Настоящий Севастополь. Алексей Федоров: жизнь между наукой и экстримом

Алексея Федорова, бывшего ведущего геолога ГУП «Крымгеология», ныне - ведущего эксперта ГБУ «Экоцентр» и сотрудника отдела гидрофизики шельфа Морского гидрофизического института РАН – наши читатели знают давно. Мы не раз брали у него комментарии по многим вопросам, и в первую очередь – по поводу оползневых процессов, о которых Алексей Павлович знает абсолютно все. Пришла пора познакомиться с другими гранями его личности. И, конечно, с его семьей – ведь именно с этого начинается каждый материал нашего проекта «Настоящий Севастополь».

Трудно – значит, интересно

Не совсем обычной жизнь Алексея Федорова была с самого начала: родился наш герой в 1939 году в Сталинграде, хотя вообще-то его семья в то время жила в Хабаровске. Дед по отцовской линии вырос в Санкт-Петербургском детдоме, и о его корнях Алексей Павлович ничего не знает. Отца, Павла Ивановича, после окончания Дзержинского высшего инженерного военно-морского училища в Ленинграде распределили на Дальний Восток, на базу Амурской флотилии под Хабаровском. Тогда он еще не знал, что туда же, в Хабаровск на судоремонтный завод, направили по распределению и его будущую жену Александру, выпускницу Сталинградского судостроительного техникума.

- Поскольку отец на заводе часто бывал, там они и встретились. Через год родился я, но накануне мама поехала к своей маме Дарье Филипповне. Так что родился и первые свои несколько месяцев я прожил в Сталинграде. А потом отец приехал и забрал нас, - рассказывает Алексей Павлович.  

- Какое интересное лицо у вашей бабушки – сразу видно, что женщина с характером.

- Да, характер был и у бабушки, и у мамы. Бабушка родом из донских казаков. В августе 1942-го, во время массированных бомбардировок Сталинграда, при одном из авианалетов она и мамина сестра Лена погибли. А бабушкин второй муж (родной мой дед погиб в Гражданскую) остался жив, потому что был в это время на заводе.

В Хабаровске семья, в которой один за другим родились три сына, жила до 1947 года. А потом отца перевели на Черное море, в Поти, где тоже была база Черноморского флота. Там Федоровы прожили три года. А в январе 1951 года перебрались уже в Севастополь.

На этой фотографии нашему герою всего 7,5 месяцев

- Что я помню из раннего детства? Самые яркие воспоминания о Хабаровске – это как отец за пять минут научил меня плавать. В конце его службы в Хабаровске его назначили руководить школой юнг на базе флотилии. И вот он посадил меня в шлюпку, курсанты выгребли на середину Амура, и отец кинул меня в воду. Мне ничего не оставалось, кроме как поплыть. Еще запомнилась история, как я сманил младших из дома. Летом 1947 года отец взял меня с собой в лагерь юнг, который находился в тайге, на берегу Амура. Мы сходили туда на катере, и мне так понравилось! Я подбил своих младших братьев – они ж обычно старших слушают. И мы двинулись, пока мамы не было дома. Направление я знал, и мне казалось, что этого достаточно. Шли по пыльной грунтовой дороге, машин там не было, с этой стороны опасности никакой. Но с собой мы не взяли совсем ничего, даже воды. Стало припекать, младший, Андрей, начал хныкать. А мама пришла домой – детей нет. Кто-то ей сказал, что видел нас, и показал направление. Она к отцу. Тот взял машину, которую я хорошо помню - лендлизовский грузопассажирский Ford – догнал нас и вернул.

- То есть склонность к авантюризму у вас с детства была уже тогда.

- Какой-то авантюризм, конечно, был. Уже здесь, в Севастополе, когда мне было 13, отец отправил меня в лагерь в Родниковом, на бывшей даче Скитальца. Дачу отдали флоту, и там было что-то вроде  охотничьего хозяйства, а летом – лагерь для детей военнослужащих. Никаких развлечений, конечно, не было, жили в громадной армейской палатке, практически никто нами не занимался. Поэтому я, будучи человеком любопытным, облазил все окрестности и узнал, что неподалеку есть пещера. Все, что я тогда знал про пещеры - что там темно. Я подбил еще двух пацанов, и на этот раз мы подготовились: у нас было несколько свечек, коробка спичек и один плоский фонарик (сейчас таких нет). И вот с таким снаряжением мы пошли в Скельскую пещеру и умудрились как-то через каменный завал пролезть между глыбами вверх и выйти в зал. Сейчас там все уже оборудовано для туристов и прежнего впечатления не производит. А тогда было действительно трудно. Меня это так впечатлило, что с тех пор я увлекся спелеологией. И в ту пещеру не раз потом водил своих одноклассников, друзей и знакомых.

