Военкор Алексей Борзенко: 5 правил журналиста на войне

В интервью редактору ForPost Сергею Абрамову военный журналист ТВЦ Алексей Борзенко – сын Героя Советского Союза Сергея Борзенко – рассказал о журналистском подвиге отца и правилах для журналистов на войне.

Сергей Борзенко – единственный военный журналист в истории, получивший звание Героя Советского Союза.

В составе отвлекающей группы Эльтигенского десанта (в годы Великой Отечественной войны) репортёр «Знамени Родины» майор Сергей Борзенко высадился на керченский берег. Он написал 50 строк корреспонденции о том, что Красная армия «зацепилась» за крымскую землю.

Пока он писал эти важные строки, фашисты убили всех офицеров из высадившегося десанта. Командование взял на себя майор-журналист Сергей Борзенко, который повёл десант вперёд и выбил немцев подальше от береговой полосы. Эту новость из газеты узнал Иосиф Сталин и сразу дал команду развивать успех.

В интервью ForPost Алексей Борзенко также рассказал о главных правилах для журналиста на войне.

Правило №1: Солнце скроется – муравейник закроется

«Никаких перемещений в ночное время суток. На всех блокпостах сидят люди, которые боятся, что отовсюду что-то начнётся: обстрел, наступление. Поэтому стреляют по всему, что движется. Так в первую чеченскую много народа погибло от своих же пуль. Мы это правило поняли сами, как только первый раз попали под пули».

Правило №2: Когда идёшь вдоль дороги – иди по грязи

«Иди там, где прошёл танк. Не иди по чистой обочине. Пускай ноги будут в грязи, но ты их сохранишь. На растяжки не нарвёшься. Танк прошёл, он всё зацепил»

Правило №3: Всегда носи флягу со спиртом

«Не для того, чтобы пить. На войне пить спиртное нельзя. Вообще. Спиртное вредит. Ты должен быть постоянно в сознании. Спирт – чтобы протирать руки, ноги. На войне очень много заразы».

Правило №4: Никогда не езди внутри танка

«Если из гранатомёта бьют – ты сваренный, как в консервной банке. А так, если прямых осколков нет, то тебя волной сбросит и есть шанс выжить. А у тех, кто внутри, – нет»

Правило №5: Носи тёмную одежду

«Журналист на войне должен носить тёмную одежду, но не камуфляж. Если камуфляж – значит, мы принадлежим к армии, значит, по нам можно бить по полной. Но снайпер всегда сам принимает решение – убивать журналиста или нет».

****

- Алексей Сергеевич, ваш отец, Сергей Борзенко – единственный военный  журналист, который удостоен звания Герой Советского Союза. Расскажите о его подвиге.



Борзенко: Этот подвиг  связан непосредственно с высадкой эльтигенского десанта. Отец ушел на войну  22 июня 1941  года.



- В первый же день.



Борзенко: Да, в первый же день. Он пошел добровольцем. И вернулся с войны 30 мая 1945. Он отмечал, что у него были 2 самых ярких события на войне, первое – это эльтигенский десант, второе - штурм Берлина. Эльтигенский десант, - ну, что здесь необычного,  в принципе, для практики войны было?..

 Отец пошел репортером, его задача была написать  50 строк в армейскую газету “Знамя Родины” 18-й Армии,  ему заготовили пустое место в газете на первой полосе, и он должен был переправиться через Тамань сюда, на берег Крыма, высадиться с отвлекающим десантом, это был малый десант, по сути дела, это был десант смертников.



- Так и было.



Борзенко: Они догадывались и знали, что не вернутся, по крайней мере, все офицеры знали, и Беляков, и прочие, и они шли уже без какой-либо надежды, что вернутся , а это такое, знаете, состояние, когда люди на все способны.

Они высадились, зацепились за кромку берега, задача отца была написать  эту корреспонденцию. Он запрыгнул в какой-то немецкий дот, прямо на береговой линии, еще внизу там, быстро схватил  первую попавшуюся немецкую квитанционную книжку, а дот этот был какой-то технического  назначения, потому что эта книжка была - книжка квитанций на стирку белья. У немцев все было четко организовано.



