Февраль 1917 года как «удар в спину»

Наиболее часто встречающаяся в соцсетях, а также в комментариях экспертов историческая аналогия с событиями 23–24 июня 2023 года — это Корниловский мятеж августа 1917 года. Слова президента в выступлении вечером 24 июня с отсылкой к 1917 году также были уложены комментаторами в эту схему — политического выступления популярного генерала против власти.

Читайте по теме: Сценарий 100-летней давности в России не должен повториться

В действительности есть все основания полагать, что В. В. Путин имел в виду совсем не события августа 1917 года, происходившие в условиях полугодовой анархии после разрушения исторической государственности в Февральской революции, а предысторию самой Февральской революции.

Процитирую президента дословно:

«Это удар в спину нашей стране и нашему народу. Именно такой удар был нанесён по России в 1917 году, когда страна вела Первую мировую войну. Но победу у неё украли. Интриги, склоки, политиканство за спиной армии и народа обернулись величайшим потрясением, разрушением армии и распадом государства, утратой громадных территорий. В итоге — трагедией гражданской войны».

Отсылка к предыстории февраля 1917 года плохо читается на уровне массового сознания, т. к. не согласуется с общепринятым представлением о причинах Февральской революции — представлением, сформированным под влиянием советской концепции революционных событий начала ХХ века и сохранившимся во многих школьных учебниках и в постсоветское время.

Это общепринятое представление исходит, с одной стороны, из стихийного характера Февральской революции, развернувшейся из выступлений рабочих, поддержанных солдатами, а затем и парламентом, с другой стороны — из существования большого количества объективных причин для крушения государства в силу его крайней неэффективности. Эта неэффективность была заметна современникам и до начала Первой мировой войны, но приобрела вопиющие масштабы в годы самой войны и не могла не привести к революционному взрыву.

Читайте также: Володин: Путин спас бы Россию и от создания СССР, и от его развала

Среди основных параметров неэффективности власти традиционно фигурируют следующие:

• кадровая чехарда в правительстве (смена нескольких составов кабинетов за 2,5 года войны);
• влияние «дворцовой камарильи» на принятие государственных решений («распутинщина»); 
• отсутствие успешных наступательных операций и чудовищные людские потери на фронте, неспособность обеспечить фронт основными видами вооружений и продовольствием (страна была на грани поражения); 
• транспортный коллапс и продовольственный кризис в масштабах страны (страна была на грани голода);
• резкое ухудшение качества жизни простых слоёв населения (крестьяне и рабочие), которое и до войны было на низком уровне.

В целом государство в Российской империи не справлялось с ситуацией войны ни в военном, ни в политическом, ни в экономическом отношениях и довело страну до полномасштабного кризиса к началу 1917 года.

Целый ряд исследований последнего времени показывают некорректность данного представления.

Обеспечение вооружением

Начнём с темы обеспеченности фронта вооружениями к началу 1917 года.

Вот что сообщал императору начальник штаба Верховного Главнокомандующего генерал М. В. Алексеев в июне 1916 года:

«Тульский оружейный завод вместо 700 пулемётов в год даёт их 800 в месяц и дойдёт до 1000; трубочные наши заводы вместо 40–50 тысяч в месяц дают теперь около 70 тысяч трубок в день; оружейные заводы вместо нескольких тысяч винтовок в месяц дают их ежемесячно до 110 тысяч и проч. Главное артиллерийское управление строит 15 новых заводов, часть которых должна вступить в производство в этом году».

По данным ещё советских историков вкупе с современными исследованиями, обобщёнными в книге декана факультета государственного управления МГУ В. А. Никонова «Крушение. 1917», по сравнению с первым годом войны в 1916 году производство винтовок выросло вдвое, пулемётов — в 6 раз, лёгких орудий — в 9, 3-дюймовых снарядов — в 16 раз, тяжёлых орудий — втрое.

Ситуация с артиллерией выглядела следующим образом:

«В 1916 армия тратила в 7 раз больше снарядов, чем годом ранее. В 1917 год русская полевая артиллерия вступила с запасом в 3 тысячи снарядов на трёхдюймовое полевое орудие и в 3,5 тысячи на горное орудие того же калибра. Их запас достигал 16,3 млн штук, производство достигало 3,5 млн в месяц. Если в начале 1916 года запас снарядов к крупнокалиберным 48-линейным гаубицам составлял 275 тысяч, то в течение года на фронт поступило 2,15 млн снарядов. Запас снарядов к тяжёлым орудиям всех калибров в 5 с лишним раз превысил показатель на день начала войны».

