дня готовы читать символы и искать глубинные смыслы. Иногда хочется чего-то простого и понятного. Безусловно, каждый сам выбирает свой жанр, согласно внутренним установкам. Но если вы хотите растрясти своё подсознание, то «Дядюшкин сон», как говорится, «то, что доктор прописал».

В одном из своих интервью после ухода из Псковского театра драмы режиссёр Василий Сенин признался: «Я снова свободный художник, и мои спектакли – территория моей свободы». «Дядюшкин сон» оказался ярким примером того, что если художник воспользуется своей свободой рационально, то он никогда не перейдёт ту грань, где заканчивается искусство - и начинается артхаусная чернуха. Комичность, абсурд, нелепость – будто внушительные слои, за которыми Сенин мастерски скрывает «ядро» своего спектакля – типичную человеческую драму.

Вполне вероятно, что среди зрителей есть и те, кто не читал «Дядюшкин сон», так как повесть не значится в списке «обязательно к прочтению». Василий Сенин, учитывая этот немаловажный момент, виртуозно обошёлся со всеми составляющими спектакля. Рука искушённого художника видна и в гротескно-изысканных костюмах, и в пугающе-прекрасном гриме, и в говорящих декорациях, и в завораживающей игре света. А музыка, словно из потустороннего мира, и вовсе оказывает гипнотическое воздействие.

Всё это вкупе создаёт некую магическую воронку, которая затягивает зрителя с первых минут, и он уже не особо следит за логикой повествования, а просто получает эстетическое удовольствие от происходящего на сцене. Но делая упор на впечатляющую сценографию, режиссёр сохраняет структуру оригинального произведения, не уводя действие в мир сложных театральных метафор. Поэтому спектакль смотрится на одном дыхании. Ничто не в состоянии нарушить цельность впечатления. Даже два антракта.

Рассказывая о спектакле «Российской газете», Василий Сенин подчеркнул, что для него важна тематика сна, так как многие, по его мнению, живут как во сне, не осознавая этого. История глубоко несчастной матери, которая пытается устроить счастье своей не менее несчастной дочери – пожалуй, это единственное, что реально в этом спектакле.



Узнаваемая ситуация мастерски помещена в атмосферу сна. Смотришь на грим актёров, и сразу вспоминается Цветаева – «белилами румяню бледность». Их белые, словно у покойников, лица – тонкий и красивый намёк на то, что они ничем не отличаются от дышащего на ладан Князя. Каждый из них уже «погибший человек», который словно заколдован. Пробуждение невозможно. А призыв Марьи Александровны к Князю - «Вам нужно начать жить» - читается, как послание режиссёра к нашему сонному обществу. Когда во время бредовых фантазий Князя в зал выпускаются клубы дыма, усиливая «эффект сна», задумываешься, как далеко мы ушли от того ёжика, что бродит в тумане.

Герои Достоевского, обезумев от своих слепых амбиций, уже сами перестают понимать, что с ними происходит. Закономерным звеном в этой цепи является игра актёров. Все они играют в одном ритме, будто под одну мелодию. Повышенные тона, надрывность и истерия – всё это смотрится органично и не вызывает отторжения.



Марья Александровна Москалева (Нателла Абелева-Таганова) – само воплощение неврастении. Её дочь Зина (Елена Василевич) убедительно передает образ сироты при живой матери. А ветреный и расчётливый Мозгляков в исполнении Александра Порываева предстает перед зрителем типичным обаятельным гадом, но на какое-то мгновение в нём просыпается беззащитный наивный ребёнок. И этому ребёнку, безусловно, веришь.

Дорогого стоит игра Виталия Таганова, исполняющего роль Князя. Сыграть рассыпающегося на части маразматика, не видящего разницы между сном и явью, – задача не простая. Есть опасность не дотянуть или переиграть. Однако Таганов настолько убедителен в образе, прописанном Достоевским, что открывает суть спектакля. Всё, что хотел сказать зрителю режиссёр, читается в его игре. Как это ни печально признавать, но в каждом жесте сумасшедшего Князя, в каждой его реплике, в его мимике были определённые краски, которыми Василий Сенин нарисовал картину нашего современного общества – такого же больного, которого, как и Князя, можно убедить в чём угодно.

В спектакле подкупает то, что посыл режиссёра не выглядит как нравоучение от пророка. Поражающая воображение сценография, вплетённая в повесть Достоевского, оказывается обычным зеркалом, в которое зрители будут ещё долго всматриваться, при этом каждый в нём увидит свой сон. А где-то там, в зазеркалье, чей-то голос неустанно будет повторять: «Пора проснуться». И ведь проснёмся. Искусство творит чудеса.

Арсений Веденин

Фото Татьяны Миронюк