С младшими братьями

Неожиданный Севастополь

Но это было потом, а пока семья Федоровых направлялась из Поти в Севастополь. И первым впечатлением от встречи с ним стало нетерпение: город никак не показывался, словно нарочно прятался от глаз.

- Помню, что плыли мы на корабле и все ждали, когда появится Севастополь. Прошли Херсонесский маяк – ничего не понимаю, голая степь и никаких признаков города. И пока не зашли в бухту, я все время недоумевал. Помню, как купались на Приморском, как я плавал до самых бон. Бочки, к которым швартовались корабли, стояли посреди бухты. Доплыву до этой бочки, полежу, позагораю и назад. С памятника Затопленным кораблям прыгали – сейчас это делать не разрешают, а тогда пацаны облепляли памятник со всех сторон. На высоте примерно трех метров там есть уступчик, с которого прыгать очень хорошо. Но один раз я приводнился неудачно и распорол себе колено о какую-то ракушку или мидию. И, конечно, я очень много ходил-бродил по городу и окрестностям.

Вот такими были в те годы родители нашего героя

В Севастополь семья приехала в 1951 году. А в 1955-м, когда произошли трагические события на линкоре «Новороссийск», отец Алексея Павловича чудом остался в живых.

- Прибежал из штаба гонец – отец же работал в техническом управлении флота, и, конечно, ему следовало быть на месте происшествия. Корабль после взрыва еще стоял вертикально, и отец побежал через горку к минной стенке, откуда его должны были на катере отправить на «Новороссийск». Но он так торопился, что по дороге подвернул ногу, и это его спасло – на катер он не успел.  А вот начальник техуправления Иванов, под началом которого работал отец, погиб вместе с другими находившимися на борту.

- Судьба. А жили вы где?

- В 1955 году, о котором я рассказываю, уже на Большой Морской. А сначала - на Корабелке, у каких-то знакомых, и первый год я учился в 12-й школе. Потом – возле Малахова кургана. Там тогда не было ничего, кроме камней, миндаля, который чудом уцелел с довоенных времен, и памятника-самолетика.

С мамой на балконе квартиры на Большой Морской

- Зато мин и прочих снарядов, наверно, было полно.

- Ну, минеры тогда уже, конечно, поработали, так что снаряды под ногами не валялись. Но металла, конечно, было много. Мы собирали свинец, и я даже сделал из него вот такую штуку (показывает тяжеленную свинцовую болванку конической формы). Нашел какую-то гильзу от снаряда, расплавил на керогазе обломки свинца и в эту гильзу залил. Храню, видите, до сих пор. Облазил я не только весь Севастополь, но и все окрестности – где пешком, где на велосипеде. Даже в Ялту на велосипеде ездил, хотя это, конечно, было совсем не то, что современные машины – продукт Харьковского велосипедного завода без передач. Но это было уже после школы.

- И за какое время вы добирались до Ялты?

- Сейчас уже не вспомню, тем более что я же не на скорость ездил. На обратном пути - а это же была старая дорога, через Байдарские ворота – остановился у Чертовой лестницы, велосипед на спину и поднялся по лестнице наверх, на Яйлу.

В 1952 году семья переехала в квартиру на Большой Морской, 33. Балкон у этой квартиры был едва ли не самый большой в городе. И с ним была связана полукурьезная история, произошедшая уже во времена Никиты Хрущева.

- Я тогда был уже студентом, и летом в гости ко мне приехали друзья. Переночевали и пошли на вокзал. Вышли из дома и решили на память сфотографировать меня на балконе. А как раз под нашим балконом был хлебный магазин, возле которого стояла длинная очередь за хлебом. Она там каждый день собиралась, потому что хлеба тогда не хватало. Я помахал им  и вернулся в квартиру. А друзей, не успели они пройти 200 метров, взяли под ручки и пригласили на улицу Ленина, где тогда размещалось КГБ.

- За что?!

- Решили, что они фотографировали очередь.

– А, понятно, хотели оклеветать советский строй. Все хорошо закончилось? 

– Да, они побожились, что у них друг стоял на балконе. Там проверили, убедились, что в доме этом действительно живет капитан первого ранга Федоров и что у него есть сын. Пленку друзьям засветили, но самих отпустили (смеется).

Такими братья Федоровы стали, когда выросли. Алексей - посередине

Путь к себе

Студентом Алексей Федоров стал не сразу, зато его выбор профессии был осознанным и зрелым.

