«Крайний сторожевой пост Европы»: Волошин об истории и геополитике Крыма

Крым по множеству параметров и показателей является местом с указанием «одно из самых».

Это территория из числа  самых насыщенных разнообразными природно-климатическими и природными зонами на ограниченном пространстве. Это одна из главных геополитических точек мира, и неслучайно, что она породила один из главных геополитических кризисов современности.

Это одно из главных мест раскинувшейся от Новороссии до Ближнего Востока Южной геополитической дуги нестабильности, где все события удивительным, но закономерным образом увязаны друг с другом (например, автокефалия раскольничьей «Украинской Православной Церкви Киевского патриархата» во многом зависит от Турции как светского патрона Константинопольского патриархата).

Наконец, крымская земля одна из уникальных по наслоению и переплетению культурно-исторического наследия и влияния: здесь оставили свои следы греки, готы, римляне, хазары, генуэзцы, турки, армяне, разнообразные дикие, кочевые и степные племена – и это не считая, собственно, русских.

Неудивительно, что этот один из самых по количеству добавлений «один из самых» край во все времена притягивал к себе таких же людей. Например, великолепного Максимилиана Волошина, сочетавшего самый экзотический разброс религиозных исканий и итоговую верность Православию, искренний космополитизм и не менее искреннюю верность России, а во время Гражданской войны прятавшего в своем коктебельском доме белых от красных, а красных от белых, ибо ему было одинаково жалко всех.

И неудивительно, что этому масштабному человеку принадлежат одни из самых (а как иначе?) интересных, неоднозначных и противоречивых прозрений об историко-геополитической судьбе Крыма.

У М.А. Волошина было свое – особое, весьма специфическое – отношение к Крыму, свое понимание его места и роли в истории Причерноморья и мировой истории вообще.

Подтверждением этому служит наличие в богатейшем и еще плохо изученном наследии  поэта одного любопытного текста, датированного летом 1919 г. Да, может быть, для кого-то прозвучит несколько странно и даже парадоксально то, что мы скажем ниже, но это факт, который, как мы знаем, «упрямая вещь». И состоит этот факт в том, что перу Волошина принадлежит записка (точнее сказать, эссе) «Судьбы Крыма». И это не какие-нибудь там обычные краеведческие заметки, написанные патриотом «местного» значения, каких в то время в Крыму было немало (в их числе, между прочим, и сам Максимилиан Александрович, который занимался, что называется, самым практическим краеведением, с выходом даже в геологию и археологию).

Нет, это много больше. С нашей точки зрения, это четко выстроенный концептуально текст, в котором слиты прекрасное знание истории и географии Крыма, его этнографии и культуры, и делаются вполне определенные – геополитические – выводы о возможном будущем этого уникального края.

В контексте современных событий в Крыму и вокруг него (мы имеем в виду новую, очередную интеграцию региона в политическое и правовое пространство России), в контексте той непростой геополитической ситуации, которая складывается в «Большом Черноморском регионе» вообще, обращение к волошинскому тексту становится особенно актуальным.

Невольно напрашивается серьезный комментарий к нему. Но прежде чем это сделать, стоит обратиться к аутентичной версии записки. Документ настолько интересный, а суждения автора – настолько необычны и на первый взгляд противоречат многим из наших привычных воззрений, что мы не можем удержаться от того, чтобы не привести его почти полностью.

Приводим ниже волошинский текст, выделив при этом полужир-ным шрифтом наиболее значимые с геополитической точки зрения тезисы автора.

Итак, читаем у М.А. Волошина:

«При великих передвижениях народов великая Русская равнина была огромной топью, засасывавшей бесследно целые кочевые племена… только славянское племя, медленно окружив "дикое поле", окончательно замелило его. Кавказ наоборот – был гребнем, на котором все проходившие расы оставляли клоки своих волос. Это сделало его этнографическим музеем, сохранившим образчики всех племен и наречий.

Крым был заводью, в которую вливались небольшие и не слишком бурные струи мимоидущих народов, здесь останавливались, осаживались и замирали на несколько столетий.

Своеобразное географическое положение и форма создали для него двойную судьбу: для южнорусской степи он был заводью, для морских путей – островом.

Его культурное значение определяли не те царства, которые оседлали в нем со стороны степи: просуществовав два – три века, они сменялись другими.

