«Это мы придумали слова "рашка" и "совок"», – кинокритик Ирина Павлова

За плечами героя программы «Почти полдень» известного кинокритика Ирины Павловой «три эпохи, три общества, три художественно-человеческих вектора».

«Я жила в эпоху гениев таких, как Балабанов», — говорит Ирина Павлова. «Нам казалось, что если мы сейчас поломаем принципы иерархического советского кинематографа, где есть режиссеры, назначенные «главными» и есть режиссеры, назначенные «опальными», если сейчас уничтожить «Госкино», то немедленно кино расцветет великим искусством – мы верили в эти иллюзии», — делится она.

По мнению киноведа, сегодня «кинематограф стал методом идеологической борьбы, все меньше интересует уровень искусства, мир человеческого духа», и ей это ужасно не нравится.

Что такое хорошее кино и что ждёт наш кинематограф, об этом – в эфире программы «Почти полдень». Её для вас провёл Сергей Абрамов.

-  «Почти полдень» в Севастополе, в студии ForPost Сергей Абрамов, у меня в гостях известный кинокритик, киновед - Ирина Павлова. Ирина Васильевна, добрый день.

- Здравствуйте.

- Я очень рад, что вы у нас в гостях, спасибо, что пришли. Вы уж простите, сразу с места в карьер. Насколько выбор темы для кино, например, по тем событиям, которые сейчас происходят сегодня в Сирии, возможность столкновения России с США,  - может ли это гарантировать сейчас кинематографисту победу на кинофестивале? Что говорит ваш опыт?

-  Мой опыт говорит, к сожалению, вещи не очень приятные. Сегодня цена вопроса победы на фестивале совершенно не зависит от художественных достоинств картины, боюсь, что так. Сегодня снова вступило в борьбу идеологическое противостояние.

Знаете, это смешной анекдот - кто победит на сегодняшнем кинофестивале или кто победит на Оскаре: кино про одноногую черную лесбиянку, которая нигде не работает, у которой ребенок гей и что-то в этом духе...

 Это с одной стороны, потому что сегодня мало кого интересует то, что интересовало в былые времена - уровень искусства, мир человеческого духа, мир человеческой жизни. Сегодня, и на Западе, и у нас, к сожалению, кинематограф стал, если угодно, предметом идеологической борьбы. И мне это ужасно не нравится.

То есть ты можешь снять какое угодно не очень хорошее кино, но ты будешь в правильном тренде, - и тебе все обеспечено.

А другой художник может работать на высочайшем  уровне, на высочайшем! И это не будет никому интересно, потому что он никак не вписывается в идеологическую борьбу. Вот пример - недавний Оскар. Понимаете, три фильма не получили ничего.

 “Призрачная нить” – изумительное кино, изумительное по  качеству, не получило ничего. Кто получил все?  Гильермо дель Торо со своей “Формой воды”. Наш Ихтиандр, только пожиже и поглупее.

- То есть получается, я прав, что мы можем увидеть на следующем Оскаре в номинантах, а может, и в победителях, фильм о политическом или военном столкновении, условно?

- Не уверена.  Я думаю, что это как раз мало кого заинтересует.

- Мало, да.

- Опять-таки, в этой ситуации снять кино про рядового Райана не получится. То есть получится все, что угодно, напридумывать можно все, что угодно, но если это будет западное кино, то это будет кино про русских чудовищ, уродов и мерзавцев, которых победили силы добра и света.

Можно, конечно, убедить зрителя в чем угодно, но нельзя убедить все человечество в чем угодно. С другой стороны, если это будет наше кино, то оно будет точно такое же, но со знаком наоборот.

Мне не нравится такой кинематограф, мне не нравится он в принципе. Потому что он изначально ставит перед собой ложную посылку. Ложную и в том, и в другом случае.

Все гораздо сложнее. Здесь уровень  правоты или неправоты оценивается не тем, откуда ты, а тем, что, собственно говоря, преследует каждая из сторон. И про это кино при нашей жизни не снимут.

- После такого начала я хочу всем нашим зрителям сказать, что Ирина Павлова приехала в Севастополь по приглашению международного медиа-клуба «Формат А3». Сегодня у вас в 18-00 часов встреча в Центральной библиотеке Толстого, где вы будете говорить со всеми, кто придет.

- Со всеми, кто готов со мной разговаривать.

- Кто готов, и мы надеемся, что придут люди. О российской действительности и ее зеркальном отражении в кинематографе. У меня тогда в связи с этим вопрос, вы, так сложилось, больше 17 лет…

- Нет, 15 лет я делаю российские программы Московского международного кинофестиваля.

- Ну, с 2000 года, правильно?

- Нет, с 2003.