- Первые два года я отработал на 13-м заводе, а по выходным изучал окрестности Севастополя. Дело в том, что к моменту окончания школы каких-то внятных устремлений у меня не было. И родители настояли, чтобы я поехал в Сталинград, к деду, и там поступал в какой-то технический вуз. Я совершенно точно знал, что это не мое, но тогда еще послушался и поехал. Купался в Волге, ни к каким экзаменам, естественно, не готовился, благополучно их провалил и вернулся в Севастополь. Отец понял, что это было сделано нарочно, и в наказание договорился с Михаилом Ивановичем Парасенко, директором завода, чтобы тот нашел мне самую «подходящую» работенку. Он в этом, конечно, не признался, но я уверен, что так и было – они были друзья, оба – капитаны первого ранга, и отец мог легко договориться, чтобы меня определили, например, в электроцех. Но мне подыскали работенку в 6-м цеху, турбинном, слесарем-турбинистом.

- Это было очень тяжело?

- Работа была в основном такая: пришел корабль на ремонт, все детали турбин надо промыть. Большой противень, солярка, и мы соляркой все это отмывали. Кое-чему, конечно, научили и по слесарному делу (смеется). Вот там я два года отработал и за это время понял, чем хочу заниматься – геологией. Это было близкое, свое, интересное.

- Сразу поступили?

- Я учился в 3-й школе, а это в те годы была лучшая школа в городе. Вера Романовна Девочко, директор, собрала лучших учителей. Сама она вела у нас географию и любила задавать на уроках вопросы не из школьной программы. Кто правильно ответит, сразу получает 5. Я так получил несколько пятерок. Еще был Евгений Иванович Смолов, физик. Он 1 сентября начинал с того, что командовал открывать учебники и вычеркивать абзацы, которые читать не надо. А потом мы, когда эту тему проходили, записывали то, что он говорил.

- То есть поступили легко. А ведь это был самый пик интереса к геологии! Самая романтичная и престижная профессия – сейчас, наверное, молодым  трудно в это поверить, но это так.

- Да, я поступил в Московский геологоразведочный институт – он тогда находился на Моховой, в самом центре Москвы. В те годы на геологию конкурс был действительно очень приличный, поэтому меня с моим плохим зрением зачислили на факультет «Техника разведки», хотя я хотел на «Съемку», да и основная масса абитуриентов – все, кто шел в геологию не просто так, а по зову сердца - стремилась именно туда.

- Почему?

- Потому что эти люди – первопроходцы, они идут туда, где еще ничего не известно. А уже по результатам их работы начинаются поиски и разведка. Я полгода проучился, понял, что перевестись на «Съемку» не удастся, и уехал. Еще немного поработал на «Парусе» и поступил в на геологический факультет МГУ.

Удовольствие быть первопроходцем - не для всех. Но геологи по призванию это ощущение ни на что не променяют

Но из МГУ нашему герою тоже пришлось уйти. На этот раз именно пришлось: причиной стала серьезная болезнь, закончившаяся операцией уже после возвращения в Севастополь. Видимо, привыкший к южному теплу организм студента не смог адаптироваться к новым климатическим условиям.

- У меня начался такой гайморит, что не помогали ни проколы, ни промывания. Голова болела страшно. Уже в Севастополе мне сделали операцию – сейчас, может быть, ее делают иначе, а тогда носовую перегородку разбивали  молотком и зубилом. Боль, несмотря на анестезию, была адская, зато эта операция помогла. И уже на следующий год я поступил в Ростовский университет, учиться на инженера-геолога. Но уже заочно.

- А работали вы во время учебы где?

- Работал я в «Укрэкскавации» - сначала помощником машиниста, а потом машинистом экскаватора. Строил дороги – в том числе дорогу, ведущую к пансионату «Изумруд» и дорогу на Ялту. Экскаватор был здоровенный, 40-тонный, на гусеничном ходу – сейчас таких уже нет. Позже, когда я уже учился на третьем курсе, меня взяли в геолого-разведочную партию в Балаклаве. Она обслуживала рудоуправление. Я работал техником-коллектором, описывал скважины. Работали мы в основном не в городе – тогда строился Северо-Крымский канал и велись наблюдения за уровнем воды в скважинах. Еще через год я стал инженером-геологом в московской экспедиции, которая базировалась в Гурзуфе – мы проводили инженерно-геологические изыскания на оползнях. А в 1972 году меня взяли в Ялтинскую инженерно-геологическую партию, в которой я и проработал до самого 2019 года.

