Максимилиану Волошину принадлежат одни из самых интересных, неоднозначных и противоречивых прозрений об историко-геополитической судьбе Крыма. Первая часть статьи была посвящена его мнению о Крымском ханстве.
Теперь о втором важном моменте, который бросается в глаза при чтении «Судьбы Крыма» и других работ М.А. Волошина этого периода.
Не будучи профессиональным специалистом по геополитике и не используя соответствующего дискурса, М.А. Волошин тем не менее был абсолютно прав, констатируя лимитрофный характер Крыма, его межцивилизационный «статус».
Напомним, что в упомянутой статье из «Путеводителя…» 1925 г. М.А. Волошин прямо указывал на «двойственность истории Крыма», фиксировал влияние двух мощных стихий: с одной стороны, кочевых народов Дикого Поля (с их протогосударственными структурами), а с другой – «морских народов», или, как он говорил, «культурных токов Средиземноморья» (греков, римлян, венецианцев и генуэзцев), с их более развитыми политическими институциями.
Поэт-мыслитель прослеживал культурную роль великого Херсонеса, причем не как российского «сакрального места», а как «носителя чистого греческого духа». Боспорское же царство для М.А. Волошина – это вообще «сложнейший сплав многих варварских рас, хотя и с постоянным коэффициентом эллинизма», а средневековая Кафа – «фокус всей черноморской культуры», причем в течение 200 (!) лет.
Поэтому – в силу своей чрезвычайной гетерогенности (прежде всего этнической) и чересполосности расселения основных народов, как считал М.А. Волошин, в Крыму не может быть самостоятельного, т.е. полностью суверенного государства. Не случайно здесь всегда, если говорить о местных «политиях», существовали весьма специфические образования – Боспорское царство, генуэзские города-фактории с черноморской столицей в Каффе, загадочное (первоначально с еврейским ядром) княжество Феодоро на юго-западе полуострова и т.д., а то и одновременно сразу несколько «политий», как, например, в середине V в.
И в данном случае столь почитаемое М.А. Волошиным Крымское ханство из всех государственных образований в Крыму было наиболее самостоятельным, но и оно, как мы знаем, длительное время имело статус вассала «блистательной Порты».
Иначе говоря, вся зона Черноморья – Кавказа, причем всегда, отличалась лимитрофностью, а Крым, будучи особой порубежной зоной – особым «месторазвитием» (если говорить евразийским языком), исторически был наделен им в наибольшей мере.
В свою очередь, это означало постоянное и весьма заметное влияние внешних факторов на развитие полуострова. И это – факт.
Длительное пребывание тех или иных народов данной зоны Евразии под «патронажем» внешних сил (сильных Соседей), а значит, и зависимое положение существовавших здесь государственных или квазигосударственных «организмов» приводило к тому, что на одной и той же территории возникали сферы культурно-политического влияния различных держав, имело место своеобразное «маятниковое движение» (от одного влиятельного соседа к другому, и наоборот), к тому, что пребывание сильных соседних держав постепенно кристаллизовалось и переходило в этносы местных народов, что делало их культурные различия весьма существенными.
И, скажем, на примере такой уникальной рубежной зоны, как Крым, это хорошо видно.
Если вдуматься в особенности геополитического положения этого субрегиона в рамках Черноморско-Кавказского макрорегиона, то невольно приходишь к выводу, что на протяжении столетий и даже тысячелетий они определялись общностью судеб проживавших здесь народов с мировыми евразийскими государствами и империями. А их было за века немало: Афинский морской союз, империя Александра Македонского, Римская и Византийская империи, Тюркский и Хазарский каганаты. Затем эстафету приняли Монгольская империя (Золотая Орда), Киевская Русь и Великое княжество Литовское, Османская и Российская империи.
Свыше пяти столетий Таврида развивалась под влиянием культуры Древней Эллады, более трех веков – Древнего Рима, тысячелетие – под влиянием Византии, примерно 300 лет – под покровом Османской империи и более 200 лет – под «юрисдикцией» Российской империи и СССР.
Ежели использовать старый и хорошо известный геополитический термин «перекрытие» (overlay), то особое внимание М.А. Волошин обращал на ту роль, которую в исторических судьбах Крыма сыграли три могущественных соседа – Золотая Орда, Османская империя и Россия, оставившие здесь весьма заметные следы своего пребывания. Взять хотя бы длительность их присутствия в Крыму, о чем мы сказали выше. Те же турки, например, которые в течение почти трех столетий непосредственно влияли на ситуацию в Крымском ханстве и «окрест него» и даже имели на полуострове свои владения. Политическое и культурное влияние Османской империи здесь всегда было ощутимым (хотя бы в силу географического фактора).