На флот начали поступать броненосцы новейшего типа, заканчивалась постройка дредноутов, реализовывалась программа строительства предприятий военно-промышленного комплекса стоимостью в 600 млн рублей, Военное министерство приступало к строительству 54 обширных заводов (авиационные, автомобильный, мотостроительный, электротехнический, тротиловый, телеграфно-телефонный, сернокислотный, лесотехнический и др.).

К началу 1917 года Россия «вооружила, снабдила и выставила на поле боя 65 армейских корпусов (не считая 10 кавалерийских) вместо тех 38, которыми располагала в начале войны. Численность действующей армии, колебавшаяся осенью 1915 года между 3 и 4 миллионами, к началу 1916 года достигла шести, а к концу — семи миллионов военнослужащих. На европейском театре войны страны Четверного союза располагали 3433 батальонами, тогда как страны Антанты с союзниками — 5643».

Как писал позднее один из руководителей «белого движения» А. И. Деникин, к 1917 году «силы и средства получались доселе невиданные на русских фронтах. Впервые они более чем в полтора раза превышали противостоявшие германские».

Немецкий генерал Э. Людендорф так подводил итоги 1916 года:

«Сражения 1916 г. на востоке обнаружили и здесь весьма значительное повышение роли технических средств, проявившиеся особенно в обилии снарядов».

Положение стран Четверного союза к началу 1917 года показывают цифры призыва:

«В Германии стали призывать в действующую армию 19-летних юношей, Австро-Венгрия увеличила призывной возраст до 55 лет, Турция — до 50-ти».

Советский историк — специалист по Первой мировой войне А. М. Зайонковский писал:

«1916 год был годом перелома, подорвавшим в корне военную мощь Центральных держав и, наоборот, доведшим силу Антанты до кульминационного развития. Это был год, определивший победу Антанты в будущем».

Итак, к 1917 году Россия нарастила до необходимых показателей (превосходство над противником) производство всех видов вооружений (кроме танков). Столь медленное развёртывание военного производства — всё-таки прошло два с половиной года с начала войны — было связано с внезапным началом самой войны, а также незавершённостью в России многих модернизационных программ. В частности, Большая судостроительная программа, стартовавшая в 1910 году, была рассчитана до 1920 года, и ряд военных историков полагают, что Германия торопилась начать войну до того, как Россия построит новый современный флот взамен утопленного в годы Русско-японской войны. Кроме того, сыграл свою роль и общеизвестный фактор общественных и правительственных настроений во всех странах, т. к. все полагали, что военный конфликт будет коротким, и потребовались большие потери на фронтах и переход к позиционной войне в 1915 году, чтобы понять, что вкладываться в войну придётся в долгую.

В. А. Никонов утверждает в книге «Крушение. 1917»:

«В конце 1916 года российская армия была измотанной и уставшей. Но фронтовые части были вполне боеспособными. Николай II сам в этом убедился, проведя весь ноябрь в поездке по передовой — от Балтики до Чёрного моря — вместе с наследником… Приём императора везде был восторженный, выправка войск соответствовала моменту. У полковника генерального штаба Пронина были основания написать: "Русская армия начала 1917 года, прочно державшая свыше чем 1000-вёрстный фронт, представляла внушительную силу и могла быть использованной не только для продолжения пассивной обороны, но и для наступления, что при наличии огромных технических средств сулило успех. Тот удар, который готовилась нанести вместе с союзниками Россия, был бы, более чем вероятно, роковым для Германии».

Ожидания стран Антанты от наступления весны 1917 года хорошо отражены в книге британского премьер-министра У. Черчилля, посвящённой Первой мировой войне:

«Все союзники должны были, каждый в назначенный для него момент, перейти в наступление на всех фронтах: французском, британском, русском, итальянском, румынском и салоникском. Перспективы были благоприятны… Россия, на безмерные людские ресурсы которой по-прежнему возлагались надежды, впервые со времени первых битв войны могла полностью снабдить свои войска всем необходимым… С военной точки зрения не было никаких причин, препятствующих тому, чтобы 1917 год стал годом окончательного триумфа союзников, а Россия получила вознаграждение за перенесённые ею бесконечные страдания».