И вечный бой

Ялтинская инженерно-геологическая партия состояла из двух групп– «оползневиков» и гидрогеологов. Алексей Федоров и тут продолжил заниматься оползнями. Начальником его был Игорь  Борисович Корженевский.

- Это был прекрасный, интеллигентный человек, прошедший всю войну артиллеристом, очень скрупулезный и требовательный.  Он очень внимательно следил, чтобы мы все, что положено, записывали в дневники, все, что можно, фотографировали. За каждым геологом был закреплен участок: был Керченский пост, затем – пост на берегу Азовского моря и так по всему побережью. В районе ЮБК, где наибольшее количество оползней, работало несколько человек. А самый большой участок – западный и северный районы, включая Севастополь от мыса Айя - был мой. Мы занимались не только оползнями, но и абразией, вообще всем, что происходит в береговой зоне.

Фото А. Чиркова

Простор для изучения оползневых процессов в Севастополе широчайший. Море и суша веками ведут здесь свой спор, сталкиваясь друг с другом, и море, непреклонное и упорное, побеждает: волны подмывают основание склонов, они теряют устойчивость и начинают сползать вниз. Между Бельбеком и Качей – 5 километров сплошных оползней. Их изучением занимались и до революции, но систематическая работа началась в 30-е годы прошлого века.

Ялтинская оползневая станция была открыта в 1933 году. И причины ее создания были самыми практическими: власти нужна была уверенность, что многочисленные крымские санатории в безопасности. Мощная система мониторинга природных процессов пришла в упадок уже при Украине, в суровые 90-е. Да и сейчас, увы,  лучше не стало. Но об этой стороне жизни Алексея Федорова мы, как уже было сказано, пишем часто, в том числе – привлекая его в качестве эксперта. А сейчас хочется рассказать о других, в том числе и  довольно неожиданных страницах его биографии. Например, о том, как Алексей Павлович искал в тайге следы Тунгусского метеорита.

За туманом и за запахом тайги

Получилось это, по его словам, случайно – поучаствовать в экспедиции пригласила бывшая однокласница. Но какая же это случайность, если учившаяся в Москве знакомая, задумавшись о кандидатах, сразу вспомнила именно о нем?

- Руководителем экспедиции был Кирилл Павлович Флоренский, сын известного Павла Флоренского. Но мы тогда об его репрессированном отце ничего не знали, конечно. В экспедиции нужны были шерпы – люди, которые таскают рюкзаки и делают прочую работу. Конечно, я сразу согласился. Нас, шерпов, было человек десять, но я прилетел на место самым первым. Добирались мы до места так: Красноярск, потом Канск, а оттуда уже на место. Самолет АН-2 доверху загрузили экспедиционным барахлом, а сверху валялись мы. Лагерь экспедиции находился возле фактории Муторай, на берегу Чуни – это  приток Подкаменной Тунгуски, довольно-таки приличная речка. Прилетели, все выгрузили, поставили палатки-серебрянки. Помню, в первый вечер лежу в палатке, читаю книгу и думаю – что-то долго не темнеет. Смотрю на часы – глухая ночь. А там полярный круг рядом. Только тогда до меня дошло, куда я попал.

- Там наверняка тучи мошкары.

- Этого добра хватает. Где-то комары, где-то мошкара, а где-то и пауты – крупные такие, кусают, словно бьют шилом. Работали мы парами: Флоренский намечал маршруты по своим данным и предположениям, где может быть больше всего следов метеорита. Хотя единого мнения о том, метеорит ли это, не существует до сих пор. Он изучил направление ветров, которые дули в июне 1908 года, и предположил, где должны были выпасть на поверхность остатки космического вещества. Намечал эти точки, на которые нас забрасывали вертолетом МИ-1 – сейчас их уже нет. Внутри один пилот и справа от него - кресло, куда могли сесть два человека. А между пилотом и этим креслом могли поместиться два рюкзака. И вот нас забрасывали на место, и мы брали там пробы – снимали дерн на площади 2 квадратных метра и доставляли на базу грунт, который под ним. Сделали на ручье установку для промывки грунта, но метеоритного вещества так и не нашли, хотя нужно было всего несколько грамм.

- А что это вообще была за экспедиция, по чьей инициативе и за чей счет?

- Флоренский работал в Академии наук, в комитете, занимавшемся метеоритами. А с 1976 года заведовал лабораторией сравнительной планетологии в Институте космических исследований АН. Но он был не только сыном врага народа (правда, к 60-м годам Флоренского уже реабилитировали), но и диссидентом (то есть общался с людьми, которые по отношению к власти были настроены прохладно), поэтому в экспедиции к нему был приставлен товарищ из КГБ. Я об этом узнал значительно позже, уже после возвращения в Москву. Просто был такой Михаил Васильевич, фамилию которого я сейчас и не вспомню – кажется, Данилов Он себя позиционировал как геолог, работавший в Якутии на приисках. И с этим Михаилом Васильевичем у нас вскоре после приезда на место вышла стычка.