И оно же было важным «фактором развития» Крыма даже тогда, когда Крымское ханство было «растворено» в огромном пространстве Российской империи. Но главное не в этом, а в том, что держава, начинающая обеспечивать в Крыму свой «патронаж» над местной «политией», тут же вводит ее в систему своих координат. Это означает, что «пришествие» в регион и последующее присутствие здесь внешнего сильного игрока (не важно: соседней ли державы или влиятельного «внерегионала») абсолютно подавляет динамику безопасности «местных» акторов.
С этим присутствием обычно связана масштабная дислокация вооруженных сил государства-«патрона» в «перекрываемом регионе (хотя это, чисто теоретически, и не обязательное условие) и идущее вслед за этим дипломатическое, идеологическое, экономическое и иное проникновение.
Одним словом, Крыму всегда нужен был «завоеватель». Такова общая позиция М.А. Волошина.
Однако при внимательном прочтении записки «Судьбы Крыма», а также ряда других его работ и его письма к давней приятельнице А.М. Петровой можно констатировать: за годы Гражданской войны эта исходная позиция Максимилиана Александровича в известной мере трансформировалась. Если раньше, говоря о роли внешних (международных) факторов в делах «почти-Острова», он обращал внимание на роль крупных могущественных соседей, то теперь он подчеркивает особый интерес к Крыму со стороны внерегиональных игроков.
И, что не менее интересно, при этом выступает как типичный «западник».
Отсюда третий момент, который бросается в глаза при осмыслении геополитических взглядов М.А. Волошина: его повышенный интерес к англосаксам как новым (потенциальным) «завоевателям» Тавриды. Но и в данном случае его позиция варьируется: первоначально (в 1918 г.) он выступает как явный германофил, а год спустя – демонстрирует уже англофильскую ориентацию. Впрочем, вполне умеренную…
Возникает вопрос: что за всем этим стоит? Попытаемся ответить на это.
В 1918 г. – когда заработали положения Брестского мира и немцы получили под свой контроль огромную территорию европейской части бывшей Российской империи и, естественно, Крым, – М.А. Волошин находился под сильным впечатлением «исторического размаха германского предприятия», в чем ему могли бы возразить многие другие деятели нашей культуры той поры, также озабоченные заметным присутствием «германского фактора» в русских делах.
Вот, что писал, например, тот же М.М. Пришвин в своем знаменитом «Дневнике» (между прочим, еще в начале мировой войны): «Может быть, нам было бы лучше, если бы какие-нибудь народы пришли к нам и разрушили государство, но беда в том, что, приходя и разрушая внешнее, они посягают и на нашу душу, на личность, вот отчего я враг немцев…».
М.А. Волошин же «образца 1918 г.» в этом плане (повторимся) был однозначно на стороне немецкого присутствия.
Вот что он писал, говоря конкретно о Крыме, обращаясь к А.М. Петровой: «В факте присутствия германцев в Крыму для меня нет ничего оскорбительного, как это, вероятно, было бы, если бы я встретился с ними в Москве». Самостоятельным, с его точки зрения, Крым быть не может, так как «при наличии двенадцати с лишком народностей, его населяющих, и притом не гнездами, а в прослойку, он не в состоянии создать никакого государства. Ему необходим "завоеватель". Для Крыма, как для страны, выгодно быть в ближайшую эпоху связанным с Германией непосредственно (а не с Украиной, и не с Австрией). Он попадает в глубокие руки, из которых он выйдет не скоро». И еще одна мысль автора письма: «…важно, чтобы он теперь же был отдан в распоряжение Германии. Вы ведь знаете [обращается М.А. Волошин к Петровой], что для меня ничего не будет удивительного, если через несколько лет Германия окажется крестоносной защитницей Европы от монголов [в данном случае он повторяет любимый сюжет о грядущем «Армагеддоне» на пространстве Евразии]. Я думаю, что Германия заняла Крым крепко и надолго и что это завоевание для Крыма будет полезнее русского».
Для немцев же, в свою очередь, грех было бы отказываться от «лакомого куска» бывшей Империи – Берлин не могло не привлекать уникальное геополитическое положение полуострова как моста между Европой и Азией.