Людские потери

Фраза про «бесконечные страдания» относится, конечно, к количеству погибших на фронтах Первой мировой войны русских солдат, т. к. общеизвестно, что к концу 1916 года Россия потеряла убитыми, умершими от ран или ранеными большую часть тех, кто был мобилизован в 1914 году, в том числе — подавляющее большинство кадрового офицерства.

В. А. Никонов приводит следующие цифры:

«К концу 1916 года в каждом гвардейском пехотном полку оставалось 10–12 кадровых офицеров из первоначальных 70–75 и до сотни солдат из 1,8–2 тысяч солдат мирного времени».

Однако даже при всём понимании этого факта, согласно неумолимой статистике, общие потери России в войне убитыми, умершими от ран и ранеными (5,5 млн человек) были меньше, чем у Германии (6,05 млн). По отношению к общему числу мобилизованных потери у России были наименьшими из всех воюющих стран: 35,5%, в то время как у Франции — 47%, у Германии — 55%. Кроме того, процент мобилизованных в России коснулся меньшего числа населения, чем во всех крупных европейских странах: 15,8 млн человек — 8,7 % населения, в Британии — 10,7%, во Франции и Австро-Венгрии — 17%, в Германии — 20,7%.

Проблемы с транспортом

Одной из важных причин Февральской революции считается транспортный коллапс.

В. А. Никонов отмечает:

«Если брать общие показатели перевозок, то они росли. В 1916 году железные дороги перевезли на 25% грузов больше, чем в 1913-м. Движение по Николаевской ж. д. выросло на 60%, по Московско-Курской — на 45%, по рельсам Сибири — на 40%. Пропускная способность дорог на театре военных действий увеличилась вдвое. Но и кризис транспорта в начале 1917 года был налицо… Потребности фронта постоянно росли и не обеспечивались транспортом в полном объёме. Быстро изнашивался подвижной состав, количество паровозов и вагонов сократилось за годы войны на 20%, промышленность оказалась не в состоянии адекватно восполнить потери. А был ещё фактор климата. Зима 1916–1917 годов была рекордно холодной и снежной. Паровозы нередко примерзали к колонкам после набора воды. На станциях южного и юго-восточного направления в снегу застряли 50 тысяч гружёных вагонов».

При этом в годы войны строительство железных дорог превышало довоенные показатели в два раза, например, 1050-километровую железную дорогу до Мурманска удалось построить рекордными темпами — за 12 месяцев.

Голод

Собственно, транспортный коллапс современными историками и называется основной причиной отсутствия хлеба в Петрограде в феврале 1917 года. А как известно, согласно традиционной трактовке, Февральская революция 23 февраля 1917 года началась с очередей на хлеб, переросших в демонстрации.

Однако далее встаёт вопрос о том, являются ли очереди на хлеб в морозные дни конца зимы проявлением системного кризиса экономики (предстоял голод) или это было стечение обстоятельств.

Скажем, как следовало из отчёта Департамента полиции по событиям 23 февраля 1917 года, демонстрации были спровоцированы пьяными женщинами, которые отмечали в очередях за хлебом «международный женский день» (по старому стилю это было 8 марта).

Но не будем доверять отчётам «охранительного ведомства», а обратимся к историческим исследованиям.

Например, к исследованиям большой исследовательской группы «исторических математиков» под руководством члена-корреспондента РАН, профессора МГУ Л. И. Бородкина. Эта группа анализировала положение рабочих на крупных оборонных предприятиях (в том числе столичных, с которых, собственно, и начались революционные выступления в феврале 1917 года) в годы Первой мировой войны. Оказалось, что за 2,5 года войны администрации крупных оборонных заводов повышали зарплаты рабочим более 10 раз, при этом темпы роста зарплат (2,5–3 раза в сравнении с довоенными показателями) в целом обгоняли показатели инфляции. Таким было положение до Февральской революции, это после свержения монархии инфляция стала галопирующей (1600% меньше чем за год), но к концу 1916 года об этом было ещё не известно, и для рабочих, живших до этого более 30 лет в условиях отсутствия инфляции, скачок цен в 2–3 раза приводил к психологическому шоку.

