Мало кто знает, что 22 июня 1941-го за 40 минут до начала Великой Отечественной войны первый удар на себя принял Севастополь.
В небе над городом появились немецкие самолеты. Они должны были сбросить в бухту донные мины. Одна из них упала в центре города, но зацепилась стропами за дерево. Когда жители стали стаскивать непонятный черный цилиндр на землю, мина взорвалась… Это были первые жертвы войны.
Гитлер поставил задачу – взять Крым, а, главное, – Севастополь до наступления зимы. Немцам был необходим выход к кавказской нефти. 11-ой армией вермахта, рвавшейся в Крым, командовал знаменитый Эрих фон Манштейн. В сентябре 1941 года начался массированный штурм Перекопского перешейка.
Той же осенью в Крым были направлены военные операторы Владислав Микоша и Дмитрий Рымарев, ставшие участниками первого этапа обороны Севастополя, которая продлится 250 дней.
На первом рубеже обороны, у Перекопа, находилась всего одна советская стрелковая дивизия, состоявшая из только что мобилизованных бойцов. На помощь им из Севастополя выдвигались бригады морской пехоты. Они сражались так отчаянно, что немцы окрестили их "черной смертью". Армия Манштейна только после месяца кровопролитных боев смогла пробиться на Крымский полуостров.
Ночью 30 октября командующий Приморской армией генерал Иван Петров собрал командиров дивизий. Обстановка была такова, что отступление казалось неизбежным. Связи со ставкой Верховного Главнокомандования не было. На военном совете было принято самостоятельное решение – пробиваться к Севастополю.
В самом Севастополе командующий Черноморским флотом адмирал Октябрьский считал положение города безнадежным. Он решил увести корабли из опасной зоны и вылетел на Кавказ, чтобы найти для флота новые базы.
Приморская армия генерала Петрова опередила Манштейна и первой вошла в Севастополь. К тому времени немцы уже оккупировали Ялту, Керчь, Феодосию, Симферополь и Алушту.
Но Севастополь держался. Немцы штурмовали город день за днем, месяц за месяцем. Красноармейцы и списанные на берег моряки-черноморцы оказывали отчаянное сопротивление. Самый большой урон противнику наносили 30-я и 35-я береговые батареи под командованием Георгия Александера и Алексея Лещенко. Эти батареи – мощнейшие бетонные укрепления - были совершенно автономны. Вооруженные пушками, снятыми с линкоров, они выдерживали прямые попадания тяжелых снарядов. Настоящие корабли! Только на суше...
От бомбежек и обстрелов город превратился в сплошные развалины; жители уходили в пещеры и штольни, но продолжали сражаться. В штольнях Инкермана, где брали камень для строительства оборонительных сооружений, находился главный военный госпиталь. Там же были убежища для гражданского населения.
В конце 1941 года командующий Приморской армией генерал Петров обращается за помощью к командующему Черноморским флотом адмиралу Октябрьскому. 21 декабря, пренебрегая опасностью, бойцы морской стрелковой бригады высаживаются на берег и идут прямо в бой. Тогда всем казалось, что наступает долгожданный перелом.
1 января 1942 года Манштейн отдает приказ – прекратить штурм. Город получил передышку. В Севастополе катастрофически не хватает продуктов. Моряки выходят в море за рыбой. За ними охотятся немецкие самолеты. В небе разыгрываются настоящие сражения. Фрагмент одного из них запечатлел на фотопленку оператор Микоша. Передышка была недолгой. Немцы вновь начинают штурм, а из Ставки приходит приказ: "Эвакуации не будет. Севастополь должен держаться до последнего". 2 июня 1942 года началось невиданное по беспощадности уничтожение Севастополя. Ежедневно на город сбрасывалось до 4 тысяч бомб. Кошмар длился пять суток. Все эти дни среди защитников находился оператор Владислав Микоша, который покинул Севастополь только после тяжелой контузии, так и не увидев настоящего ада, который был впереди…
Смотрите в воскресенье, 6 июня (Первый канал Россия – международный) в 12-55
Обсуждение (12)
Прошу помочь.