И надо сказать, что этим «лакомым куском» в 1918 г. немцы сполна поживились: вывоз природных богатств и экономического потенциала Крыма был поставлен ими на поток… Но в то время они не имели каких-либо долговременных планов в отношении полуострова и, решая прежде всего экономические задачи, ограничивались поддержкой своей «марионетки» – правительства генерала М.А. Сулькевича.
Не то было во второй раз немецкого «пришествия» на полуостров в 1941 – 1944 гг. Тогда оккупация Крыма войсками фашистской Германии ока-залась очень длительной – длилась с ноября 1941 по май 1944 г. и была не чета первой… – чрезвычайно кровавой и повлекла за собой коллаборационизм значительной части местного населения – идиллически описанных им некогда крымских татар!
И неизвестно, как бы М.А. Волошин отнесся к той исторической «версии» немецкого пребывания на его «малой» родине? Стал бы он в 1940-е… столь ревностно отстаивать важность и необходимость установления именно немецкого контроля над Тавридой, педалируя одну из своих любимых тем – «готского Крыма», т.е. вопрос о месте и роли в крымской истории такого полузагадочного народа, как готы?
А ведь именно готский вопрос давал в руки нацистов важный исторический аргумент. Но тогда – в разгар Гражданской войны М.А. Волошин с трудом мог себе представить, тем более предвидеть, что последыши и исполнители злой воли Гитлера хотели сделать с его любимым Крымом они-таки сделали с ним… Однако вернемся к нему самому «образца 1918 г.».
При чтении текстов М.А. Волошина может показаться, что он – обычный германофил (тем более, что имел место «фактор крови» – она у него была частично немецкая, его мать – Елена Оттобальдовна Глазен) и, стало быть, русофоб. Отчасти так. И все же это поверхностный взгляд.
Дело в том, что Максимилиан Александрович исходил из вполне определенной философии истории, с ее спецификацией применительно к России.
Суть своих воззрений Максимилиан Александрович очень четко выразил в статье «Заметки 1917 года», где, в частности, писал:
«Россия знала политич<ескую> опасность всегда с востока и никогда с запада. С вос<тока> она себя защищала и, защищая, завоевывала, – по мере того, как восточные колоссы, ей грозившие, сами начинали разлагаться. Завоевывая на востоке, она сама вносила в завоеванные области сравнительный порядок. Между тем, с запада, то есть от скандинавско-германских племен, она сама получала порядок, добровольно принимая и прося даже о внутренн<их> захватах. Для герм<анского> племени так же естественно распространяться на восток за счет России, как России естественно распространяться на восток за счет обломков великих мусульманских и монгольских царств».
И в том, и в другом случае, уточняет М.А. Волошин, «завоевание облегчалось соблазном относительного порядка. Европейская Россия явл<ялась> естественной областью германской колонизации, как сфера наименьшего сопротивления, в том узком международном корсете, который сдавил Срединную Империю». Вот так, и не иначе.
Однако к лету 1919 г., к моменту написания записки «Судьбы Крыма» его позиция кардинально меняется.
Его новые ожидания связаны теперь с Англией, с ее интересом к крымским делам, тем более что Лондон и так уже (через начавшееся взаимодействие с Добровольческой Армией Деникина) стал играть заметную роль на Юге России. Бывший в это время на своей «малой» родине и постоянно перемещаясь по разным городам российского Юга, М.А. Волошин был свидетелем все более усиливавшегося здесь присутствия британцев.
И это не могло его не впечатлять: 26 ноября 1918 г. эскадра из 122 судов союзников во главе с английскими кораблями стали на рейде Севастополя; 30 ноября их уже радостно встречали в Ялте; в середине февраля 1919 г. в Новороссийске разгрузился первый английский транспорт с оружием и обмундированием для Добровольческой Армии…
Но присутствие Англии на Юге России и в целом в зоне Черноморье – Кавказ привлекло внимание «поэта-художника» не только с обывательской или с поверхностно политической точки зрения. Нет. Оно по-новому и резко обострило его концептуальное зрение.
Этому способствовала сложившаяся на тот момент времени международная ситуация, обусловленная синхронным распадом двух имперских систем: российской и османской, что (как считал М.А. Волошин) автоматически давало Крыму шанс стать пунктом мирового значения, т.е. вернуться к его дотурецкому статусу.