Что касается не оборонных предприятий, то здесь Л. И. Бородкин ссылается на данные всероссийской промышленной переписи 1918 года:

«В 1918 году была проведена всероссийская промышленная перепись, в ходе которой были учтены практически все фабрично-заводские и горно-заводские рабочие цензовых предприятий — более 3 миллионов человек. Этот источник был обработан уже в начале 1920-х годов. И результаты обработки показали, что в отраслях, связанных с военным производством, реальная зарплата рабочих за годы войны выросла и была более высокой, чем предвоенная, на 20%. В отраслях, не связанных с войной, она понизилась процентов на 15. Поэтому рабочие не воспринимали изменения условий жизни как драматические вплоть до 1917 года: примерно у половины из них реальная зарплата выросла, у остальных же уменьшилась, но не очень существенно».

Не было существенных проблем и с продовольствием, особенно если сравнивать этот параметр с другими странами:

«Сельский житель первые годы войны тоже жил в условиях, когда армию надо было снабжать. В армию требовалось много хлеба, мяса. Как известно, в первый год войны была введена норма: фунт мяса солдату в день. То есть почти полкило. Солдаты, взятые в армию из деревни, в жизни такого не видели. Через год норму снизили раза в два, но и 200 грамм мяса в день — это немало. Деревня, таким образом, имела большой спрос на свою продукцию. Соответственно, должны были возрасти и доходы крестьянства. Учтём ещё и «сухой закон», введённый в 1914-м году и способствовавший экономии бюджета семей…

Россия обходилась без продовольственных карточек почти до конца 1916 года, когда в губернских городах, в Москве и Петрограде стали вводиться карточки на хлеб (несколько раньше в ряде городов были введены карточки на сахар). На другие продукты карточки появились в разных местах в разное время, но в основном уже в 1917 году…

В этом плане ситуация в России была лучше, чем, например, в Германии, где карточки, причём с очень ограниченными квотами на продукты, были введены ещё в течение первого года войны. К концу 1916 года в Германии выдавали по карточкам 170 грамм хлеба в день. Меньше, чем в лагере. Другие продукты по карточкам были в Германии также в очень ограниченном количестве. Во Франции и Англии ситуация отличалась в лучшую сторону, в частности потому, что эти страны получали продукты из США».

В целом падение урожайности в годы войны (например, в 1916 году урожай составил 72% от среднего урожая предшествующих лет) компенсировалось запретом на вывоз зерна за границу. Запрет действовал с февраля 1915 года, до этого экспорт хлеба составлял порядка 20% от урожая. Таким образом, два эти показателя компенсировали друг друга, и хлеба в стране на начало 1917 года было несущественно меньше, чем до войны.

Однако в России была другая проблема: по инициативе либеральной общественности (земство, городское самоуправление, оппозиция в Государственной Думе), заботившейся в первую очередь о снабжении городов, твёрдые цены на хлеб были введены без одновременного ограничения цен на предметы первой необходимости сельского населения, поэтому крестьяне предпочитали не продавать хлеб, а держать его у себя, провоцируя тем самым рост цен. В создании продовольственных трудностей свою роль сыграли и земства, которые в условиях дефицита начали придерживать товары на территории подведомственных им губерний.

Словами известного экономиста Н. Д. Кондратьева, нужно было слишком много «предпосылок неэкономического порядка, расходящихся с частно-хозяйственным и побеждающих его. Нужно было иметь высококультурную массу с сильно развитым сознанием государственности».

Что в итоге

Итак, и военное, и экономическое положение в России к началу 1917 года было далеко от катастрофического, более того, на весну 1917 года было запланировано масштабное наступление, и были все основания полагать, что оно будет успешным для стран Антанты, учитывая, в первую очередь, положение Германии. В России не существовало никакой угрозы надвигающегося голода, в том числе — в Петрограде (по официальным данным, запаса хлеба в столице даже без его нового подвоза должно было хватить ещё на три недели, если считать от 23 февраля). Существовали логистические и инфраструктурные проблемы, но и они не имели существенного значения.

В целом отнюдь не военные и экономические причины привели к Февральской революции 1917 года.

Тогда какие же?

В последнее время появились работы апологетического тона по отношению к Николаю II, в которых Февральская революция объясняется, говоря коротко, «масонским заговором» (наиболее известны книги П. Мультатули). Профессиональные историки критически относятся к таким трактовкам, в то же время ещё в ХХ веке появлялись работы о русских масонах (самая известная — книга 1986 года эмигрантской писательницы Н. Берберовой «Люди и ложи. Русские масоны XX столетия»), в которых мелькали имена деятелей российского либерального и революционного движения, оказавшихся деятелями Временного правительства. То есть той структуры, к которой перешла власть после свержения монархии.