- Ну, немнго раньше.  Вы уж простите, что я такую аналогию привожу, но в России в это время к власти пришел Владимир Путин. По сути, ваш путь на площадке Московского кинофестиваля, в принципе путь…

- Нет, я на Московский кинофестиваль.

- Я про эпохи. Вы наблюдали с 2000-х.

- А, очень справедливо. На Московском кинофестивале я появилась в советские времена, в первой половине 80-х годов.

- Спасибо, что вы меня правильно поправили…

-  В первой половине 80-х годов, когда это был настоящий, гигантский, мощный, знаменитый кинофестиваль. Кинофестиваль, который  жил за железным занавесом, но туда приезжали суперзвезды мирового кино. И они приезжали не к Брежневу, не к Андропову, не к Черненко, еще кто там у нас был, не помню.

Они приезжали к советским людям. К людям, которые там жили и хотели общаться с мировыми кинематографистами. А мировые кинематографисты хотели общаться с нами. Сегодня  нас всех, буквально все население нашей страны считают “рабами Путина”.

- Вы ездите периодически на разные кинофестивали, и вы это чувствуете?

- Нет, я этого не чувствую, я про это читаю.

- А что говорят кинематографисты, ваши коллеги западные?

- Дело вот в чем: посмотрите, когда я сажусь, условно говоря, за столик выпить по чашечке кофе с западным коллегой, и мы начинаем с ним болтать, мы говорим на одном языке, как два профессионала. Если я начинаю читать текст, опубликованный от этого же коллеги, я с изумлением узнаю, что я его совершенно не знаю, этого человека. Он даже не однофамилец с тем, с кем я пила кофе.

- Вы не знаете автора статьи, а того, с кем вы пили кофе, вы знаете?

- Да. Это разные вещи. Понимаете, когда нам говорят о том, что в России засилье цензуры и тра-та-та, что у нас тут плетут, и в прессе, и в быту, и на телекамеру и на что угодно, такое несут… Так вот за два слова в Америке могут лишить лицензии права выхода на экран, в эфир и так далее. Если учесть, что там контроль над  личностью куда строже - в публичной сфере, в публичном пространстве, чем у нас. В этом смысле, я должна сказать, что мне даже иногда жаль бывает своих западных коллег, которые, может быть, и хотели бы сказать то, что думают, но если они не впишутся в общий тренд, то их ждет, если угодно, остракизм, их ждет разбор полетов и так далее.

Никто не хочет рисковать своим местом под солнцем. И я могу их понять. У них дети, у них сложившаяся жизнь. Поэтому я не имею гарантии, что человек, который что-то написал, он написал то, что думает.

А вот он может иметь гарантии того, что я написала ровно то, что думаю. Мне не нужно подстраиваться. У меня есть, конечно, свои страхи, свои фобии, но подстраиваться под тренды мне не нужно. И даже если у меня нет каких-то вещей, условно говоря, комфорта жизни, который есть у моего западного коллеги, то, во всяком случае, свободу говорить, что я думаю, я имею, а он не всегда.

- Про российскую действительность я хочу у вас спросить. Ведь эта действительность - она все время разная, она меняется. Она меняется от года к году, какими-то эпохами, может быть. Вы для себя могли бы определить  какие-то ключевые эпохи и их отражение в кинематографе? Разделите на 3, на 4 части, насколько сможете, и назовите ключевые фильмы, которые, как вам кажется, отражают эпоху...

- Очень трудно. Ой, какой вы страшный вопрос поставили, я про эпохи то легко могу ответить, а про ключевые фильмы…

- Ну, хорошо, давайте, например, может…

- Ну, смотрите, я живу очень давно. Честно скажу, не хотелось бы этого говорить, но знаете, когда заглядываешь в паспорт, огорчаешься. Я большой кусок своей профессиональной, человеческой жизни прожила при советской власти. Я серьезный кусок своей человеческой, профессиональной жизни прожила в эпоху переломную, так называемую  перестроечную, включающую в себя Горбачевский и Ельцинский период.

И наконец, я прожила достаточно большой кусок времени, ну, сколько у нас Владимир Владимирович, с 98-го, значит, уже 20 лет он у власти. Весь период берем. Значит, и 20 лет я уже живу в путинской России. И это 3 разные эпохи, и это три  разных, что называется, художественно-человеческих тренда, направления, вектора, и это три практически уже  серьезно сформировавшихся  типа общества.

- Последний период, 20 лет, ведь он тоже, наверное, был разный? Смотрите: 97-й год, выходит фильм “Брат” Балабанова, это фильм эпохи, он отражает её?

- Без сомнений. Без сомнений. И «Брат» и «Брат-2», «Война»… Балабановские картины это..

-Я очень рад, что вы «Войну» сказали. Редко кто о ней говорит.