Более постоянное – мировое значение он имел как торговая станция на путях в Азию, как передовой пост Европы, выдвинутый на дороге в Индию. Его историческое значение определялось не степной его областью, а южными портами. Греческие и итальянские колонии были культурно значительнее его самостоятельных царств. Они имели значение мировое, те местное, провинциальное.

Когда пала Византия и Оттоманская империя залегла на узле всех древних караванных путей Передней и Средней Азии, приостановив свободное движение по нему, пути мирового обмена изменились.

Открытие морского пути в Индию дало им другое направление и надолго отодвинуло Крым с большой торговой дороги.

Первым последствием падения Константинополя было разрушение Генуэзских и Венецианских постов и сведение Крыма до положения провинциального царства с блестящей военной историей – разбойничьего гнезда, неприятность которого могли оценить только соседние Москва и Польша.

Возникновение Турецкой Империи определило судьбы восточной Европы созданием и политическим утверждением двух империй, служивших щитами против завоевательного шествия Ислама.

Сила, спаивавшая лоскутную Империю Габсбургов в единое и крепкое целое, лежала только в Турецкой опасности, и не случайно Австрия окончила свое существование не только в один год – в один месяц с Турцией. Другим царством, обязанным своей имперской спайкой Оттоманам, была Россия.

Первое осознание своей политической миссии возникло в Москве немедленно после падения Византии. И Русь Ивана III, только что высвободившаяся из-под татарского ярма, без всякого перерыва начала готовиться к четырехвековой перемежающейся войне с Турцией, наметив своей исторической целью Царьград и проливы.

Факт падения Турции сопровождался в России тем же расцеплением государственных областей, что и в Австрии. Самостийность Украины, которую в свое время толкнула к объединению с Москвой мусульманская угроза, в широкой исторической перспективе является симптомом этого порядка.

Если у нас есть надежда, то самостийность русских окраин будет сейчас преодолена, то потому только, что с изменением положения дел на Ближнем Востоке перед нами встает старой исторической угрозой призрак опасности Монгольской, который потребует новой имперской спайки всех племен, населяющих великую Русскую равнину и Сибирь.

В Первые времена Крым был для Москвы только беспокойным осиным гнездом, у которого необходимо было выдернуть жало для собственной безопасности и спокойствия. Потом он стал первым этапом на пути к Царьграду, как ясно понимали Василий Голицын и Потемкин.

Превращение Крымского ханства в Таврическую губернию для Крыма не было благоприятно: окончательно отделенный от живых водных путей, ведущих через Босфор и экономическими интересами связанный только с "диким полем", он стал русским губернским захолустьем, не более значительным, чем Крым готский, сарматский, татарский.

Теперь же [речь идет о ситуации 1919 г.] падение Турецкой Империи изменяет снова все политические соотношения в области Восточной Европы и Передней Азии, подымает ряд забытых за четыре с половиной века вопросов и снова выдвигает Крым как географический пункт мирового значения. Потому что раз Оттоманская пробка вынута – снова открываются старые караванные пути в Индию.

Какое участие в возобновлении путей будет принадлежать России – сейчас неясно, так как неизвестно кем окажется воскресшая и воссоединившаяся Россия. Нельзя даже предвидеть, останутся ли для нее исторической целью Царьград и проливы.

Но с точки зрения мировых путей судьбы Крыма мало связаны с южнорусской равниной и следовательно с самим существованием России. Со своими великими историческими метрополиями он был всегда связан морем, и они часто находились за тридевять земель от него.

Поэтому нет ничего невозможного в том, что в дальнейшем пути Крыма и России разделятся, и это произойдет вовсе не в силу какой-нибудь самостийности, а под давлением исторических и политических императивов.

С самого начала войны [Первой мировой, естественно] Английская и Французская пресса были переполнены статьями о железной дороге 45-й параллели, являющейся ближайшим путем в Индию. Эта линия ведет из Лондона на Лион, Турин, Милан, Триест и по славянским землям, минуя немецкие и венгерские области – на Одессу, Херсон, Перекоп, Керчь и перекидывается мостом через Босфор Киммерийский по Черноморскому побережью и оттуда различными вариантами через Персию и Индию.