- Даже стирка белья с квитанциями?



Борзенко: Да, даже так. И он написал эту корреспонденцию.  Он уже с бойцами поговорил еще на мотоботе, когда шел, а потом - он знал Белякова.

Вообще эта история… отец пошел в десант  больным, у него болело горло,  перед этим у него была командировка  на Тузлу, он делал там репортаж. Все они написали письма домой, прощальные, потому что знали, что не вернутся.

Высадились, зацепились за берег, отец вылез из землянки, быстро передал, завернул в противоипритную палатку эту корреспонденцию, ведь никаких пакетиков целлофановых, как сейчас, водонепромокаемых, тогда не было вообще. И ждал вестовой с последним мотоботом. Мотобот отчалил, собственно, он шел на третьем, первые 2 подорвались на минах, точнее первый подорвался, а второй просто тупо расстреляли из  крупнокалиберных пулеметов немцы прямо на его глазах.

А они успели, собственно, они первые прыгнули на береговую полосу. Успел передать корреспонденцию с последним мотоботом, мотобот ушел,  и уже почти на той стороне немцы его расстреляли.



- Мотобот?



Борзенко: Да, расстреляли с самолета,  но тело с этой корреспонденцией, тело вестового - его выбросило, с берега увидели, вытащили, с Тамани, с той стороны.

Вытащили, увидели эту корреспонденцию, отдали ее в редакцию. А дальше события развивались таким образом: пока отец писал корреспонденцию, немецкие снайпера перебили всех офицеров, они методично в первую очередь убивали офицеров.

Когда он вылез из этой землянки, этого дота, смотрят, у него майорские погоны, и ему говорят, майор, командуйте  десантом. А он говорит – «я же  журналист, ребята». «Ну ты майор – командуй». И так отец возглавил эту небольшую группу уцелевших бойцов.

Так, левый, правый фланг, смотрит, что здесь просто нас в воду сейчас свалят, потому что мы в низине, а они бьют сверху, там же шла еще верхняя линия, основная, окопов.

Он так всех собрал и говорит: «Так, здесь нас уничтожат, нужно взять верхнюю линию окопов».  И они пошли, вот, собственно, там, где памятник стоит. И они пошли атакой, взяли эти окопы и там все перевернули, сделали на внутреннюю сторону, как это часто бывает, когда окопы в одну сторону повернуты, их можно развернуть в другую.

И там они уже держали оборону. Немцы были шокированы всем этим, тут же было предпринято в общей сложности 19 атак, и уже почти не осталось боеприпасов, он спрашивает, у кого что осталось. У одного одна обойма, у второго 5 патронов,  у третьего совсем ничего, гранат совсем мизер. Он понял, что все уже,  поддержки нет…



- Это последняя атака?



Борзенко: Да, это последняя атака. Он говорит:  ребята, давайте при орденах, ничего не скрывая, в полный рост пошли, потому что все уже… И они встали, вышли и пошли.

Как раз была немецкая атака, они пошли в контратаку  против немецкой атаки.

Вот так я понял. И вот они встали, и вылезли из окопов, и только они  пошли – с Тамани долбанула тяжелая артиллерия наша, по второму эшелону били и смели немцев. Снаряды срезали эту наступающую волну. Это им помогло, и буквально через несколько часов пришел десант, тот десант Гладкова, который не смог высадиться из-за штурма в основной точке.

Уже пришли туда, а был туман, немцы не заметили, что вообще что-то подошло, они поняли, что это умирающие, последние советские  бойцы на берегу и  что утром они их сбросят в море…

А наши подошли, потому что корреспонденция попала в редакцию, а в редакции ее успели напечатать,  место для нее было, и запрашивают – мы высадились или нет. А ничего не могут ответить, нет обратной информации.

В этот момент принесли газету, говорят, вот, высадились, корреспонденция Сергея Борзенко, они там, на берегу. Так бывает, что пишут с этого берега, вот подпись:  «берег Крыма, Сергей Борзенко».