- По какому поводу?

Искать следы метеорита - не только романтика, но и тяжелый труд

- Да по самому, на мой взгляд, незначительному. До приезда Флоренского мы жили в тайге несколько дней – уже и все грузы доставили, а он задерживался. Я стал говорить – ребята, а чего мы ждем, давайте ставить базу! Вон там на берегу есть место, свободное от леса, вверху – тайга, ручей есть для промывки. Давайте работать, чего мы ждем? Михаилу Васильевичу эта инициатива не понравилась, но я убедил народ, тем более что место действительно было очень подходящее – другого такого просто не было. И мы начали туда перебазироваться. Флоренский прилетел и, естественно, одобрил этот вариант. Но Данилов ему настучал, что Федоров самовольничал (смеется). И когда начались первые выходы на маршруты, меня задействовали позже всех.

- А почему вы практически не нашли следов метеорита? И метеорит ли вообще это был, на ваш взгляд?

- Над этим вопросом «что это было» бьются ученые во всем мире, и единого мнения нет до сих пор.  Я постоянно читаю все, что появляется на эту тему, но на ваш вопрос не отвечу. Кстати, последнее, что приходилось читать – это версия одного сибирского ученого. Он считает, что это был болид – более крупное космическое тело, чем метеорит. И был он не ледяным и не каменным, а металлическим. И летел не вертикально, а вошел в атмосферу под каким-то углом и после взрыва опять улетел в космос. Поэтому и остатков его на Земле нет. А Казанцев - был такой фантаст – в свое время выдвинул теорию, что это был космический корабль. И ребята из Новосибирска (если я правильно помню) несколько лет самостоятельно организовывали экспедиции, чтобы найти следы этого корабля. Но, конечно, ничего не отыскали.

- Чем меньше следов, тем больше версий. Поневоле вспомнишь 100500 теорий о том, что случилось на перевале Дятлова. А как долго длилась ваша экспедиция?  И не случались ли там какие-то опасные ситуации?

- В тайге мы были 3 месяца. Опасных ситуаций не было, хотя местные там боялись ходить в тайгу без ружья. А мы ходили. Несколько раз натыкались на следы медведей, но самих зверей  не видели. Вот рябчиков там можно было брать голыми руками – сидит такой на дереве и смотрит на тебя. А сколько там рыбы! И таймень, и хариус, и ленок – чего только нет.  

- Не хотелось там остаться?

- Нет, не хотелось (смеется).

Эти мешки, по словам Алексея Федорова, полны отборной рыбы

– А в Севастополе есть хотя бы одно место, где вы не были?

– Наверное, есть. Но об оползневых процессах в Севастополе я, конечно, знаю все.

– И не только в Севастополе, но и вообще в Крыму, наверное.

– За весь Крым сказать не берусь, но всё западное побережье объехал и обошел. Пешком доходил до самой Бакальской косы, до Ишуня. Сейчас много ходить уже не могу. Но стараюсь по мере сил, потому что интересно. В советское время нам каждой весной давали на несколько дней вертолет МИ-2, и мы обследовали свои районы сверху. Взлетали в заводском аэропорту и по балкам, по долинам рек облетали все побережье и весь Крым. Если видели какие-то перемены - ставили себе пометочку в полевом дневнике, а потом приезжали туда на машине и обследовали все детально.

Не считаться с природой нельзя. А там, где есть оползни, нужно быть особенно чуткими

По уму или просто заработать?

Сейчас Алексей Павлович, как уже было сказано, работает в двух местах: на полставки - ведущим экспертом ГБУ «Экоцентр» при Севвприроднадзоре и на полставки – инженером отдела гидрофизики шельфа Морского гидрофизического института РАН. Систематизирует накопленные за жизнь данные, чтобы передать их будущим ученым – нельзя же, чтобы богатейший опыт пропал даром. Делает и экспертные заключения по спорным случаям. А вот как они используются – вопрос отдельный.

О том, что наука и практика у нас существуют отдельно, и о прискорбных последствиях их разобщенности мы писали не раз. Одним из наглядных примеров может служить проект строительства грандиозной набережной в Саках. Алексей Павлович уверен – эти набережные окажут губительное воздействие на природу.