- «Война» - замечательный фильм.

- Прекрасный фильм. Я согласен, с Чадовым.

- Леша Балабанов был не великий поклонник власти вообще.

- Совсем не поклонник?

- Ни то ни сё. Леша был, если угодно, великий мифотворец. Он творил Миф о России и рисовал портрет России, и когда Леши не стало, мы вдруг обнаружили, что это был единственный живописец, чьим портретам можно было верить.

То есть у него есть, условно говоря, «Морфий» и «Груз 200», и «Кочегар» - фильмы крайнего пессимизма. У него есть фильмы «Брат», «Брат-2» и «Война» - это фильмы, которые, если угодно, отражали реальное лицо реального отечественного, не будем говорить народа, а общества. И у него были высоко эстетские фильмы, которые, собственно говоря, отражали если не его мировоззренческую позицию, то, по крайней мере, его эстетические пристрастия.

- Например?

- Например,  «Про уродов и людей». Кстати, я хотела сказать, что Леша правда был гений, это мы поняли только после его смерти. Когда живешь, глядя человеку в глаза, и он для тебя Леша и приятель, то очень трудно переломить что-то внутри себя и говорить «гений, Лешка, ты гений». А сейчас понимаю, что мы жили в эпоху гения, и что если о нас и вспомнят когда-нибудь в будущем, то как о современниках Алексея Балабанова. Понимаете? Потому что он, правда, сочинил целый мир под названием «Балабановская Россия», и этот мир довольно близко подошел к тому, что из себя представляла Россия этой эпохи. Там есть все. И первая его картина называлась «Счастливые дни», человек вышел с образом печали под названием «Счастливые дни», а закончил он свой творческий путь фильмом «Я тоже хочу».

И вот это кольцо «Счастливые дни» и «Я тоже хочу» - это потрясающе просто, по названиям даже закольцовка. Мы все хотим немножечко счастливых дней, другое дело, что, как говорит народная мудрость, не дай нам Бог родиться и жить в эпоху перемен.

Мы попали под молот и наковальню, мы к ним претерпеваемся, у нас складывается определенная психология человека между молотом и наковальней, и в какой-то степени я начинаю завидовать своим родителям, которые воевали, как у Андрея Смирнова в фильме «Белорусский вокзал», когда говорит один из персонажей: «Там было просто: здесь друг, а здесь враг», а сейчас непросто, но я, в общем-то, сейчас уже и не стремлюсь к простоте.

- Идем дальше: 97-ой год вы сказали. Дальше какие-то картины выходили, про которые бы вы могли сказать - примерно то же, но про другое, и тоже про эпоху?

- Вы понимаете, в чем штука? Хорошее кино – удивительная вещь, если его смотреть сегодня и сейчас, то есть когда он сделан, ты видишь в нем одно, проходит 20 лет, условно, ты садишься его пересмотреть и думаешь: «Боже, где были мои глаза?».

Когда-то давным-давно замечательный режиссер отечественный Вадим Абдрашитов сделал фильм «Время танцора», и этот фильм меня совершенно пронзил.

Это было кино про то, как слом границ, слом времен, слом традиционных взаимоотношений привел к большому переселению, к большой вражде народы, которые веками жили вместе и дружно.

И было очень больно смотреть на все это, и казалось - «Боже мой, что мы натворили».

Я говорю «мы натворили», потому что то, что происходило в конце 80-х и 90-х делали как раз своими руками мое поколение, я была участницей этого.

Это мы придумали слово «Рашка», а отнюдь не нынешние, которые это повторяли. Это мы придумали слово «Совок». Это мы слушали вражеские голоса по ночам. Понимаете?! То есть сегодняшние либералы, в сущности, наследники меня молодой…

Другое дело, что мы верили, мы были в плену иллюзий, нам казалось, что если мы сейчас поломаем принципы иерархического советского кинематографа, где есть режиссеры, назначенные главными, есть режиссеры, назначенные опальными, и все происходит не по качеству творчества, а по назначению…

- Может, вы просто встраивались в какую-либо систему?

- Нет, во времена моей молодости антисоветчиками были все. Вот абсолютно все. Зайдите на любую кухню, сядьте невидимкой, послушайте, что говорилось. Все-все-все, как один, были антисоветчики. Мы только об этом и говорили, что вот сейчас если уничтожить госкино, уничтожить партию, уничтожить все это, то немедленно кино расцветет великим искусством, и что прекрасный наш народ «не милорда глупого, а Пушкина и Гоголя с базара понесет». Мы верили в эти иллюзии, нам казалось, что если сейчас мы сбросим с себя вот этот гнет советской идеологии и, как мы говорили, «сталинизма ползучего», сбросим с себя это - нам весь мир распахнет объятия.