- Эту корреспонденцию показывали лично Сталину, насколько я знаю.

Борзенко: Сталин запрашивал,  мы высадились или нет, и ему доложили, что высадились. «На основании чего вы говорите» - «на основании вот такой вот корреспонденции человека, который  сейчас находится там».

Вот так это было сделано, и дальше, естественно, десант расширился, и утром, когда уже высадились гладковцы, немцы пошли уже в новую атаку и обалдели: их уже встретили уже из пушек и пулеметов. Они были поражены, что за ночь, в тумане, получилось так, что там уже сидят бойцы, которые по-серьезному их встретили.



- По сути, Керчь  была спасена в этот момент…

Борзенко: Мне сложно говорить, но по сути - да, это был прорыв, это была высадка, все знали, что будет высадка, не знали где. Ну, естественно, по логике простых умозаключений  можно понять, что она будет в том месте, где меньше всего отрезок воды, правильно? Где как можно быстрее нужно баржами все перекинуть, чтобы авиация немецкая не смогла все это уничтожить. Авиация немецкая была здесь очень сильная. Половину мотоботов потопили, кто-то выжил, кто-то нет, холодная погода…

Они шли как спартанцы, они шли умирать. Холодная вода - не холодная, берег, колючая проволока - ложились грудью на эту колючую проволоку.

Самое интересное, что не было ни одного фотокорреспондента, у отца был фотоаппарат, но он его перед этим  кому-то одолжил в редакции, и пошел без фотоаппарата. Поэтому ни одного снимка с момента высадки до того, как пришел уже основной десант - нет.

- Вы эту историю когда первый раз услышали, когда вам отец ее в первый раз рассказал?



Борзенко: Мне было лет 12,  да и 10 было, я все спрашивал -  папа, как там было на войне, я все задавал дурацкий вопрос «папа, сколько ты фашистов убил?». Отец старался не отвечать на этот вопрос, потом сказал - 18 человек, это то, что я знаю. А сколько зацепил пулей - никто не знает.



- Он когда-нибудь, когда эту историю рассказывал, плакал?



Борзенко: Нет.



- Почему, не знаете?



Борзенко: Я потом это понял, после своих войн, которые у меня были. Постепенно это где-то все зарубцовывается, остается внутри, и ты уже начинаешь смотреть на эти вещи чуть со стороны. Вот в чем дело.



- Получается?

Борзенко: Да. Через 15, 20 лет - получается. Первая моя командировка в Чечню - я отошел только через 15 лет после войны,  когда уже начал нормально, спокойно смотреть, без эмоций. Отец вообще был суровый человек, нельзя сказать, что жесткий, нет. Он был очень добрый, но по взглядам, по позициям,  - я в жизни ни разу не видел, чтобы он плакал, такого не было, честно скажу.



- Вы говорили  как-то, что журналист на войне предоставлен полностью сам себе. Это как? Вы же едете не один, объясните…

Борзенко: Ну, телевизионщики ездят обычно парами, а то и тройками. Оператор и корреспондент. Часто даже замещают свою работу и делают одно, и тоже вместе. У меня вот была война в Ливане, и я снимал второй камерой, чтобы успеть снять между налетами. Чтобы мы успели как можно больше чего-то снять. У меня была маленькая камера, я на нее снимал, фактически дополняя то, что снимал мой оператор.



- Это телеканал ТВ-центр?

Борзенко: Да, для телевидения. Ну а в то время телевидения не было, отец – газетчик классический, 42 года отработал в “Правде” военным корреспондентом. Он, естественно, ездил один, но потом уже, после войны, он брал с собой фотокорреспондента, который к его сюжетам снимки делал.

Но все равно журналист на войне  принадлежит самому себе.

Потому что он не часть армии, с одной стороны, хотя в Великую отечественную они все ходили с автоматами. Помню,у отца сначала был наган, потом он поменял его на ТТ, а вообще у него штатное оружие было ППШ , он до Берлина с ППШ дошел.