– Мы разговаривали с проектировщиками, говорили, что это бред. Но строительство все равно началось. Хотя железобетонная набережная чуть ли не до Евпатории - это просто кошмар. Ну надо же изучать нормальный опыт! Есть, например, в США такой курортный городок - Атлантик-Сити. Он расположен на песчаном острове, и почти по всей длине этого острова тоже идет набережная. Но она находится за пределами пляжа, и это деревянная набережная на деревянных же сваях – широкая, красивая. А за ней - небоскребы, гостиницы, казино и прочее. То есть пляж люди не тронули. А здесь – железобетонное сооружение по всему побережью.

- Мы об этом проекте уже писали. Если не ошибаюсь, там должны были перед набережной насыпать искусственный пляж, но не из песка, а из крупного щебня размером 80–100 мм.

- Да, насыпали, но первый же шторм все это смыл. Если честно, у меня просто нет на все это слов. О природе никто не думает – ребята просто хотят заработать…

Печальных случаев, когда к мнению ученых никто не прислушивается, можно вспомнить немало. В июле 2018 года, например, едва не закончился трагедией оползень в районе пляжа Толстяк, о котором депутаты и ученые предупреждали городскую власть задолго до этого, в том числе - во время организованного в Заксобрании  круглого стола.

Впрочем, все это не новость: не начинать действовать, пока не грянет гром, наша давнишняя и очень нездоровая привычка.

- В 1997-м, если не ошибаюсь,  году оползень перекрыл дорогу на Ялту на 19-м километре. За несколько суток до этого мы ездили в Батилиман с тогдашним директором ГИИНТИЗа Олегом Яковлевичем Сусиным и тогдашним начальником Севавтодора, смотрели оползни. И, когда возвращались назад, я сказал - тут будет проблема, не сегодня-завтра дороги не станет. Мы вернулись и сразу написали письмо, которое я на следующий день отнёс в горисполком. Тогда это было просто – никакой охраны в горисполкоме не было. Просто зашел в приемную первого зама и попросил секретаршу передать.  А через 4 дня дороги действительно не стало.

Еще за два года до этого, в 1995-м, оползень сошел в районе Сухарной балки, перед первым железнодорожным тоннелем. Железнодорожники, вспоминает Алексей Павлович, молчали до последнего, поэтому возможности повлиять на ситуацию у ученых не было.

- Они поправляли путь, как могли,  поднимали, что-то подсыпали, пока подвижки не стали такими, что бороться с ними своими силами было уже бесполезно. Приехав туда, я понял, что проблема возникла из-за сильного техногенного подтопления. А оно происходило из-за утечки на водоводе. Но ссориться с Водоканалом никто не хотел, поэтому мне дали команду  наблюдать, но не вмешиваться. Там были люди из МЧС, из Министерства путей сообщения – куча разного народа. И вот идет товарняк с флюсами из Балаклавы, тяжелый такой состав. Я смотрю на свои горизонтальные и вертикальные рейки, с помощью которых наблюдал за оползнем, и вижу, как  та часть, где проходит железная дорога, на глазах смещается  по отношению к коренному склону. Говорю чиновнику – надо останавливать движение, посмотрите сами. Он мне в ответ – да вы представляете, это же железная дорога! А через день дорога вообще ушла, и движение прекратилось полностью.

 

Сейчас ученые пытаются доказать вредоносность идеи террасировать берега у Немецкой балки. Они уверены: срезка берегового склона неизбежно приведет сначала к деградации, а затем и к исчезновению пляжа. Итогом станут обвалы в Каче, разрушение так называемых  «Морских дач» и апартаментов «Наш парус». Но проверить точность этих предсказаний мы, видимо, тоже сможем задним числом.

Сук рубят – щепки летят

Самая здравая, как это ни парадоксально звучит, ситуация ненадолго сложилась в cередине 90-х. В 1997 году появилось распоряжение горисполкома об обязательном согласовании любых строительных работ с оползневиками. Их мнение учитывалось и при выделении земли. Но спустя некоторое время власть опять освободила себя от лишних хлопот. Земельные участки начали раздавать без всяких согласований, и сегодня нам приходится только удивляться и расхлебывать последствия. Порой участки, по десять раз перепроданные, находятся буквально на бровке оползня. Но заставить добросовестных приобретателей от них отказаться – дело бесперспективное. Причем даже в тех случаях, когда на их глазах сползают в обрыв соседние участки, как это было летом 2018-го на Северной стороне.

Жители домов, висящих над оползнем, вообще люди непостижимые. Не все, конечно, но некоторые буквально пилят сук, на котором сидят вместе с соседями.  