Напишите, как я могу скачать девятый фильм "Сев. рассказов"?
Меня интересует все о событиях октября-ноября 1920 года, о подготовке к штурму и самом штурме Перекопа 51-й армией п.к. М.Фрунзе и о том, какую роль сыграли махновцы (жители сел Строгановка и Владимировка нынешней Херсонской области) в деле помощи бойцам 51-й армии (РККА) при их переходе с "материка" на Литовский п-ов в Крыму в ночь 8-9 ноября 1920 г. и дальнейшей их победы над русской армией п.к. П.Врангеля.
Спасибо.
to Махно (Гуляй-поле) Сначала разберись с терминами "51-я" армия (в ВОВ) или дивизия ( в ГВ), а потом задавай вопросы. Меньше "гулять по полям" нужно было, а книжки умные читать, тогда б и не тупил в поисковиках.:)
to Верещагин (A) Оттого что гулял по полям (и кое что находил и сейчас нахожу) и заинтересовался этой темой.
Действительно, не армия, а 51 дивизия, а ты лучше дай адрес на скачку 9-й серии фильма.
Возможно больше инф. по этой теме знает Андрей Юров (Бизерта).
to Махно (Гуляй-поле) http://militera.lib.ru/ - хорошее собрание, как мемуаров, так и документов с исследованиями -ковыряй, там много всего:)
to Махно (Гуляй-поле) По док.фильмам http://partizzan1941.ucoz.ru/, но историю по фильмам учить можно с тем же успехом, что и "сахар через стекло".:))
to Махно (Гуляй-поле) на rutracker.org введи "Севастопольские рассказы" . там уже 10 серий есть., в том числе и про Перекоп.
О действиях «товарищей» и их «махновских» товарищах:
А. Сапожников.
Воспоминания.
Севастополь – осень 1920 г.
«…Понемногу жизнь начинала налаживаться. Стала выходить газета «Маяк Коммуны», появились новые деньги. Белогвардейские деньги назывались «колокольчиками», так как на них был изображен царь-колокол. После добровольческих «колокольчиков» в сто и тысячу рублей было странно манипулировать копейками и рублями, правда, тоже бумажными. Организовывались новые учреждения, а старые получали новые названия.
В учебных заведениях обещали скоро начать занятия, и мы стали ежедневно ходить в гимназию и узнавать новости по этому поводу. Здание гимназии на углу Б. Морской и Херсонской улиц было уже освобождено от постоя войск, но проходило дезинфекцию. То же происходило в реальном училище и в женских гимназиях; последних было три — казенная, на Соборной улице, частная Ахновской — против
Владимирского собора и частная Дритеприте — на Чесменской у Пологого спуска.
У казенных гимназисток однажды произошел конфликт с властями. Придя проведать свою школу, группа учениц старших классов расположилась на заборе гимназического сада и занялась пением. По улице ходило много военных, старавшихся завладеть вниманием молодых девиц. Те чувствовали это и пели на совесть. Вдруг кому-то из них пришло в голову пропеть пародию на Интернационал: «Никто не даст нам избавленья, ни туз, ни дама, ни валет, добьемся мы освобожденья, четыре сбоку — ваших нет!» Не успели они пропеть вторую строфу, как их уже вели в штаб крепости. Через час напуганные девицы были отпущены по домам и пением на гимназическом заборе больше не занимались.
Одновременно с частями 51-й дивизии в город вошло несколько тачанок так называемой Повстанческой армии батьки Махно (основная его «армия» проскочила на Балаклаву), а также отряды зеленых. Если среди зеленых было много уголовников, выдававших себя за страдальцев по политическим причинам, то махновцы были самыми откровенными бандитами. Так что по ночам в городе начались налеты и грабежи. В Балаклаве же и в Кадыковке грабежи сопровождались убийствами.