Но человек все равно остается один, его редакция где-то там, далеко, никто особых советов тебе не даст, ты перед проблемой один на один. И у тебя две задачи: первая – отработать, ты должен выполнить задание, а второе - ты при этом должен остаться в живых.

А часто эти вещи просто противоположные по исполнению.

Ну как ты можешь что-то не снять,а чтобы снять, надо вылезти, правильно? Значит, ты уже на линии огня и ты уже под пулями…



- Сходить в атаку?

Борзенко: Да, сходить в атаку с ребятами, если они идут, ну, может быть, во втором эшелоне, может быть, в первом, на броне, когда ты сидишь... Ты вместе с ними идешь, ты становишься частью всего этого процесса, а главная дилемма для телевизионщика или фотокорреспондента -  это когда на твоих глазах начинают убивать или ранить твоих людей, знакомых, да даже и незнакомых, - и вот ты можешь сделать две вещи,  первое - схватить камеру и снимать  агонию умирающего человека, как некоторые делали, а второе - ты можешь поставить камеру и начать его бинтовать.



- Вы как делали?



Борзенко: Я убирал камеру и просто включался, мы вытаскивали раненых, бинтовали, когда могли... Умудрялись еще что-то снять, но агонию умирающих людей мы не снимали. Зачем, если ты можешь попытаться ему помочь в этот момент? Вот такая дилемма. Западники – они всегда снимали, они не ставили камеру. Они не пытались помочь, они просто снимали, они совершенно в стороне, их работа - это главное.



- Вы стали военным журналистом, будучи человеком гражданским, как это произошло?



Борзенко: Понимаете, первый раз я попал под пули в 93 году, когда  события были в Москве, это октябрь 93 года, когда была стрельба в Москве. По- настоящему я попал в заваруху, когда первый раз поехал в Чечню, это был январь 95 года. Первые числа января, мы ходили по городу, заваленному трупами наших солдат. После того неудавшегося новогоднего штурма.

Подготовки никакой не было, это сейчас при Министерстве Обороны и при Союзе журналистов Москвы существуют курсы «Бастион», на которых обкатывают военных корреспондентов, показывают им разные ситуации и как себя вести, что делать, как, а тогда ничего не было. Все на своем горбу, все на своем опыте.

Когда пули свистят, то все же хотят жить, да? И нет человека, который бы сказал - нет, я не боюсь. Нет, боятся все. Смерти боятся все, но другой вопрос – у некоторых есть сила воли пересилить, кое-кто поднимается в атаку под пулеметным огнем, как в великую отечественную было, люди поднимались и шли на пулеметы. Им было все равно, все хотят жить, но нужно было атаковать, и они шли. И правила эти – они написаны кровью по сути дела, я могу, если хотите, несколько из них привести.



- Да, если можно. Есть мнения, что вообще на войне никаких правил, а они существуют, какие ?

Борзенко: Нет, правила есть. Правило №1: Солнце скроется – муравейник закроется. Никаких перемещений в ночное время суток. На всех блокпостах сидят люди, которые боятся, что отовсюду что-то начнётся: обстрел, наступление. Поэтому стреляют по всему, что движется. Так в первую чеченскую много народа погибло от своих же пуль.



- Это вам ребята рассказали?

Борзенко: Мы это правило поняли сами, как только первый раз попали под обстрел, и с тех пор мы там, где остались и уже темнеет, и ясно, что мы не доберемся, - на этом блокпосту остаемся, в подвале где-то ночуем.  А бывало, попали мы в Чечне, так мы рожки набивали, патроны набивали ребятам. Отстреливались. Бой шел, и мы с ними. Мы у них остались ночевать, они нам говорят, - ребята, помогите, ну мы, значит, это дело все набивали. А ничего не снимешь, потому что ночь, на камере фонарь не включишь, ночного видения у нас тогда не было...



Правило №2: Когда идёшь вдоль дороги – иди по грязи. Иди там, где прошёл танк. Не иди по чистой обочине. Пускай ноги будут в грязи, но ты их сохранишь. На растяжки не нарвёшься. Танк прошёл, он всё зацепил. Грязь оставил, но ты идешь по этой грязи, и ты жив, а пойдешь по обочине где-то – зацепишь растяжку, все.