Почему то, что случилось в 90-ые, почему мы, наша страна и наш народ так спокойно сдавали все позиции Советского Союза?! Мощные позиции в мире. Мы их сдавали с легкостью и с удовольствием, нам казалось, что мы открываем объятия человечеству, а человечество не торопилось открыть объятия нам. Понимаете?

Англосаксонский мир как считал нас врагом и помехой, так и продолжил считать.

И когда включаешь мозги, уже сегодняшние взрослые мозги, начинаешь думать: «Боже ж мой, при царе-батюшке не было никакой советской власти», но нас все равно хотели уничтожить. Хотели, хотели. Вся история с послом в Тегеране Грибоедовым - она же не тупыми исламскими фанатиками была сделана, она была сделана английскими представителями в Персии руками тупых фанатиков.

- Про кино?

- К кино мы сейчас вернемся. Когда случились все события Первой мировой войны, что происходило? Наши солдатики готовы были под влиянием большевиков брататься с немцами, но немцы не были готовы брататься с нами. А когда случилась Революция, мы считали, что сейчас рабочий, «мы» я говорю - это Россия, я тут с сбоку-припеку лично…

- Вы просто перемещаетесь по эпохам.

- Да. Опять же казалось, что вот сейчас трудолюбивое человечество все обнимется и наступит мир справедливости, жестокой по отношению к некоторым людям, но справедливости. Ничего подобного: никого наша справедливость не интересовала. Всех интересовало всегда одно и то же, чтобы вместо вас с нами была грядка с морковкой.

- Для кого это нужно?

- Для всех доминирующих идеологий и стран на нашем месте предпочтительнее всего была бы грядка с морковкой. Это я сегодня могу утверждать с полной уверенностью, потому что никакие раскрытые нами объятия не сработают…

- И это российская действительность, которая в том числе и на кино проецируется.

- Абсолютно. И я еще раз говорю: у нас было 20 лет раскрытых объятий, мы отдавали все, что просили, и то, чего не просили, тоже отдавали. Хотите рынок? Такой рынок, всем рынкам рынок, прямо базар, а не рынок. Хотите класс собственников? Сейчас получите класс собственников. Хотите деидеологизацию? Сейчас мы разрушим все образование. Всё - получите. Миленькие, а теперь вы нас полюбите! Не хотели, все равно не хотели.

И с этим ничего не поделать, мы очень большие, мы очень странные, мы не такие, как они. Мы развивались по-другому, мы мешаем. Мы мешаем самим фактом своего существования.

Я еще раз говорю, все то, что случилось в 90-е, оно было сделано, конечно же, интеллигенцией, но оно было поддержано всей страной. Ведь вся страна жила у телевизора и смотрела съезды народных депутатов и кричали «Да, долой», «Ура, нет, нет, нет». Понимаете? Вот. А потом постепенно стали приходить в себя и стали задавать вопросы сами себе уже, не нашим партнерам, как это любят говорить наши властители. Мы стали задавать вопросы: «А почему? А почему мы стали нищими? Почему учитель вдруг перестал пользоваться уважением? Почему врач перестал пользоваться уважением?».

- Кино дает ответы на эти вопросы? Наше российское кино?

- Кино не является учебником, кино – это зеркало, может быть, кривое иногда, может быть, хорошее. Но вот сейчас один из любимых моих фильмов - «Аритмия».

- Номинирован на «Нику», если не ошибаюсь.

- Нет, он получил сто «Ник» вообще. Он на «Золотом Орле» почти ничего не получил, а вот на «Нике» он получил практически все.

- Сейчас он куда-то номинирован…

- Не в этом суть, «чины людьми даются, а люди могут обмануться», я сейчас говорю о своих ощущениях. Я смотрю фильм про свою страну, про людей своей страны, там все довольно криво и косо. Я вижу:  герой – врач скорой помощи, разрушается медицина, он хочет лечить людей, он хочет им помогать, он фанатик своей профессии настолько, что ради этой профессии, где ему платят гроши, между прочим, он разрушает свою личную жизнь с горячо любимой женщиной.  Понимаете? Он жертвует тем, что ему важно для себя ради того, что важно для всех. Но ему и это мешают делать, и это мешают делать, если угодно, люди, назначенные государством, мешают ему быть хорошим врачом.

Они ему говорят: «Ты не можешь сидеть и спасать человека два часа, у тебя на это 20 минут. Не спас, пусть подыхает». Понимаете?

Я смотрю кино про горькую правду нашей жизни, но я вижу, что оно сделано с болью и печалью, а не с ненавистью.

Я вижу, что главный герой, которого я люблю и которому я сострадаю, никак не может понять, что происходит, а не начинает кричать «долой всех подлецов». Понимаете?