Эта дорога должна стать основной артерией между Азией и Европой, захватив себе все пассажирское движение. Индийскую почту и весь товарообмен Средней Азии. Кроме того, для Англии, наиболее заинтересованной из всех стран в этом пути, она будет представлять стратегический путь первенствующей важности.

Дальновидная Англия давно уже заинтересована им, и недаром после войны 56-го года [имеется в виду Крымская война 1853–1856 гг.] одним из требований Англии к России было право на проведение Индийского Телеграфа…

Дорога сорок пятой параллели неизбежна, каковы бы ни были соотношения на местах бывшей Петербургской Империи. Она будет первым из больших мирных предприятий, за осуществление которых Европа примется немедленно по ликвидации очередных дел, связанных с войной. Тогда Крым приобретает снова все свое дотурецкое значение и города Каффа и Пантикапей, скрывавшиеся под псевдонимами Керчи и Феодосии, опять становятся первостепенными пунктами на мировой дороге.

Я не хочу сомневаться в искренности Англии, когда она заявляет, что не хочет никаких территориальных вознаграждений за помощь России в гражданской войне, но тем не менее вся история Англии и все ее интересы, связанные с открывающимися мировыми путями, говорят о том, что она постарается заранее гарантировать их, обеспечив себе ряд опорных точек на сорок пятой параллели и конечно Крым со своим островным положением на полудороге между Лондоном и Калькуттой является одним из них.

И Англии, как носительнице мировых интересов [читай: тогдашней мировой державе № 1, продолжавшей оставаться «владычицей морей»], в данном случае как стражу проливов и охранительнице путей, принадлежит историческое право, как бы это ни было прискорбно для возрождающейся России.

Для самого же Крыма, как это было во все века его истории, гораздо важнее и выгоднее быть связанным с заморской метрополией, чем быть в связи с кочевыми – теперь, как в прошлые века, – племенами, клокочущими по Великой Русской равнине».

Вот такой интересный и во многом необычный (особенно для русского человека с державным мышлением) текст, который непременно требует развернутого комментария. Этим, собственно, мы и собираемся заняться. Оставим в стороне отдельные исторические неточности или, мягко скажем, «особые мнения» автора, имеющие место в его тексте (все-таки М.А. Волошин не был профессиональным историком и/или «дипломированным» гуманитарием); так что есть «вещи», которые вполне простительны ему.

Не педалируя эту тему, сосредоточимся в своих комментариях на главном, а именно: на ключевых геополитических моментах его записки. По мере необходимости мы будем совершать «выход» за рамки анализируемого документа в другие работы М.А. Волошина, а также в его переписку. Постараемся сделать это аккуратно, не внося соответствующего диссонанса в ход изложения.

Итак, с нашей точки зрения, в «Судьбах Крыма» можно выделить несколько ключевых моментов.

Первый момент: в чем, собственно, состоит уникальность этой территории в географическом смысле и почему Крым всегда притягивал столь разные народы, становясь для многих из них органическим «месторазвитием».

Для начала напомним базовый тезис тысячу раз осмеянного и, казалось бы, давным-давно раскритикованного географического детерминизма.

Как известно, он «выводит судьбу ландшафтов, городов, стран из положения на Земле, тем самым выводит историю из географии. Для всех мест эта доктрина неубедительна или даже ошибочна – именно как универсальная. Географический детерминизм как объяснительный принцип уместен для некоторых мест – и тогда проливает свет, а на иные лишь бросает тень».

Конечно, вдумчивый, тем более знающий человек скажет, что в данном случае предпочтительнее позиция географического поссибилизма в духе П. Видаль де ла Блаша, настаивающая не на прямой обусловленности социально-исторических явлений и процессов природно-географическими факторами, а на создании земным пространством и/или особым геоположением социальных объектов спектра возможностей для развития, набор и объем которых от места к месту может заметно различаться.

В этом смысле, думаем, Крым настолько специфичен и уникален, что даже трудно сказать, что – на что здесь в первую очередь влияет: География на Историю или наоборот, «месторазвитие» ли обусловливало особенности жизнедеятельности и культуры той общности людей, которые некогда стали «насельниками» данной земли, или они сами, своей удивительной энергетикой использовали те преимущества, которые дала Тавриде природа, преобразив и «окультурив» ее по максимуму.