Я еще всегда носил маленькую фляжку со спиртом, и не для того, чтобы пить, нет. На войне пить нельзя спиртное вообще, если есть такая возможность. Потому что спиртное вредит. Ты должен быть постоянно в сознании, ты должен ощущать все вокруг себя. Ты выходишь на открытое пространство. У меня была такая вещь после первой поездки на войну, я не мог выходить на открытое пространство. Там ты становишься открыт, и любой снайпер по тебе может стрелять. И это перенеслось в голове в Москву. Я вернулся тогда в феврале, грязь такая, жижа ледяная, я стою на остановке, жду троллейбуса, вдруг пробежали мальчишки и бросили петарды, все это грохнуло, и я сразу упал. Я был в куртке,  я упал в эту грязь. Стояла, какая-то молодежь, а эти мальчишки пробежали дальше. Стояла молодежь, которая начала смеяться надо мной, и стоял какой-то старичок-ветеран, и когда я поднялся, стряхивая весь этот мокрый снег грязный, я увидел его глаза, я увидел, что он по глазам понял, почему я упал. Он это понял, потому что он тоже прошел войну, понял совершенно на автомате, вот это действие…

Да, я не рассказал, для чего я брал флягу со спиртом. Маленькая фляжечка такая, протирать руки, на любой войне полно заразы. Протирать руки, где-то натер ногу, где-то царапину дезинфицировать. Только для этих целей, такая вот тонкость.

Еще правило никогда не ездить внутри брони.



- Почему?



Борзенко: потому что, если с гранатомета бьют - все, ты сваренный, как в консервной банке.



- А так есть шанс выжить?



Борзенко: А так есть шанс, что, если прямых осколков не получил, кумулятивка тебя просто  волной сбрасывает, как груши с дерева слетают журналисты с брони, но у них есть шанс остаться в живых, а у тех, кто внутри, - нет.



- У вас не одна война…



Борзенко: Шесть.



- С опознавательными знаками была пресса?

Борзенко: Я понял ваш вопрос, я вам объясню. Это, кстати еще одно из правил  поведения журналиста на войне. Вначале первой чеченской мы сделали  майки такие, черная майка с белой надписью “Журналист, не стреляйте”. Но как выяснилось, мы были полные дураки, когда мы сделали эту майку. Потому что эта майка злила армию, а по сути дела ничего не давала. Журналист должен быть одет в темные одежды, носить темную одежду, которая сливается, но не камуфляж. Просто темная одежда.



- Почему не камуфляж?

Борзенко: Камуфляж - значит, мы принадлежим армии, значит, по нам можно бить на полную катушку. Хотя снайпер сам решает, во что стрелять, во что нет, да. Если человек видит, что у нас в руках камера, а не пулемет, он сам принимает решение, убивать журналиста или не убивать. Как бы есть такой маленький шанс, что он не будет стрелять, потому что ты не в камуфляже, а просто в темной одежде. Такое негласное правило было.



- То есть нет надписей «Пресса»?



Борзенко: Нет, сейчас делают надписи «Пресса», сейчас появились эти бронежилеты, в которых ходят ребята, каски… Ребята попали в Сирии в такую историю, а тогда в Чечне мне выдали бронежилет 16 кг, я 3 дня в нем проходил, потом сказал - нет, не могу. Тот бронежилет был бесполезен, для СВД, например, он бесполезен, пуля пробивает передний лист. Если ты без бронника - она пролетает насквозь и ушла, не зацепила жизненно важные органы, ну две дырки как-то заткнул, залепил, все, она ушла, эта пуля. А вот если ты в бронежилете, она передний лист пробивает, от заднего отражается и начинает там крутиться внутри организма. Я видел таких 200-х, подходишь, нажимаешь на бронник на передний лист, там все проваливается, там ребра все перебиты, в труху просто.



- Недели 3 назад Союз журналистов России и ОБСЕ вместе сделали заявление, опубликовали везде, и в иностранной прессе, - о том, что мы собрались, решили, что журналист на войне должен быть с опознавательными знаками, журналист должен быть заметным и по нему никто не должен вести огонь…



Борзенко: Объясните это снайперу.