Кому-то удавалось отбиться. Мой соученик Сергей Вишневецкий рассказывал, как ломали ворота их особняка на Адмиральской улице. Но старик Вишневецкий, а ему было за шестьдесят, его жена, две дочери, сын подняли такой крик, что всполошили всю улицу, и грабители, подъезжавшие на тачанке, сочли за лучшее скрыться.
Большевики же занимались более серьезными делами. Они планомерно прочесывали квартал за кварталом, проверяли документы, проводили обыски, изымали оружие, регистрировали «подозрительных».
Через несколько дней у Махно по каким-то причинам испортились отношения с советским командованием, и он решил от греха подальше выбираться из «крымской бутылки», пока ее не закупорили в Перекопе. Путь «исхода» его армии был отмечен страшными грабежами, насилием и убийствами. Именно от махновцев особо пострадал наш Бурлюк, о чем я уже обещал рассказать и скоро это сделаю.
Примерно в это же время 51-я дивизия также покинула Севастополь и двинулась на север степными дорогами вслед за махновцами. Возможно, что она специально прочесывала местность, поскольку все отставшие или отбившиеся от махновской армии ею обезоруживались и арестовывались. Взамен 51-й дивизии Блюхера гарнизоном Севастополя стала 46-я стрелковая дивизия другого известного красного командира Федько.
Приближался момент севастопольского апокалипсиса. Особый отдел 51-й дивизии уже с первых дней занятия Севастополя начал регистрировать оставшихся белых, подпольщики стали вылавливать деятелей бежавшего режима. От них эстафету принял Особый отдел 46-й дивизии, а жители называли эти отделы просто «ЧеКа», и занялся судом и расправой. Были забыты листовки Фрунзе, обещавшие амнистию, и всех бывших белых потянули к ответу, хотя, конечно, настоящие белые были уже далеко от Крыма.
Оформлено это было следующим образом. По городу были расклеены объявления, что такого-то числа в городском цирке состоится общее собрание всех зарегистрировавшихся бывших; приглашались также и те, которые почему-либо до сих пор не прошли регистрации.
Цирк помещался на Новосильцевской площади, у подножья Исторического бульвара, где сходились Екатерининская, Чесменская и Большая Морская улицы. В назначенный день цирк и вся площадь были забиты законопослушными бывшими. Произошло собрание или нет — не знаю, но только во второй половине дня все примыкающие к площади улицы были заняты красными частями. И вот эту огромную многотысячную массу людей под столь же огромным конвоем начали медленно оттеснять в сторону Особого отдела дивизии.
А этот Особый отдел для своего пребывания избрал три четверти городского квартала, ограниченного Екатерининской и Пушкинской улицами, между Вокзальным и Трамвайным спусками. Подвальные окна и часть окон первых этажей были забиты, заборы внутри квартала разобраны — получился большой двор. Кроме того, по периметру занятых зданий тротуары были отделены от мостовой двух-трехметровым проволочным заграждением и представляли собой этакие загоны.
Вот сюда и привели этих несколько тысяч несчастных, на что-то еще надеявшихся. Конечно, они были «бывшими», но совершенно безобидными, наивными и беспомощными. Непримиримые, ведь очевидно, что ушли с Врангелем. А эти оставшиеся могли бы еще долго жить да жить на родной земле, могли честно ей служить и приносить пользу. Но нет, им была уготована другая доля.
Первую ночь и день они стояли в загонах и дворах, как сельди в бочке — я это видел собственными глазами, потом в течение двух дней их... не стало, и проволочную изгородь сняли.
По рассказам, в Особом отделе работало несколько троек, опрашивавших арестованных и тут же решавших их дальнейшую судьбу. Кое-кого, меньшинство, будто бы иногородних, группировали в маршевые роты и отправляли пешим порядком на север. Большинство же вывозили на автомашине под город на дачу Максимова и там... отправляли к праотцам. Пользовались пулеметами, но не гнушались и револьверами. Одновременно кровь лилась в Ялте, Феодосии и, видимо, в других городах Крыма. Гражданская война продолжалась, но теперь уже против безоружных людей. В три-четыре дня со всеми было покончено.