В любом случае понятно, что здесь никогда не возник бы такой специфический социальный микрокосм, не будь данная «точка» Евразии столь энергонасыщенной. Как определяет специфику Крыма, историческое время которого насчитывает более 2,5 тысяч лет, известный специалист в области геополитики В.А. Дергачев: «Это классическая природная, этническая и геоэкономическая рубежная зона – исторический перекресток народов и торговых путей».

М.А. Волошин был далек, конечно, от всех этих научных тонкостей, но он по-своему хорошо понимал и как художник чувствовал географическую уникальность Крыма.

Вот какими словами он начинает свою статью в хорошо известном «Путеводителе по Крыму» за 1925 год: «Крым, Киммерия, Кермен, Кремль… Всюду один и тот же основной корень КМР, который в древнееврейском языке соответствует понятию неожиданного мрака, затмения и дает образ крепости, замкнутого места, угрозы и в то же время сумрака баснословности.

Остров, отделенный от материка гниющими и зловонными Меотийскими болотами, солончаковыми озерами, узкими песчаными косами, а море вбирающий в себя глубокими бухтами, проливами, гаванями. Материк был для него стихией текущей и зыбкой – руслом Великого Океана, по которому из глубины Азии в Европу текли ледники и лавины человеческих рас и народов.

Море было стихией устойчивой, с постоянной и ровной пульсацией приливов и отливов средиземноморской культуры. Дикое Поле и Mare Internum определяли историю Крыма.

Для Дикого Поля он был глухой заводью.

Во время человеческих половодий оно выступало из берегов и затопляло его. Соседний Кавказ  был гребнем, о который чесались все народы, оставляя на его зубцах клоки руна и шерсти всех мастей – образцы рас. Это делает Кавказ этнографическим музеем. Крым – не музей. Сюда от избытка переливались отдельные струи человеческих потоков, замирали в тихой и безвыходной заводи, осаждали свой ил на мелкое дно, ложились друг на друга слоями, в потом органически смешивались».

Такова точка зрения Максимилиана Александровича. И с ней не поспоришь! В свете наших современных знаний о географии и геоположении Крыма сделаем лишь пару акцентов, добавив к ним еще один крупный «штрих» – этнологический.

Как отмечают специалисты, Крым – это не только (и не просто) территория – одна из многих… Да, конечно, географический аспект Крыма очень важен, хотя он и не единственный значимый фактор. Тем не менее Крым как географический феномен заслуживает отдельного внимания, поскольку, как сказано в емкой и талантливой статье «С чего начинается Родина для крымчанина», «именно география Крыма решающим образом повлияла на формирование истории и культурные особенности данного региона, на его этнический состав и политическое положение…. Его можно уподобить кораблю, который привязан к причалу континента узким Перекопом, словно канатом». 

Нельзя не сказать и об уже упомянутой нами в самом начале уникальности полуострова как совокупности разных ландшафтных типов, природных зон и климатических поясов.

Волошина же в большей мере интересовал вопрос этнокультурного своеобразия и геоцивилизационной специфики Крыма как «почти-Острова», нежели его чисто географическое местоположение. И в этом смысле он не видел в Евразии подобия Крыму – такой же небольшой по территории, но чрезвычайно  пестрой по составу этнических групп региональной «площадки».

В той же статье из «Путеводителя по Крыму» 1925 г. М.А. Волошин писал: «Киммерийцы, тавры, скифы, сарматы, печенеги, хазары, половцы, татары, славяне... – вот аллювий Дикого Поля. Греки, армяне, римляне, венецианцы, генуэзцы – вот торговые и культурные дрожжи Понта Эвксинского. Сложный конгломерат расовых сплавов и гибридных форм – своего рода человеческая  "Асканиа Нова", все время находящаяся под напряженным действием  очень сильных и выдержанных культурных токов. Отсюда двойственность истории Крыма: глухая, провинциальная, безымянная, огромная, как все, что идет от Азии, – его роль степного полуострова, и яркая, постоянно попадающая в самый фокус исторических лучей роль самого крайнего сторожевого поста, выдвинутого старой средиземноморской Европой на восток».

Говоря, например, о монголах, которые появились в Крыму в первой трети III в., М.А. Волошин отмечает особую «плавкость» и «гибкость» этого народа, позволившие ему за короткий срок впитать в себя кровь и культуры местных этносов.