- Для чего они делают такие заявления?



Борзенко: Теоретически, по международным правилам, - они правы, что они делают такое заявление, но это настолько все относительно. Сейчас наши тоже носят броники, на которых спереди «Пресса», сзади «Пресса». Игиловцы, например, не умеют читать по-латыни, это как-то не может ему дать выстрелить, что ли? Да в первую очередь по журналистам и будут стрелять. А на Украине что было, когда 10 тысяч долларов обещали тому, кто подстрелит российского журналиста… Было, было.



- Пресса, журналист - это мишень?



Борзенко: В Чечне это было не только мишень, в принципе, несколько раз было, когда я попадал под обстрел, я не знаю, кто по мне стрелял, я под одним снайпером лежал под блоком. Хорошо, блок бетонный был, в феврале месяце, я лежал 50 минут, пока  нашего снайпера не вызвали, который того просто не отогнал. А после этого я уже ушел, перешел площадь, это в Грозном еще было, в первую войну чеченскую.



- И он эти 50 минут стрелял?



Борзенко: Он ждал, пока я вылезу. Он  стрелял по мне, я руку вытащил, убрал, он выстрелил, видно, что он ждет, пока я вылезу. Остальная проскочила группа, а я с сумкой, у меня аккумулятор тяжелый, я лежал в луже 50 минут в феврале месяце. А что делать, жить-то хочется. Если вернуться к этим вещам, надпись «Пресса» - в идеальном обществе это должно работать. Где оно может быть - в идеальной ситуации, на идеальной войне это может работать. Это все равно на совести того, кто стреляет. Потом, есть такой эффект зайца, вы в курсе, что это?



- Нет, расскажите…

Борзенко: Мы, набегавшись на войне в Чечне (Югославия была, конечно, легче, чем Чечня. Я имею ввиду чужая война, с это точки зрения. Ирак, то же самое). Для меня психологически чеченская была самая тяжелая. Получается вот такая хитрая вещь: мы бегали, бегали под пулями, а оказывается, пуля имеет энергетику.

Человек не попал в тебя, но выброс этой энергии - он все равно до тебя добрался. Пуля прошла мимо, а энергетику того, кто по тебе стрелял, ты словил. Мы стали плохо спать, у нас появилась какая-то нервозность, мы не могли понять, в чем дело. Потом как-то остались ночевать у медиков, и один старый врач нам все объяснил. Это “синдром зайца”. Когда идет бой, ты с автоматом, он с автоматом. Он в тебя стреляет, ты в него стреляешь. Идет обмен этой энергией. Ты выбрасываешь энергию, накопившуюся вместе с пулей, вместе со стрельбой из оружия. А вы с камерами, вы ответить ничего не можете, она в вас накапливается. И он нам посоветовал, пойдите возьмите пару автоматов, пусть вам дадут патронов, поставьте ящики и расстреляйте пару рожков, тупо по этим ящикам. Мы это сделали. После этого было такое ощущение, как будто заново родился. Все это мы выбросили, все это вышло из нас, то, что накопилось. Эффект зайца, называется…



- Оружие в других ситуациях вы в руки не брали?



Борзенко: Я не буду отвечать на этот вопрос, это очень тонкий вопрос.



- А как вы считаете, может журналист?..

Борзенко: Нет, он не должен. С другой стороны - Великая Отечественная, все журналисты воевали. За Красную Армию, и естественно, у них было оружие. Но когда ты в чужой стране, допустим, ты не имеешь право брать оружие в руки. А уж тем более, как делали некоторые дурачки, которые брали оружие в руки и фотографировались. Если противник находит у тебя фотографию, где ты с оружием – все ты являешься комбатантом. Участником боевых действий. Значит, на тебя не распространяются никакие правила нейтрального журналиста. Тебя могут вывести и расстрелять, например.



- Вы на войне когда-нибудь поступали против совести? Надо это сделать, совесть не позволяет, а придется?