То, что видел я в Севастополе, было, конечно, не просто страшное дело. Потому что многие из пленных были местными, севастопольскими — их жены, некоторые с детьми, со слезами на глазах стояли на противоположном тротуаре против проволочной изгороди и ждали. Наверное, проклиная свою доверчивость, наверное, все же надеясь на чудо. Но они ничего не дождались, так как никто из пошедших на так называемое собрание домой уже не вернулся никогда. Среди этих нескольких тысяч пропавших без вести людей оказался и инженерный полковник из нашего дома; он пошел на собрание и не вернулся. Как я уже говорил, он был приезжий, и никто, по крайней мере внешне, о нем не беспокоился, так он и сгинул…
Как-то возвращаясь из гимназии домой, я на улице увидел возбужденную группу людей, в основном мужчин, вооруженных ломами, кирками и канатами. Они шли по середине улицы, громко разговаривая и напевая сугубо р-р-революционные песни. Выяснилось, что народ идет разрушать памятники «империалистической бойни», воздвигнутые царским правительством на Историческом бульваре, — Панораму обороны Севастополя 1854-1855 годов и укрепления 4-го бастиона. Я сбегал домой, бросил книжки и помчался вслед за антиимпериалистами, нагнал их у входа на Исторический бульвар и дальше уже двигался, что называется, «нога в ногу с массами».
Первая остановка произошла у памятника Тотлебену, творцу всех инженерных сооружений во время первой обороны Севастополя. Ему забросили на шею петлю, попробовали раскачать, но проклятый «милитарист», был крепко закреплен и не подавался усилиям народа. Так как никто не хотел задерживаться, то его оставили в покое и, послав в адрес графа два-три крепких выражения, двинулись дальше. Здание панорамы оказалось закрытым, а на стук в массивные дубовые двери никто не вышел. Толпа после продолжительной ходьбы и неудачи с Тотлебеном начала остывать. Ломать двери, как кто-то было предложил, не решились. Но что-то надо было сделать, и тут отыскался подходящий объект.
По всему фасаду круглого здания панорамы были ниши, в каждой из них стоял бюст кого-либо из защитников Севастополя (Корнилова, Нахимова, Истомина, Хрулева и др.), прославившихся во время его обороны. Забросили петлю на один из злосчастных бюстов, и он легко упал вниз, разбившись на мелкие части. Это очень понравилось, и через какие-нибудь полчаса ни одного бюста в нишах не осталось. Разбив последний бюст, пацифисты с песнями разошлись по домам. Я тоже вернулся домой, но со страшной тяжестью на сердце.
Примерно такой же участи, правда несколько позже, подвергся памятник Нахимову у Графской пристани. Поставленный против здания Морского собрания на площади своего имени памятник Нахимову мозолил глаза ликующим строителям новой жизни каждый праздничный день. Все парады и манифестации проходили у его подножия, и Павел Степанович был как бы «принимающим парад». А отцы города, размещавшиеся либо на трибуне у гостиницы Киста, либо на балконе Морского собрания, оказывались как бы ни при чем. Чтобы избавиться от этого ощущения, его обшивали досками, сооружая нечто вроде маяка с прожекторами в верхней части (нужно напомнить, что местная газета называлась «Маяк Коммуны»).
Бедный адмирал смотрел сквозь щели обшивки. Наконец, к концу 20-х годов памятник так намозолил глаза севастопольскому начальству, что его сняли. Севастополь лишился одной из главных своих достопримечательностей. Это был памятник работы Бильдерлинга, обладавший и портретным сходством, и каким-то домашним севастопольским духом.
Нахимов был изображен сутуловатым, в своей «нахимовской» фуражке с большим козырьком и поднятым сзади шлыком. Он строго смотрел на Графскую пристань и большой рейд; на боку у него висела кривая сабля плененного при Синопе Османа-паши. Снятый памятник некоторое время стоял во дворе Музея обороны Севастополя, затем его разобрали, и следы его пропали, по-видимому, отправили на переплавку. После 1945 года в общественное мнение усиленно внедряли мысль, что памятник был уничтожен немцами во время оккупации уже в последнюю войну. Но в моем архиве хранится серия фотографий, иллюстрирующих, как снимали статую с постамента, как везли на арбе во двор музея, как потом разбирали... Гражданская война продолжалась — даже с памятниками.