Он живет в этой стране, она его страна. Знаете, я сейчас могу сказать неприятную многим вещь: но наша страна, как и многие страны, сегодня социально и общественно крайне сегментирована.

- Два сегмента больших на самом деле.

- Неравно больших.

- Неравно больших.

- Очень большой сегмент людей, которые говорят «моя страна», даже если она им не нравится, даже если у них есть к ней, а у нас у всех есть к ней огромное количество претензий. И есть хорошо устроившаяся в жизни группа людей, прекрасно обеспеченных.

- Чиновники, да?

- Нет, причем здесь чиновники? Необязательно. Это могут быть творческие интеллигенты, это может быть кто угодно.  Они, в общем-то, прекрасно устроены. Если глянуть вглубь биографии многих из них - они потомки революционеров, чекистов, ВОХРы, людей, сделавших карьеры в сталинские и постсталинские эпохи, советских бондз, но они ненавидят, не любят место, в котором они живут, их раздражает народ, населяющий это место, и они называют страну «эта страна».

Повторяю, когда-то давно мы все были такими, нам казалось, что мы можем переделать эту страну по своему образу и подобию. И когда мы это сделали, мы сами удивились тому, что получилось.

Получилось совсем не то, что мы хотели.

- Если бы вы сейчас захотели познакомиться с российской действительностью через фильмы, кроме «Аритмии»?

- С реальной действительностью?

- Да.

- Их почти нет сегодня, таких фильмов.

- «Аритмию» Хлебников снял.

- Да, Хлебников. Понимаете, вот общество делится, скажем, на два сегмента, я их по кино определю – есть сегмент, который считает портретом нашей реальности фильм «Нелюбовь» Звягинцева, и есть сегмент, который считает портретом нашей действительности фильм «Аритмия». Я на стороне «Аритмии».

- Это разные сегменты?

- Это абсолютно разные сегменты.

- Два этих фильма?

- Да. Эти два фильма все-таки между собой конфронтируют.

- Вы к Звягинцеву как относитесь, как к режиссеру, к его картинам?

- Мне очень симпатичен Андрей Петрович, как человек. Он, правда, милый, обаятельный, очень не глупый человек. Мне очень нравится полторы его картины.

- Какие?

- Мне очень нравится фильм «Елена», очень-очень нравится.  И мне чуть меньше, но тоже нравится фильм «Возвращение». То есть мне нравятся его нечетные фильмы, а четные не нравятся совсем.

- «Левиафан» совсем не нравится?

- Категорически. Фильм «Левиафан», на мой взгляд, высоко непрофессиональное кино. В высшей степени.

- А в чем это проявляется?

- Во всем - в драматургии, в непонимании реалий, в подгонке задачек под ответ. Вот смотрите, что мы видим в фильме «Левиафан», если у нас есть время об этом поговорить?

- Есть.

- Вот нам камеры Михаила Кричмана показывают огромный берег, да?

- Да.

- Громадный берег моря, северного где-то. На этом берегу пусто, и только один стоит дом, да? Да. Объясните мне, пожалуйста, чиновник, который хочет этот дом снести, чтоб на нем что-то построить, храм, допустим. Чего ему не хватает на этом берегу, который пуст, как голова лысого человека? Почему не рядом? Почему этот дом надо? Это же материальные затраты, чтобы ему еще и снести. Логики ноль, это и называется «подгонка задачи под ответ».

- То есть это не художественный образ, вот дом?

- Это не имеет отношения к действительности на экране. Я сужу художника по законам, им самим над собою признанным. Это не я показываю пустой берег, это он мне показывает. И я его спрашиваю: «А 200 метров дальше, почему нельзя поставить этот храм? Почему нужно включить бульдозеры, потратить какие-то деньги на снос этой усадьбы? Почему нужно бодаться с этим парнем?».

- А вы, кстати, у Звягинцева не спрашивали, не задавали ему вопросы?

- Нет. Дальше нам показывают крутого мачо, такой мужик-мужикович Леша Серебряков, играющий желваками, сейчас он придет, разнесет их всех, к чертям собачьим раздолбает. Нет, ему говорят: «Сноси», Леша приходит, накатывает водки и понимает, что деться ему некуда. Блин, бери автомат, уходи в партизаны, если ты такой мужик-мужикович, прошедший, не знаю, войну. Защищай свой дом, защищай свою бабу. Нет - тогда ты не мужик, парень.

- Это тоже подгонка?

- Конечно. К нему приезжает друг с войны, с военных лет друг приезжает, адвокат, его защищать. Он его хотя бы попытался защитить? Тот, кого играет Вдовиченков. Нет.