Новый «шанс для Крыма» М. Волошин связывает с реанимацией идеи о строительстве «дороги 45-й параллели», активно обсуждавшейся в европейской печати, начиная с 1914 г. Фактически речь идет о трансконтинентальной коммуникационной оси, которая протянулась бы от Лондона до Индии. Понятно, что Крым здесь – далеко не обычный пункт. Коль скоро, как пишет М. Волошин, «Оттоманская пробка вынута – снова открываются старые караванные пути в Индию», а нынешней России (даже в случае, если она воскреснет и воссоединится) долго будет не до былого «южничества» (не до Проливов), то это резко повышает роль Тавриды как «географического пункта мирового значения».
Напомним, что в начале XX века англичане разработали проект моста от Керчи до Тамани как части грандиозной железнодорожной магистрали Лондон-Дели, связывающей столицу Британской империи и главную имперскую жемчужину. Маршрут магистрали не мог не впечатлять: Бордо – Мон-Сени – Турин (или так: Лондон – Париж – Лион – Турин) – по Ломбардии – Венеция –Триест – по будущей Югославии–по Румынии – Одесса – Николаев – Перекоп – Джанкой – Керчь – Босфор Киммерийский – Таманский полуостров – побережье Кавказа – разными путями (через Турцию и/или через Персию ) на Индию.
Дело было еще до англо-русского соглашения 1907 года и накануне русско-японской войны, в которой Туманный Альбион фактически играл роль невоюющего союзника Страны восходящего солнца. Поэтому Николай II проект фактически заблокировал, справедливо посчитав, что английским и глобально-капиталистическим интересам он будет служить куда больше, чем нашим.
М.А. Волошин с его космополитизмом и привязанностью к Тавриде как таковой, без обусловленности этой любви принадлежностью полуострова России, мыслил иначе.
Он не строил никаких иллюзий относительно геополитических перспектив на Юге России Белого движения и сохранения здесь остатков Исторической России в виде «Русского Государства» П.Н. Врангеля). Помочь полуострову обрести новое (а точнее, хорошо проверенное старое!) «дыхание», с его точки зрения, могло активное вмешательство в южнороссийские дела такого игрока, как умные и прагматичные англичане, тем более что в лице «туманного Альбиона» М.А. Волошин (как и многие другие в то время) видел сильнейшую державу мира.
Он явно уповал на новый «поворот истории», который, как ему казалось, сможет удачно сочетаться с привычным для Крыма «фактором географии» – с Богом данными этой уникальной точке Евразии природными благами и преимуществами.
И как человеку со средиземноморским мироощущением, бесконечно открытого Миру, при геополитическом проектировании будущего Крыма, М.А. Волошину явно импонировали особые возможности Великобритании как самой мощной торговой и морской/океанской державы. (Напомним в этой связи, что и имевшее некогда место пришествие в Крым турок, которые, как известно, взяв Кафу, потеснили тогда генуэзцев, он оценивал вполне положительно, поскольку в конце V в. в геополитическом отношении Османская империя выступала имен-но как морская держава).
И еще. Так или иначе, но Англия уже давно присутствовала в делах Крыма.
Дело в том, что на основании договора, заключенного в 1856 г. (после Крымской войны), по территории полуострова был проложен Индийский телеграф по маршруту Лондон – Калькутта. Он шел практически по «матрице» древнего караванного пути, который пролегал через крымские степи и выходил на Керченский пролив (Босфор Киммерийский), а оттуда через Тамань на Кавказ и далее в Персию.
Увы, он заглох после того, как Османская империя перекрыла все торговые пути, ведшие через Переднюю Азию, а Васко да Гама открыл морской путь в Индию. Тем не менее нужда в этом сухопутном пути не погасла. Как писал М.А. Волошин: «Больше других в нем заинтересована была Англия как метрополия Индии. Отсюда и условие, продиктованное России после взятия Севастополя».
Напоминает Максимилиан Александрович и о том самом гипотетическом Крымском мосте, английская версия которого была отложена Николаем II в долгий ящик, а затем, кстати, извлечена оттуда им же самим, для переосмысления и нового проектирования уже русскими инженерами и в русских интересах. Но Первая мировая и последующая череда катаклизмов отодвинула строительство русского Крымского моста на целое столетие.
Связывая свои надежды на возрождение родной – крымской – земли, М.А. Волошин смотрел в будущее с большим оптимизмом.
Он писал: «Совершенно несомненно, что железнодорожная колея рано или поздно пройдет по старым караванным путям, и тогда Крым снова окажется на середине большого европейского пути в Азию, что совершенно преобразит его торговое и политическое значение».
Но при этом он уповал на внешний фактор – на военно-политическую силу Англии, в частности еще потому, что именно она (точнее сказать, Британская империя) демонстрировала в тот момент поражающую воображение активность в плане прокладки и проектирования геостратегически важных магистралей, не особенно считаясь с такого же рода амбициозными, но менее обеспеченными соответствующими ресурсами планами Германии.