«Греческая и готская кровь совершенно преображают татарство и проникают в него до самой глубины мозговых извилин», – пишет он. И это очень показательно. Как никто другой, М.А. Волошин осознавал один удивительный факт: кто бы и когда бы ни приходил на полуостров – монголы ли, армяне (спасавшиеся от тех же монголов или позднее турок), евреи (те пришли в Крым в V в., покинув Испанию, Византию, Кавказ и Русь, составив «компанию» местным крымчакам и караимам), или кто-либо еще… – все эти народы никуда больше не уходили из Крыма, а растворялись на этой – сравнительно – небольшой территории.

Спрашивается: куда же они делись?

Ответ М.А. Волошина таков: все они в качестве «строительного материала» легли в основание нового этноса, имя которому крымские татары.

Он так и писал в вышеупомянутой статье: «Крымские татары – народ, в котором к примитивно-жизнеспособному стволу монголизма были привиты очень крепкие и отстоенные культурные яды, отчасти смягченные тем, что они уже были ранее переработаны другими эллинизированными варварами. Это вызвало сразу прекрасное… цветение, которое совершенно разрушило первобытную расовую устойчивость и крепость. В любом татарине сразу чувствуется тонкая наследственная культурность, но бесконечно хрупкая и неспособная себя отстоять. Полтораста лет грубого имперского владычества [намек на Россию] над Крымом вырвало у них почву из-под ног, а пустить новые корни они уже не могут, благодаря своему греческому, готскому, итальянскому наследству». 

Сейчас эти дифирамбы крымскотатарской «хрупкой культурности», которой Волошин явно симпатизирует больше, чем «грубому имперскому владычеству», читаются с весьма смешанными чувствами. И все-таки вновь сделаем поправку на то, что это мнение во всех смыслах художника, всецело принадлежавшего Серебряному веку, когда даже нечистая сила была распространенным и вполне законным объектом поклонения, а вот до Великой Отечественной войны не дожившего.

Что любопытно в связи с вышесказанным: не будучи ученым-этнологом, профессиональным лингвистом и культурологом, М.А. Волошин, тем не менее, что называется, «как в воду глядел», прекрасно понимал то, к чему пришла современная наука. А она утверждает сегодня следующее: специфика этногенеза, крымскотатарского этноса связана с разнообразной природой Крыма: южным берегом, горами, степью. И в соответствии с этими различиями ландшафта крымские татары до формирования нации делились на три субэтнические группы, имеющих глубокие корни во всех живших в Крыму в древности и средневековье народах.

Иллюстрация: crimeantatars.club

Издревле Крым – перекресток путей разных народов, но зафиксировано, что прибрежные крымские татары в значительной степени происходят от греков, горные – от готов, степные – от кипчаков и других тюркских народов.

Одним словом, как сама географическая структура Крыма – плавный переход от высоких гор южного берега к степям, так и наличие разнородного биологического «материала», т.е. целого ряда народов, которые отличались достаточно комплементарными взаимоотношениями, были максимально благоприятным условием для возникновения и развития нового этноса. Условием необходимым, но недостаточным…

Что-то должно было запустить данный процесс! Нужна была еще: а) социальная база для формирования крымско-татарского этноса (ею стала совместная жизнь всех влившихся в него «этнопотоков», строительство «общекрымского дома») и б) политическая структура, т.е. система власти и управления, которая задавала бы эти самые «общие рамки жизни» и регулировала всю повседневную жизнедеятельность крымчан.

Таковой и стало новое государственное образование на полуострове – Крымское ханство, которое М.А. Волошин оценивал очень высоко. Таким образом, получается, что в ряду автохтонов (например, тех же крымчаков или караимов) только крымские татары стали государствообразующим этносом.

Возникнув в 1441 г. и просуществовав вплоть до 1783 г., выйдя в итоге далеко за пределы территории полуострова и став своего рода мини-империей (a la Османская Турция), Крымское ханство почти на три с половиной столетия стало весьма заметным игроком в регионе Черноморья.

Причем, что также отмечается специалистами, влияние созданной некогда прочной социальной базы Крымского ханства и достаточно эффективно работавшие механизмы межкультурного диалога были настолько сильными, что долгий период времени они действовали даже после присоединения Крыма к Российской империи.

Станислав Смагин, Владимир Рябцев



Читать продолжение