Борзенко: Да не было как-то таких ситуаций, где это было против совести. Если бы было, я бы не сделал. Честно скажу. Потому, что у журналистов всегда есть возможность выбора. Не знаю, я в плену не сидел, но мои друзья были в плену, допустим, у боевиков в Чечне. Я с ними много общался, ребятами нашими, которые у них сидели…

- Бывали ситуации, когда вы попадаете в какой-нибудь кабинет, есть документ, или что-то, что не для вас, но есть возможность подглядеть?



Борзенко: Подглядеть – нет.



- Вверх ногами читать умеете?



Борзенко: Нет. Я скажу честно, мы никогда не лезли, не пытались подсматривать карты. Не лезли в документацию. Дело в том, что со временем ты нарабатываешь авторитет военного корреспондента. А он заключается в том, что ты никогда никого не подставляешь. Ты играешь честно. По честным правилам. И доходило до таких вещей, когда я подходил к генералам, полковникам, говорил, послушайте, что на самом деле там? Мол, мне не для сюжета, мне просто надо знать, что на самом деле, вот. Как складывается. Те, кто меня знал по войне, они знали, что могут со мной поговорить и сказать то, что они журналистам говорить не должны.

Но мне они могут это сказать, зная, что я не продам, не заложу. Не выпущу это в материал. И мне часто говорили. Лично для тебя, не для сюжета. Я говорил, ну естественно. Они начинали говорить. Я начинал понимать всю ситуацию, как все разворачивается…



- Это на работе в итоге сказывалось, на сюжетах?

Борзенко: Это сказывалось в том, что я был с достаточной информацией, которой у многих могло и не быть. У меня ее было больше. Я не использовал ее вот так, но ход моего сюжета уже шел в правильную сторону. А ведь бывали такие вещи, когда  Радуев, например, захватил в Кизляре больницу, потом они уходили, мы летели за ними. А тогда я был заведующим военной редакцией РИА новости, ленты РИА новости. Мы были три человека, ИТАР ТАСС, я от РИА новости и от Интерфакса. Три старых приятеля. Вот мы садились: ну, что у вас? У меня данные 17 человек погибших. Второй говорит, а у меня -24. Третий - у меня 36.



- Источники разные…

Борзенко: Да. Мы не можем давать ее в таком виде. Узнать мы тоже не можем точно, правильно? Там идет бой. Я говорю, давайте по-разумному рассуждать. Среднюю цифру. Если кто ошибется, то ошибемся мы все, но не намного.



- Почему не сказать минимально или как минимум?

Борзенко: Ну, мы так и делали. Просто не давали. Мы не путали людей. Такие были вещи, а как иначе-то. Понимаете, в  военной журналистике особо  нет никакой протекции. В военную журналистику дети больших людей, которые хотят стать великими журналистами, не идут. Дело опасное. В этой области подсидеть одного-другого невозможно. То, что ты нашел, - все, это то, что есть. Повезло тебе, не повезло. Продолжение  на счет темной одежды, мы с вами говорили. Правило это выработалось после смерти одного немецкого журналиста. Он приехал в Чечню 3 января 95 года. В белой альпийской куртке, которая чуть ли не светилась. Естественно, снайпер чеченский, снайпер-смертник, на пролетавшем поезде увидел его стоящим. И дал по нему очередь. Ранил в ногу корреспондента Красной Звезды, а его убил. Йохан Пист его звали. Я уже не помню, какое средство массовой информации он представлял. Но мы вывозили в Москву его тело. В цинковом гробу. Человек погиб от того, что был в ярко-белой куртке. Да, деталь. А был бы в черной, остался бы жив.