Но, как оказалось, долго без Нахимова нам жить не пришлось. «Отец народов» — Иосиф Виссарионович Сталин — в тяжелый момент сам «вспомнил» наших великих предков и другим наказал помнить. Среди таковых оказался и Павел Степанович.
В конце 1950-х годов памятник Нахимову поставили вновь; но это был совершенно другой памятник — работы советского скульптора Томского. Нахимов был поставлен спиной к пристани и бухте, вместо сабли Османа-паши на его боку было что-то другое, и весь он для коренных севастопольцев казался каким-то чужим. Но, конечно, лучше такой памятник, чем никакого…
…Наименьшим напастям подвергся Музей обороны Севастополя со своими уникальными экспонатами и редчайшей по подбору книг библиотекой. Его не ломали, а просто закрыли и свыше 10 лет не открывали. Хранителем его оказался волею судеб сторож музея Новиков, имевший квартиру в самом здании. Честнейший, добросовестный человек, обремененный семьей, он все годы Гражданской войны и последовавших за ними голодовок охранял порученные ему исторические ценности.
Боже мой, а как к ним тогда относились, к этим ценностям, к этим памятникам русской славы?! Сердце кровью обливалось, ярость благородная разрывала грудь, но сделать ничего было нельзя. Приходилось терпеть.
Как-то я шел с группой молодежи после занятий «по политграмоте», с нами был и лектор, некто Азбукин. Вдруг кто-то спросил: «Что там за памятник стоит на горе у Татарской слободки?» Последовал ответ Азбукина: «Это в память об одной из империалистических боен!» Прошлое никого не интересовало, а если и вспоминалось, то только в издевательском контексте и хамским тоном.
Хочу отметить еще несколько фактов, характерных для первых недель и месяцев после ухода белых. Если грабежи махновцев и зеленых всеми, включая и прессу, назывались своими именами, то у большевиков такие же, по существу, действия облекались в более респектабельную форму.
Первой же зимой в городе была объявлена «неделя бедности», главной задачей которой было «изъятие излишков» у бывших буржуев. Нас это не волновало, так как, кроме двух-трех смен белья, у нас «излишков» не было. Но и нашу квартиру обыскали, просчитали все тряпки. Занимались этим взрослые, здоровые мужчины — видимо, некуда было девать энергию. У нас взяли несколько полотенец и носовых платков. У меня, можно сказать, персонально один из обыскивающих отобрал дедушкин комбинированный перочинный нож с компасом и свистком. Видимо, он посчитал, что для меня этот ножик является «излишком», а он и есть тот самый бедняк, которому как раз и не хватает такого ножа. При «изъятии» никаких списков или актов на забираемые вещи, а у соседей их набралось порядочно, не составлялось; просто все связывалось в узел и уносилось.
Мы все относились к этому очень легко, и нужно сказать, что этой легкостью мы были обязаны нашей матери — она всегда говорила: «Вещи — дело наживное», — и все материальные потери принимала с юмором…».
Впервые опубликовано: Крымский архив. Симферополь, 2001, № 7.
Окончание следует…
to Махно (Гуляй-поле) По док.фильмам http://partizzan1941.ucoz.ru/, но историю по фильмам учить можно с тем же успехом, что и сахар через стекло .:)) Никто по-фильмам историю не учит, просто интересно как это подается у вас.
to кукузель (Севастополь) Спасибо огромное. Найду и прочту полностью.
to Махно (Гуляй-поле) "Никто по-фильмам историю не учит, просто интересно как это подается у вас." - за всех не расписывайся, т.к. из твоих заявлений следует, что ты - "таки ДА", причем "не так как у нас", т.е. по своему по свидомому.:)
to Верещагин (A) Расскажи по чем учат историю легендурики?