Что он делает? Он затаскивает в койку его бабу, бабу, которая с утра до вечера талдычит о том, как она любит Лешу, и они трахаются. Ближайший друг, любимая женщина. Им больше сейчас, когда ему так хреново, заняться нечем, как взять и наставить ему рога. Прекрасно приехал помочь, помог, прямо не унести этой помощи.

Я задаю вопрос: «Почему? Чем ты мотивируешь?». А ничем. Все гады, все уроды, все мерзавцы. Господа драматурги, сочинившие это, можно хоть один ответ на возникающие вопросы получить? Нет, на вопросы «Почему?» я получаю ответы «Потому что».

У меня ответ один – меня считают за дуру. Знаете, наше государство без сомнений «Левиафан», без сомнений. Оно действительно, скажем так, довольно безжалостно относится к человеку. Оно может позволить 9-го мая потратить бешеные деньги на празднество, я очень люблю 9-ое мая и празднества, чтоб вы понимали, я не против, и я не говорю, что не нужен парад, он нужен, я люблю его смотреть.

Я не говорю, что не нужны ветераны в орденах, но я не хочу, чтобы мы смотрели только на тех ветеранов в орденах, которые сидят на трибуне на Красной площади. Я хочу, чтобы мы посмотрели на ветерана, живущего в деревне Пупкино Гадюкинского района, которому что-то принесли и дали. Понимаете?!

 У нас очень многое делается напоказ, и в этом смысле мне не нравится наше государство. У нас очень многое делается против человека – вот эти самые 20 минут врачу скорой помощи. А если, чтобы спасти меня, нужно 30?

Я - женщина, в одну секунду потерявшая мужа, в одну секунду: вот так был - и нет. Это реально. Но приехали врачи, они уже приехали к человеку, которого нет, и просто, потому что я рыдала и билась в конвульсиях, они уже мертвого пытались откачать. Для меня, уже не для него, они понимали, что его не спасешь. Но чтобы у меня не было этого безумного чувства вины, что я не спасла. Вот этим врачам нужно было по логике чиновников приехать, сразу же составить акт о смерти, сказать: «так, мамаша, все, не рыдаем, делать нам тут нечего, вызывайте морг». И так далее.

Наше государство безжалостно к отдельному человеку. Оно не скоро станет человекоориентированным. Мы сейчас все ищем государственную идеологию, ее прекрасно сформулировал в свое время Солженицын, я не большая поклонница этого писателя и этого философа, но есть вещи, которые он формулировал блестяще, в частности, он сформулировал идеологию России - «народа сбережение».

К сожалению, его не слышат. Народа сбережение – это главная идеологема России, потому что ее народ больше никому не нужен, кроме нее самой.

- Нам нужно уже приближаться к завершению.

- Давайте.

- Хочется у вас вот о чем спросить – как вы относитесь к фильмам, которые бывают часто сейчас на фестивалях,  - украинским фильмам про батальоны «Азов» (организацию, запрещенную в России) и так далее, и так далее? Фильмы, в которых Россию называют «агрессор».

- Я плохо к этому отношусь. Я к этому отношусь очень плохо, потому что мне многое тут непонятно, у меня нет ответов на некоторые вопросы. Я, например, задаю себе вопрос: я во время всех этих майданных событий была в Германии, там лечился мой муж, и я с ним сидела там. Я смотрела это по немецкому телевидению, у них были довольно жесткие репортажи, потом стали подтирать, подчищать, а вначале что снимали прямо вот «от пуза веером», показывали.

- Вот так прямо и показывали?

- Да, да, да. Я никак не могла понять – ребят, вот этот дядька, который мне не нравился, как его? Янукович. Он мне очень не нравился, но он же уже дал согласие пойти на досрочные выборы. Зачем вы снесли свою, не мою страну? У вас был Крым, у вас была работа, у вас были контакты международные, у вас было все.

Вы сами снесли до основания собственную страну. Зачем? Ради чего? Все было ваше, и никто не порывался.

Хорошо, пришли ваши же, ваши же земляки, люди с украинским паспортом, просто живущие не в Киеве, а в Донецке. Они пришли и сказали: «Ребята, нам не нравится то, чего вы добиваетесь». Вы что, сели с ними разговоры разговаривать, диалог вести?

 Вы заорали: «Ватники, пошли вон». Так нельзя со своим народом. Это ваш народ, не наш.

- При этом Россия про это фильмы не снимает, а Украина снимает и показывает на российских кинофестивалях.

- Да. Ну что? Ну, показывает. Кинофестивали – дело частное, у нас один государственный фестиваль в стране, по- настоящему государственный один фестиваль в стране – это Московский Международный. Вот он реально объявлен государственным фестивалем. Все остальные, даже если они проводятся на государственные деньги, все позиционируются как ООО или ГУП. Значит, идеология этих фестивалей так или иначе прокламируется теми, кто фестиваль создает, поэтому все вопросы к создателям.