- СТ «Парус» и «Лесовод» расположены выше Учкуевского оползня, и у всех там есть вода, а у многих даже бассейны. Но нет канализации, не организован поверхностный сток. В результате происходит как естественное, так и техногенное подтопление оползневого склона, - говорит Алексей Павлович. -  Все это я говорил не раз, в том числе – летом 2018 года, в присутствии приехавших на место обвала представителей правительства и МЧС. Но сделано ничего не было - только департамент общественной безопасности повесил таблички. Спросили меня, где их надо ставить, я показал. Они таблички выставили, и все (смеется).

В Балаклаве под ИЖС выделены участки в зоне оползня, который удалось стабилизировать полвека назад.

- Сотворило этот оползень в свое время Балаклавское рудоуправление – они сыпали отвалы и пригрузили склон. А подстилающие породы там - аргиллит, способный при замачивании смещаться.  И вот на него, представьте, десятки тысяч тонн сверху. Оползень возник в 1956 году, потом дважды активизировался. Кое-какие мероприятия там провели - разгрузили головную часть, террасировали, посадили сосны, внизу построили подпорную стенку на сваях. Оползень остановился, и сразу на нем начали раздавать участки под индивидуальное и дачное строительство. А одноэтажные домики у нас сейчас практически не строят – минимум два, а то и три этажа. И на этом оползне будет так же, тем более что там прекрасная площадка с видом на Балаклаву и горы. Чем это закончится, я не знаю.

Участки под ИЖС были выделены и в пределах стабильного на тот момент Учкуевского оползня. Сейчас правительство пытается их выкупить, но собственники, как это ни парадоксально, сопротивляются. И ни те, ни другие, по словам Алексея Павловича, не имеют представления, сколько может стоить стабилизация такого оползня, без которой осваивать его территорию невозможно.

Надеемся только на крепость рук

Но довольно о грустном. До недавних пор Алексей Павлович ходил не только по местам, где есть или могут возникнуть оползни, но и в пещеры. Увлекшись спелеологией в 13 лет, он остался ее приверженцем на всю жизнь. И в 1961 году, поступив в МГУ, сразу пришел в Московский клуб туристов, где была секция спелеологов.

- В 1963 году я был на первых всесоюзных  сборах на Караби-Яйле. Это большое плато, закарстованные воронки, пещеры. В 1963 году оно было практически неисследованным. Крупные пещеры, конечно, были известны – например, шахта Бузулук, была известная испокон веков. Или Монастырь-Чокрак – громадный колодец глубиной 90 метров. Но их же там сотни! Поэтому мы практически каждый день лазили в какую-нибудь новую пещеру, делали топосъёмки. Это были сборы по подготовке младших инструкторов по спелеотуризму. Нас было всего 12 человек со всего Союза – из Средней Азии (хорошо помню, например, Витю Рейса из Ферганы), из Сибири, Москвы, с Урала. Но крымчан было больше всего. А в 1964  году, уже вернувшись в Севастополь, я пришел в севастопольскую секцию спелеологии, которая  была организована в 1962 году.

Через некоторое время секция будет отмечать юбилей. И людей на праздник наверняка соберется много, тем более что ее ветераны и сейчас не расстаются. А раньше встречались каждый год в начале лета.

- Секция называлась БССС - «Большая Севастопольская спелеосекция». Большая - потому что ещё была малая при ДТС (детской туристической станции). Малой руководил Витя Шарапов, в нее входили старшие школьники. Я ходил в БССС до начала 90-х. А в 1977 году состоялась последняя наша крупная экспедиция в Красную пещеру. Я был ее руководителем. Главной нашей целью было пройти камин в зале Голубой капели у 5-го сифона. И мы это сделали: впервые в истории советского спелеотуризма в пещере был пройден снизу вверх камин высотой 145 метров.

- Мне очень стыдно, но что вообще такое камин в пещере?

- Уже достаточно далеко от входа, километрах в четырех, есть зал Голубой капели, очень большой. Светишь вверх - а потолка не видно, не понятно, где этот зал заканчивается. Вот этот вертикальный колодец и называется камином.

– Понятно. А как зал красиво называется!

