1 июля объявлено днем голосования по конституционным поправкам. Если не случится чего-то совсем экстренного (как случилось весной, когда много чего было отменено, в том числе и конституционный плебисцит 22 апреля), то поправки, уже принятые парламентом, с большой долей вероятности будут подтверждены народным приговором и окончательно вступят в силу.

Как водится, лояльное большинство за или в основном за поправки, или не имеет решительных возражений – не считает необходимым копья ломать.

Оппозиционное меньшинство решительно против. И потому, что считает поправки еще одним шагом к утверждению режима, совсем уже далекого от либерально-демократических идеалов ("тоталитаризьм наступает!"), и потому (причем этот мотив, возможно, еще более значим), что открывается отличная от нуля возможность подпортить власти именины сердца. Всякое волеизъявление не за поправки (против, а равно не участвовал) будет истолковано, как еще один признак очередной скорой кончины нынешней власти. Толковательная машина уже запушена и будет работать на полную мощность.

Но если отвлечься от сиюминутной прагматики (при том, что обеими сторонами движут прежде всего соображения злобы дня) и посмотреть на конституционные поправки с долгосрочной точки зрения, то отношение к кипящим страстям может быть как у Полиграфа Полиграфовича к переписке Энгельса с Каутским – "Шариков пожал плечами. —Да не согласен я. —С кем? С Энгельсом или с Каутским? —С обоими, — ответил Шариков".

Несогласие объясняется тем, что хоть с поправками, хоть без поправок, хоть с успешным завершением поправочной кампании, хоть с ее конфузным (хотя и маловероятным) финалом все останется примерно так, как было. Просто по той причине, что сильные изменения в политическом устройстве проистекают от других причин, нежели конституционное творчество.

Да и само это творчество преследует иную цель. А именно: оформить уже сложившиеся капитальные тенденции и закрепить их на уровне Основного Закона. И – что самое важное в этом творчестве – решить вопрос о власти, причем если не на века (самый желательный вариант), то хотя бы на многие десятилетия.

Нынешние же поправки, против которых у благомыслящего человека нет никаких серьезных возражений, эту задачу все-таки не решают. Их смысл скорее в том, чтобы придать разным вполне полезным нормам повышенный статус.

Не просто закон, который что дышло, а конституционный закон, который по большому счету тоже дышло, но дышло, поворачиваемое с куда большим трудом. Здесь желание сделать статус традиционной семьи, собеса, русского языка, покровительства животным etc. несколько более законодательно защищенным, что сделает посягательство на них не то, чтобы совсем невозможным, но гораздо более затруднительным.

Это очень хорошо, но ведь в долгосрочном плане имеются и другие проблемы. В первую очередь связанные с преемством власти. Ибо дни наши сочтены не нами и даже сроки нахождения у кормила власти – тоже не нами.

Если все поправочное творчество неявно предполагает, что центр принятия решений всегда будет тот же, что и сегодня, в том числе и персонально тот же, ну что вам на это сказать? Хорошо это или не очень хорошо, но в любом случае не очень реалистично.

А что делать с преемством, по большому счету не знает никто.

Медведевское интермеццо (при том, что оно было снабжено целым рядом страховочных механизмов) показало, что роль личности в истории (причем скорее негативная роль) бывает довольно велика, причем даже демпферы хотя и помогают, но не вполне.

Законодательно учредить наследственную монархию? Возможно, не самый плохой вариант, но это была бы сильная поправка, которую нужно прорабатывать и прорабатывать, и к тому же кто наследник? Ведь наследственная монархия – это не сферический конь в вакууме, а властный институт, связанный с конкретными персонами. И где они?

То, что мы имеем сейчас, более всего схоже с римским принципатом I-III вв. по Р. Х. Но как раз суть принципата (причем речь идет о хороших принцепсах, а не о Неронах достославных и Калигулах, доблестью бряцающих) заключается в формальном сохранении республиканских институтов (консулы, сенат etc.) при фактическом их выхолащивании.

Но как это выхолащивание закрепить конституционно? Получатся сапоги всмятку. Принципат живет на добром (или недобром, это кому как нравится) обычае и на роли личности в истории. Август – одна история, Калигула – другая.

Оппозиция могла бы сказать: "К чему бесплодно умствовать, изобретая национальный велосипед, когда есть нетленные образцы, которые нам дает Запад?". Оно бы и хорошо, но в последнее время выдаваемые Западом нетленные образцы не слишком воодушевляют.

Не будем даже говорить об американских образцах, где проблема преемства власти слишком очевидно связана с роскошными картинами последней недели. Но ведь и избрание Макрона, для которого понадобилось разгрохать две системообразующие партии, равно как и перспективы немецкой власти, где Меркель осталась одна, совсем одна в своем здоровом фатерланде, тоже не производят впечатления регулярной – как часы – работы конституционного механизма.

Создается впечатление, что конституционализм во всем мире переживает непростые времена и о его эффективности надо говорить cum grano salis.

Это совершенно не повод для ликования, но повод для того, чтобы не возлагать чрезмерных надежд на конституционное творчество. Принять поправки можно, пожалуй, даже нужно, но следует понимать, что значение их далеко не столь велико. Хоть в отрицательном, хоть в положительном смысле.



Максим Соколов