А когда нам говорят о  нашей абсолютной несвободе, о том, что мы потомственные рабы, да? Вот мы потомственные рабы, хорошо, прекрасно. Почему мы, потомственные рабы, показываем на наших фестивалях абсолютно антироссийское кино, абсолютно антироссийскую риторику, а вы нашу риторику не хотите показать? Почему мы пускаем ваших, если угодно, идеологов на наш телеэкран? Вон, пожалуйста, - посмотрите все эти бои без правил, я, слава Богу, телевизор не смотрю, но как только открываю Фейсбук, так начинается.

- Но вы про это знаете.

- Да, но я про это знаю.

- Несмотря на то, что не смотрите телевизор.

- Я просто не люблю это все. Тут не вопрос идеологии. Почему вы не пускаете такие же бои без правил с нашими идеологами? То есть вы от своего народа скрываете и прячете информацию, но вы не рабы, а мы, которые показываем своему народу «пожалуйста, пожалуйста, можете встать на любую из сторон в этом споре», - рабы.

- Вот вопрос от нашего читателя пришел к вам. Насколько вам, участвуя в качестве члена жюри на различных международных кинофестивалях, приходится быть толерантной, чтобы оценивать их работы?

- Что значит толерантной?

- Так спрашивает читатель.

- Отвечаю – мне не приходится и не нужно быть толерантной, мне нужно быть профессиональной. Меня приглашают не в качестве…

- Что это человек из России, для галочки…

- Да, меня приглашают в качестве человека, который разбирается в кино. Я смотрю на экран, и только то, что я вижу, только это я и оцениваю. Мне все равно, главный герой – гей, не гей, негр, не негр, инвалид, не инвалид. Мне абсолютно все равно, я смотрю кино. И если кино про геев «Горбатая гора» - кино, то мне все равно, чем там сексуально занимаются герои, это их личное дело. Я смотрю кинематограф.

Если я смотрю плохое кино с хорошим идеологическим посылом, мне плевать на их идеологический посыл, я смотрю плохое кино.

У меня с этим все просто, и когда меня зовут в жюри или арбитры конкурсов, они знают, что мне все равно. Я смотрю кино, и это моя профессия.

- Я в разговоре с коллегами неоднократно слышал – что тема Крыма закрыта.

- Для кого?

- Для создателей. Приходят на телеканалы, например, Россия 1, Культура, куда-нибудь еще.

- Так.

- «Давайте-ка мы сделаем фильм о Крыме, вот сценарий. – Да ну нет, ребят, давайте Крым не будем». Как вы думаете, почему это происходит?

- Вы же видите, какая санкционная политика.

- Боятся, что ли?

- Боятся, конечно.

- То есть просто страх?

- Да. Думаю, что боятся, причем не власти, а боятся за собственные деньги. Могу их понять. Тема Крыма - она же тоже хитрая. Меня не было в Крыму 15 лет, вот я приехала первый раз после 15-летнего перерыва, и первое, что я поняла, я все время думала: «Боже мой, какой ужас, люди живут в собственном сегменте, и они не понимают собственных интересов». Когда вот кто-то пишет: «Вот сервису не научились, а цены задирать уже научились, поеду-ка я лучше в Турцию». И я думаю, что вот я бываю в той же Турции, в Черногории, где люди все-таки научаются как-то ориентироваться…

- И главный вывод какой вы сделали?

- А тут я приехала и, разговаривая просто с водителем, спрашиваю (у меня сейчас ремонт идет): «Как у вас доставляются стройматериалы? – Тяжело доставляются, так-сяк». И я понимаю, что полуостров оказался почти в блокадной ситуации, что действительно привезти сюда что-либо намного дороже получается, чем привезти, условно говоря, во Владивосток, который далеко-предалеко. Потому что есть своя специфика.

Мне рассказывали тут, уже я поговорила с кем-то, что раньше моряки здесь получали, как иностранцы, потому что они были иностранными гражданами на территории Украины. Это были хорошие зарплаты, очень хорошие. Сейчас они получили службу на собственной Родине, Крым есть Россия сейчас, прекрасный флот сюда пришел и так далее, но зарплаты упали. А человек - он и в Африке человек. Он, конечно, за Родину, конечно, и за справедливость, но жена и дети тоже имеют значение. Правильно? Понимаете, все двояко. Нельзя все рисовать черным и белым. Мне бы, честно говоря, хотелось увидеть документальный фильм не про то, как Крым расцвел, потому что я не увидела, чтобы он сильно расцвел.

- Так, а о чем?

- А о том, какие у людей образовались плюсы и минусы. Плюсы, видимо, психологические.

- Где такой фильм мог бы быть показан? Фестивали, телеканалы, где бы он мог иметь шансы быть увиденным?