Тем не менее, со строго научной точки зрения, существование заговора против Николая II не доказано. Однако можно считать доказанным, во-первых, наличие контактов между думскими оппозиционными деятелями, стремившимися к власти и пришедшими к ней в результате Февральской революции, и руководством армии, а во-вторых, существование контактов между думской оппозицией и представителями союзников России по войне, в первую очередь британским послом Джорджем Бьюкененом и британской разведкой.

Эти контакты во все стороны начинаются осенью 1916 года.

Впрочем, ещё летом 1916 года посол Франции в России Морис Палеолог писал в дневнике:

«Я уже не раз отмечал ту непринуждённость, с которой русские, даже наиболее преданные царизму и самые крайние реакционеры, допускают возможность идеи убийства императора. Моё присутствие им нисколько не мешает говорить об этом… Старый аристократ… смотря мне прямо в лицо, выпалил: «Чего вы хотите, господин посол!.. По-моему, при системе самодержавия, если монарх сходит с ума, то ничего не остаётся, как убрать его с пути!»

Наличие таких контактов даже советских историков (В. С. Дякин, А. Слонимский), стоявших, конечно, на улично-«революционной» концепции Февраля 1917 года, приводило к осторожным выводам о «разрозненных заговорах малочисленных групп на самой ранней стадии» и подготовке «планов дворцового переворота».

Главная проблема источниковой базы «заговора» либеральной оппозиции и генералитета против императора состоит в отсутствии, собственно, прямых источников, доказывающих его существование. Так как ни в одном источнике осени 1916-го — начала 1917 годов нет описания планов «заговорщиков». Есть большое количество источников, включая перлюстрированные письма в архивах дореволюционных спецслужб, подтверждающих наличие самих контактов и их критический по отношению к действовавшей государственной власти настрой, однако информация о «заговоре» целиком и полностью датирована источниками более позднего происхождения, в первую очередь — эмигрантского. А понятно, что в эмиграции воспоминания так или иначе писались с целью оправдания собственных действий.

Например, лидер крупнейшей либеральной партии России начала ХХ века, один из наиболее активных членов так называемого Прогрессивного блока в Государственной Думе в 1916 году, постоянно находившийся на связи с британским посольством с осени 1916 года, и первый министр иностранных дел Временного правительства П. Н. Милюков писал в книге «Из тайников моей памяти»:

«Старое правительство было свергнуто ввиду его неспособности довести войну «до победного конца». Именно эта неспособность обеспечила содействие вождей армии при совершении переворота членами Государственной Думы».

Источником, наиболее близким к событиям Февральской революции 1917 года, свидетельствующем о существовании неких «планов переворота», являются допросы Чрезвычайной следственной комиссией Временного правительства А. И. Гучкова — крупнейшего российского предпринимателя, по партийной принадлежности октябриста, возглавлявшего в годы войны Центральный Военно-промышленный комитет (ЦВПК) — общественную структуру, которая получала деньги от государства для размещения на оборонных заводах собственных заказов, параллельно казённым, и дальнейших поставок произведённой продукции на фронт.

Так вот, на допросах в августе 1917 года Гучков, в частности, излагал свои размышления о пользе военного переворота по типу декабристского и говорил о существовании некого плана накануне отречения императора, которое принимал в том числе и сам Гучков:

«План заключался в том (я только имён называть не буду), чтобы захватить между Царским Селом и Ставкой императорский поезд, вынудить отречение, затем одновременно, при посредстве воинских частей, на которые в Петрограде можно было рассчитывать, арестовать существующее правительство, затем объявить как о перевороте, так и о лицах, которые возглавят правительство».

Позднее, уже в эмиграции, наполненной проигравшим генералитетом «белого движения», Гучков в личной переписке сообщал:

«Было мало реального осуществления, ибо никого из крупных военных к заговору привлечь не удалось».

Однако в обоих случаях эти источники появились постфактум, в одном случае — когда результаты Февральской революции ещё не довели страну до революции Октябрьской, в другом случае — уже после победы «Великого Октября». При этом Гучков приписывал себе на допросе в ЧСК Временного правительства в августе 1917 года «план», описание которого вполне совпадает с тем, как в действительности выглядело отречение императора в первых числах марта того революционного года.