Едва ли как весьма осведомленный человек, бывший к тому же в пучине событий своего времени, М.А. Волошин не знал об этом. Ведь у всех на слуху был британский проект меридиональной трансафриканской магистрали «Каир – Капштадт» (Кейптаун), идея которого была высказана небезызвестным политиком и бизнесменом С. Родсом (1853 – 1902) еще в 1889 г.
Надо сказать, что работы в этом направлении британцами велись достаточно активно, причем как с Юга Африки (с территории нынешней ЮАР), так и севера этого континента (с территории Египта в направлении Хартума). И это несмотря на жесткое сопротивление Франции, которая, в свою очередь, с целью соединить свои африканские владения, сама хотела построить трансафриканскую магистраль, только с запада на восток (от Дакара, что в Сенегале, через весь Французский Судан и Нигерию, далее через Судан и Абиссинию к Сомали, что на побережье Красного моря).
Любопытно: до Первой мировой войны британские стратеги не только были уверены в возможности беспрепятственного завершения строительства магистрали «Каир – Капштадт», но и мечтали дополнить его ближневосточной веткой: от Каира через Суэц и Аравию до Кувейта, расположенного на берегу Персидского залива. Самые же амбициозные из этих стратегов мечтали довести британскую магистраль (через южную Персию и Белуджистан) к Карачи, а если получится – то и до Калькутты, расположенной на востоке Индии.
Последние проекты носили скорее демонстративный, чисто пропагандистский характер и были частью нараставшей политико-дипломатической борьбы Британской империи с Россией и Германией. С последней – в большей мере, учитывая собственные амбиции Германии и усиление ее присутствия на Ближнем и Среднем Востоке, в частности строительство железнодорожной магистрали «Берлин – Багдад».
Но поскольку, как прекрасно знали в Лондоне, немцы не собирались останавливаться на столице Ирака и рвались к Персидскому заливу, к нефтяным богатствам тамошних мест, это вызывало у британского истеблишмента явное раздражение. И не только раздражение. В пику Германии и как бы «про запас» шел поиск новых вариантов расширения своего влияния в сопредельных зонах мира. Сильно ослабленная внутренней междоусобицей Россия в этом плане (читай: «в лице» Крыма, лежавшего на линии древнего караванного пути) давала британцам дополнительный шанс. Именно это обстоятельство, видимо, и привлекло внимание М.А. Волошина.
Одним словом, не с Россией (как таковой) связывал он дальнейшие пути развития своей «малой» родины. Об этом достаточно спокойно он пишет в своем эссе, утверждая, что вполне возможно в дальнейшем пути Крыма и России разойдутся, и это произойдет не в силу какой-нибудь «самостийности», а в силу «исторических и политических императивов».
Не правда ли: звучит странно для нас – русских, переживающих после марта 2014 г. эйфорию от повторного «обретения Крыма» после многолетнего (нелепого по своей исторической несправедливости!) пребывания полуострова в составе Украинской ССР, а затем под донельзя сомнительной юрисдикцией «незалежной Украïны…».
Но это – мнение М.А. Волошина, которое звучало в условиях набиравшего обороты пространственно-территориального распада Российской империи. А из песни, как говорится, слова не выкинешь!
Сделаем скидку на сложносоставное мировоззрение Волошина, где весьма причудливо и противоречиво переплелись любовь к малой отчизне, Отчизне большой, европейской цивилизации и довольно абстрактному человечеству в целом.
Не будем забывать и о том, что в лихую годину братоубийственной бойни ставили крест на судьбах России и были готовы отдать ее на «перевоспитание» иностранным державам и/или безжалостному року Истории многие выдающиеся русские люди самых разных взглядов, от Бунина и Горького до Розанова и уже упомянутого Пришвина.
Волошинские размышления о прошлом, настоящем и будущем Крыма интересны не только периодически встречающимися меткими и глубокими наблюдениями, действительно несомненными и в дальнейшем лишь подтвердившимися аналитическими выводами, красивыми философскими формулировками. Они – еще и качественный предмет полемики.
Дискутируя с идеями Максимилиана Александровича о превращении Крыма в английскую или немецкую геополитическую единицу, можно (и нужно!) сделать очередной шажок на пути к тому, чтобы полуостров, вновь ставший частью России, оставался в таковом статусе всегда.
Владимир Рябцев, Станислав Смагин