- Вы знаете, если бы я такой фильм получила к Московскому фестивалю, я бы его, конечно, показала. Вот я, которая делает российские программы ММКФ. У меня программа бесконкурсная, я просто показываю кино людям. Кино, которое, может быть, никогда не дойдет ни до телеэфиров, ни до чего.

Я бы такой фильм не просто показала, я бы его сделала спецсобытием. Только сделать его надо хорошо. Только сделать его надо без подгонки задачек под ответ. Я очень люблю кино, которое задает вопросы, а отвечает пусть тот, кто сидит в зале.

Вот у меня за два дня, что я здесь нахожусь, возникло много серьезных вопросов, о которых я начала думать, о которых я раньше не задумывалась. Они не носят негативную или позитивную окраску, это просто вопросы человека, который привык думать.

И мне стало интересно про вас думать,  думать не в патриотическом ключе «Крым наш», хотя это радует. Кстати, ведь очень много лет, когда Украина начинала тягаться с Россией, бодаться и так далее, все-все-все, включая самых оголтелых либералов, говорили: «Да пусть идут куда угодно, - говорили они про Украину, - только Крым пускай оставят нам», потому что когда-то этот полуостров, за который проливалась столетиями русская кровь, взяли и росчерком пера, не спросив людей, присоединили к другой стране.

Это что такое? Территория, допустим, а люди что - крепостные? Они приписаны к территории. Людей почему никто не спросил? Ни разу никто ни о чем не спросил людей!

- Последних два коротких вопроса.

- Да.

- Три главных режиссера современности для вас?

- Мировой или?

- Вообще любой. Современности.

- Один из них, конечно, Вуди Аллен, это человек, который своей разъедающей иронией рассказывает о человеке. Вот о человеке, не идеологизированном, он рассказывает мне просто о жизни человека, и я из его фильмов о мире, о сегодняшнем мире узнаю очень много.

- Так. Второй?

- Второй режиссер, тот, кого мы сегодня уже упомянули, это Алексей Балабанов, без сомнения. И вот на моих глазах сейчас рождается, только сейчас рождается третий – это Борис Хлебников, который до этого был человеком, делающим кино, если угодно, для себя и почти все время про себя, так или иначе. И вдруг в какой-то момент он внутри себя распахнул какую-то дверцу, и я увидела, что там не «эта страна», а «моя страна».

И я знаю, что он и по-человечески эту метаморфозу претерпел.

И что люди, которые с ним работают и ему верят, а они ему верят, - тоже. Мне кажется, что сегодня его биография только начинается, и я хочу следить за этой биографией. Мне очень-очень хочется за ней следить.

- И последнее – три фильма, которые каждый, по вашему мнению, должен посмотреть в своей жизни обязательно?

- Что значит в своей жизни? Я боюсь такого.

- Обязательно.

- Каждый в своей жизни, на мой взгляд, должен обязательно посмотреть фильм «Андрей Рублев». Если ты хочешь понять, кто мы такие есть, вот кого сейчас хотят превратить в грядку с морковью, смотрим фильм «Андрей Рублев».

- Все, записали в список.

- Я очень настаиваю на том, чтобы люди посмотрели фильм под названием «Двадцать дней без войны». Это фильм советской эпохи, это фильм человека, с которым я когда-то дружила, и это фильм, который опять же про нас, про нас всех рассказывает очень многое. И последний фильм…

- Будет ли там место современным фильмам?

- Будет, там будет место современным фильмам. И последний фильм, вы знаете, для того, чтобы понять что-то про современность, про наш мир, про нашу жизнь, про нашу государственность, я бы советовала всем посмотреть фильм Владимира Мирзоева «Борис Годунов».

Либерала Владимира Мирзоева, человека, который, скажем так, настроен антигосударственно в нашем государстве, но который, как настоящий художник, перенес действие пушкинской пьесы, драмы «Борис Годунов» в современность.

Обнаружил в этой нашей современности вещи, про которые, может быть, даже и говорить не хотел, но как художник он их почувствовал и показал. Этот фильм очень мало кто смотрел, это выдающееся кино, оно говорит о наших драмах, о наших проблемах, о нашем народе и о наших ошибках очень многое.

Мне кажется, что вот с этого фильма надо начинать понимание сегодняшней России, с «Бориса Годунова» Владимира Мирзоева.

- Спасибо большое, на этом завершим. Напомню, что сегодня в 18:00 у вас встреча в центральной библиотеке Толстого со всеми жителями Севастополя, которые пожелают с вами разговаривать. Спасибо большое, это была Ирина Павлова.

- Спасибо вам.

- Спасибо вам.

Беседовал Сергей Абрамов

Программа подготовлена по заказу БФ "35-я Береговая батарея"