Тем не менее, вне зависимости от того, придумал ли существование плана переворота Гучков после революции или он существовал у него до февраля 1917 года (во всяком случае, в документах Гучкова был найден список с высшими чинами российской армии, с которыми он взаимодействовал, но неясно, по каким вопросам), именно через Гучкова либеральная оппозиция контактировала с руководством армии.

В литературе часто упоминается «переписка Гучкова с Алексеевым», однако, судя по книге В. В. Хутарева-Гарнишевского «Противостояние. Спецслужбы, армия и власть накануне падения Российской империи, 1913–1917 гг.», в которой анализируются данные перлюстрации Департамента полиции, корректнее будет говорить о письмах Гучкова Алексееву, начиная с февраля 1916 года, на которые начальник штаба Верховного Главнокомандующего не отвечал. Тем не менее, они, естественно, общались во время визитов Гучкова как руководителя ЦВПК на фронт.

Любопытным представляется факт «утечки» одного из писем Гучкова к Алексееву осенью 1916 года. В. А. Никонов в своей работе показывает, что утечка была инициирована самим Гучковым, результатом чего стал неприятный разговор начальника штаба с императором и последовавший вскоре после этого отъезд Алексеева на лечение в Крым (4 декабря 1916 года). Гучкову от имени императора было передано, что при продолжении действий по подключению армии к конфликту думской оппозиции с исполнительной властью он будет «подвергнут высылке из столицы».

Содержание контактов либеральной оппозиции с руководством армии вполне соответствовало широко известной по всем политическим источникам того периода темам конфликта Прогрессивного блока, сидящего в Государственной Думе, с исполнительной властью.

А кадровая чехарда?

Собственно, кадровая чехарда в правительстве, которая обычно считается одним из главных симптомов недееспособности государства в годы Первой мировой войны, была во многом следствием попыток императора лавировать в отношениях с Государственной Думой, требовавшей со всё возрастающей агрессивностью введения так называемого «ответственного министерства». Речь шла об изменении принципа комплектования правительства — Прогрессивный блок требовал отдать это право Думе.

Николай II прямо не отказывался обсуждать этот вопрос, но предлагал отнести его решение на период после победы в войне, которая ожидалась уже совсем скоро.

Можно, конечно, думать, что император совсем не понимал обстановки в стране, надеясь на скорую победу, однако так же думали и союзники по Антанте. Иначе они не пошли бы в мае 1916 года на подтверждение секретной конвенции, заключённой годом ранее и предусматривавшей передачу после победы под контроль России черноморских проливов и столицы Османской империи города Константинополя.

О существовании этой конвенции в Думе, естественно, не знали. Не знали о ней и в руководстве армии. Зато знали о ней правительства Франции и Британии. И так как на весну 1917 года ожидалось победное наступление на Германию, логично предположить, что их заботила необходимость предстоящего скорого выполнения данной секретной конвенции.

Ещё в советское время в работе историка И. В. Алексеевой «Последнее десятилетие Российской империи. Дума, царизм и союзники России по Антанте в 1907–1917 годы» выдвигалась точка зрения, что нежелание выполнять условия договорённостей с императорской Россией привели британского посла Бьюкенена к активной поддержке либеральной оппозиции, сидевшей в Думе.

Итак, «кадровая чехарда» с правительствами в России в годы войны была во многом связана со стремлением Николая II угодить Думе, не переходя к масштабной политической реформе, но периодически назначая на посты министров людей, популярных у оппозиционеров.

В частности, в угоду Думе в июне 1915 года военным министром был назначен А. А. Поливанов, входивший в «военный кружок Гучкова» ещё до начала войны, а предыдущий военный министр В. А. Сухомлинов в апреле 1916 года был арестован по обвинению в растратах, приведших в 1915 году к срыву снабжения армии.

При этом на должности премьер-министров назначались лица, предельно непопулярные в парламенте, как, например, Б. В. Штюрмер, которого «общественность» считала ставленником «немцев» при российском дворе, т. е. «предателем».