- Не привлек бы просто внимание…

Борзенко: Да, как бы проскочил поезд, тот посмотрел бы, ничего не увидел. Везде темно, ночью все. Еще есть такое понятие, как удача, это всегда и везде и во всем. В военной журналистике надо оставаться честным всегда. Всегда быть честным и никогда не подставлять свою армию. Были случаи, не буду называть… Басаев в больнице заперт, а тут у него телевизор. Мы же ходили к нему, мы же были в первой группе, которая ходила к Басаеву, когда он потребовал журналистов. А у него телевизор стоит в подвале, и он смотрит все каналы. А на одном канале говорят: вот Альфа пошла на штурм. Зачем это делать?! И показывают этот БТР, который пошел в сторону больницы. Зачем это делать?! Твоя информация никогда не должна послужить причиной чей-то смерти. Особенно своих бойцов, своей армии, вот этого быть не должно.



- Я  может быть не совсем удобный вопрос задам, просто интересна ваша точка зрения. Является ли такая журналистика в полной мере журналистикой?



Борзенко: Конечно. Меня поразило, например, как работают западники на иракской войне. И как мы работали. Мы вдвоем, оператор и корреспондент - все вместе делают, вместе перегоняют, потом пошли монтажные станции, сами и монтировали вместе. Западники так не работают, там целая команда. Там телезвезда с парикмахером. Там три-четыре человека, которые помогают во всем. Один подносит кофе, варит там. Третий еще что-то. Четвертый зонтик подправляет, чтобы под палящим солнцем тебе не нагрело затылок. Они так работают.



- Разве так эффективно работать военному журналисту?



Борзенко: Нет. Есть одинокие волки так называемые. Это в основном фотики, есть и телевизионщики. Который пошел, стрингер, и сам все делает один. Ну, по заданию какой-то редакции. Были такие у нас стрингеры. Я знал их в Чечне.

Были и просто анекдотичные вещи. Нам показывают карту, говорят: вот эти мосты все разбиты, мы, естественно, пишем все. Появляется этот товарищ и говорит, товарищ генерал, а вот этот мост не разбит. Я сегодня в 6 утра по нему перешел с той стороны. Как не разбит?! Не рад, что все это нам сказал, продолжается брифинг… Смотрю, «грачи» полетели и пошли этот мост бить...



- В конце несколько коротких вопросов на ассоциации. Какая у вас ассоциация возникает со словом «совесть»?

Борзенко: Мои предки. И по одной линии, и по второй. Я знаю, что они были честные люди. Жизнь прожили так, как я бы хотел прожить полностью, хотя мне 60 лет. Я  всегда старался быть честным. Совесть - это ведь категория, которая есть не во всех языках. А в русском есть.



- «Война»?



Борзенко: Ассоциации чисто рабочие, потому что я был на войне. Это холод, голод, мокрая одежда, мокрая обувь, бессонница, грязные руки. Это попытка выспаться где-то у теплой печки. Хотя бы полчаса, хотя бы 15 минут.



- Слово «враг»?



 Борзенко: Враг - это что-то такое, с чем обязательно надо бороться. Врага нельзя отпускать, потому что он вернется. Если есть возможность его уничтожить или взять в плен, это надо делать. Враги же не только на поле боя. У нас сейчас информационная война идет. Вот в информационной войне сколько врагов у нас. Мы порой даже не можем определить, враг он нам или не враг. Потом определяем, вот с ними надо тоже воевать.



- Ассоциация со словом «друг»?



Борзенко: когда спускаешься с гор, где мы были, и вдруг встречаешь первый наш БТР. Подходишь к нему и говоришь: «здорово ребята, свои». Вот рукой погладишь его, он теплый, этот БТР. Свои. Они спрашивают – «ребят, может, воды или есть хотите? Мы тушенкой поделимся». Вот когда ты видишь свои БТР и свои танки вдруг появились, а вокруг ничего. Ты чувствуешь всю военную напряженность - и тут бац, свои - все. Вот это понятие «друг».



- Главная ценность?



Борзенко: Жизнь человеческая. Если есть возможность сохранить ее, надо сохранять.



- Счастье?



Борзенко: Это дом, семья, это когда я прихожу на могилу к отцу на Новодевичье кладбище. Когда утром вижу, что матушка встала, расчесывает волосы. Когда я иду делать кофе утренний, перед тем, как побегу на работу в редакцию…



Спасибо большое. Это был Алексей Борзенко.

Спрашивал Сергей Абрамов