– Да просто оттуда капало, вот ребята и назвали (смеется). Там есть площадка, где можно поставить базовый лагерь. Мы занесли туда палатки, снаряжение, продукты. Возможности находиться в камине всем постоянно не было, да и не за чем. Поэтому работали челночным методом. Спустились, поработали, поели, поспали, отдохнули и опять пошли. Связь у нас была - телефон мы ещё в 1971 году протянули аж до 5-го Обвального зала, до самого конца пещеры. Это был просто старый армейский аппарат, у которого нужно крутить ручку. Но связь работала, и это самое главное. И однажды мне сообщили, что зал затопило: на Долгоруковской яйле прошел сильный ливень, и вода пошла в зал, где находился базовый лагерь. Хорошо, что ребята были опытные - когда увидели, что с плотины 5-го сифона идет вода, сразу быстренько собрали лагерь и перебрались на уступчик на высоте примерно 15 метров. Там и пересидели паводок. Когда я туда приехал, он уже шел на спад.

– Вообще страшно в пещерах, наверное?

– Да нет. Ничего страшного мы там не встречали. Другое дело, что это довольно специфическая работа. В 1997 году Алик Ерёмин, мастер спорта по скалолазанию, попросил меня взять его в Красную. Хороший был парень, к сожалению, погиб - не на скалах, в автоаварии. Так вот он поработал один раз в камине, переночевал и вышел из пещеры, сказав, что это не для белых людей (смеется).

- А вы после 1977 года в пещеры уже не ходили?

- Почему? Ходил, и не только в Крыму - на Кавказ ездил, несколько раз организовывал выезды наших ребят на массив в Западной Грузии. А началось все с того, что я поехал в Цхалтубо подлечиться. Ну, принял ванну, а что делать потом? Я бродил по окрестностям и в один прекрасный день наткнулся на грузина с веревкой. Сразу обратил на него внимание, мы разговорились. Оказалось, это учитель географии из Цхалтубской русской школы. Звали его Отари Владимирович. Узнав, что я спелеолог, он повёл меня показывать пещеры. В Цхалтубо тоже известняки, и как раз незадолго до нашей встречи его ученики открыли пещеру. Играли в мяч, и он провалился в дыру, за которой оказалось большая горизонтальная пещера. Археологи ею заинтересовались и обнаружили стоянку человека эпохи неолита. Когда мы пришли, там как раз работали археологи из Тбилиси по главе с Карло Каландадзе. Какое-то время я им помогал в пещере, а потом на протяжении нескольких лет приезжал туда каждое лето. Проблем тогда не было - цена билета на самолет 16 рублей, два часа в воздухе, и ты на месте.

- А когда же все-таки вы были в пещере в последний раз?

- Лет 10 назад, в пещере, которую ребята раскопали на Ай-Петринской яйле. Назвали ее Красная Шапочка. И было мне тогда уже 70.

– Ого, ничего себе!  

- Пещера небольшая - метров десять до зала и сам зал. Но там было довольно гнусно: вертикальный колодец глубиной метров 20, который я прощел до конца, а потом еще нужно лезть вверх. Щель узкая, плита под наклоном. Зацепиться не за что, оттолкнуться нечем, упора не было ни для ног, ни для рук. Потом ребята поработали кувалдами, и сейчас там проходить уже легче. А было очень трудно.

– А что заставляет людей туда идти? Вот вас, например?

– Был такой французский спелеолог Норбер Кастере - профессионал, зарабатывал на этом и писал книги о своих путешествиях. Он пишет, что самое увлекательное в спелеологии - это когда попадаешь в пещеру, идёшь и знаешь, вот тут до тебя не ступала нога человека. Ты – первый со времён сотворения мира. Понимаете?

- Мне кажется, для меня трудности все-таки перевесили бы. А вы что-то интересное и необычное в пещерах находили?

- Только зверей – кости пещерного льва или пещерной лисы. А вот новые пещеры я открывал и ставлю себе это в заслугу. Сейчас наверняка удалось бы сделать больше, потому что у нынешних спелеологов есть мощные перфораторы, которые работают не от генератора, а на аккумуляторах, и мощные аккумуляторы. А у нас были кувалда и зубило. И вместо специальных комбинезонов, утеплителей, касок, снаряжения для спуска и подъёма по одинарной веревке - старые списанные флотские гидрокостюмы, которые мы сами ремонтировали и заклеивали, но они все равно постоянно текли. И налобные фонари делали себе сами. А в лагере – брезентовая палатка, которую иногда и поставить-то негде было.

Фото Наталии Назарук. Теперь ходить в пещеры можно с комфортом. 

– Зато это настоящий, без примесей экстрим! А Вы никогда не пробовали писать об этом, как Норбер Кастере?

– Нет, у меня таких способностей нет.

В это мы позволим себе не поверить - способностей у Алексея Павловича много, и не факт, что он уже открыл их все. Ну а пока попрощаемся с ним до новых встреч - мнение Алексея Федорова наверняка еще не раз прозвучит в материалах журналистов ForPost.

Ольга Смирнова.