Предельно острые формы конфликт между исполнительной и законодательной властями принял осенью 1916 года, когда при замене правительства Штюрмера на правительство А. Ф. Трепова на ключевой пост министра внутренних дел император назначил октябриста А. Д. Протопопова, бывшего неотъемлемой частью «либеральной» думской оппозиции. Вместо того, чтобы «замириться» с императором, бывшие соратники Протопопова по Думе объявили своего бывшего соратника «ренегатом», категорически отказавшись даже подавать ему руку при встрече.

Летом-осенью 1916 года делегация Государственной Думы, в которой одну из ключевых ролей играл лидер кадетов П. Н. Милюков, ездила в Британию. Потом Милюков ездил в Британию самостоятельно. По возвращении из этой поездки 1 ноября 1916 года он произнёс в Думе широко известную речь «Глупость или измена», обвинив руководство российского государства в пронемецких настроениях и, ссылаясь на данные немецких газет, — в намерении заключить сепаратный мир с Германией.

Широко известно, что слухи о готовящемся сепаратном мире ходили по Петербургу в связи с фигурой императрицы Александры Фёдоровны и столь близкого к ней Распутина. Убеждённость в том, что такой мир готовится, была в кругах думской оппозиции (причём и либеральной, и правой) настолько сильна, что это не только стоило Распутину жизни, но и привело Временное правительство к немедленному поиску доказательств сепаратных переговоров императора с Германией сразу после «свержения самодержавия». Также широко известно, что Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства не нашла ни одного доказательства таких переговоров.

Тем не менее, и представителям союзников по Антанте, и руководству армии думская оппозиция доносила именно эти два пункта: во-первых, что при нынешней власти Россия не может эффективно воевать и уж тем более довести страну до победы, и, во-вторых, что эта власть предательски готовит сепаратный мир с Германией.

Слабая власть

О неэффективности царской власти говорили и коррупционные скандалы, наиболее крупным из которых был скандал, связанный с вымогательством у банкиров денег органами контрразведки под предлогом обвинения их в шпионаже (подробнее об этом см. книгу В. В. Хутарева-Гарнишевского «Противостояние»).

Однако и представители общественности прямо накануне февральских событий были обвинены правительством в растратах. Дело в том, что государство в годы войны субсидировало не только ЦВПК Гучкова, но и ещё две крупные общественные организации, занимавшиеся распределением оборонных заказов и поставками на фронт, — Земский и Городской союзы. Руководящие органы так называемого Земгора состояли из представителей всё той же либеральной думской оппозиции, в частности, руководителем Земгора был известный кадет князь Г. Е. Львов, ставший после Февральской революции первым главой Временного правительства. Как отмечает в своём исследовании «Генералы, либералы и предприниматели: работа на фронт и революцию» историк из МГУ О. Р. Айрапетов, в ходе расследования государством трат Земгора оказалось, что неизвестно куда исчезли 2 млн рублей. Но расследование не успели завершить до Февральской революции.

Любопытным представляется факт, что князь Львов ездил в январе 1917 года в Крым на встречу к лечившемуся там Алексееву. В январе же туда уехал и Гучков. В. А. Никонов отмечает, что согласно сохранившимся источникам Алексеев отказал Львову во встрече. Нет и информации о встрече Алексеева с Гучковым.

Советский историк И. В. Алексеева описывает настойчивые попытки британского посла Дж. Бьюкенена зимой 1916–1917 годов повлиять на российского императора в создании «ответственного министерства», т. е. передачи власти в руки Государственной Думе. В конечном итоге император на праздновании нового 1917 года резко заметил Бьюкенену, что тот занимается вмешательством во внутрироссийские дела.

В январе 1917 года в Петрограде проходила конференция союзников, которая должна была окончательно согласовать планы весеннего наступления, однако основным её результатом, судя по донесениям английской разведки, стало убеждение союзников, что царская власть не контролирует ситуацию, является недееспособной. Стоит отметить, что если Николай II равнодушно отнёсся к конференции, то деятели думской оппозиции постоянно контактировали с приехавшими делегациями Франции и Британии.

Забастовки

Практически параллельно заседаниям конференции в Петрограде спецслужбами была арестована так называемая Рабочая группа Центрального военно-промышленного комитета (как говорилось выше, сам ЦВПК возглавлял Гучков). Рабочая группа ЦВПК состояла из представителей партий меньшевиков, эсеров и трудовиков и, согласно данным Департамента полиции, занималась не тем, что обеспечивала лояльность рабочих оборонных заводов, а революционной агитацией под крылом Гучкова.

Вскоре после этих событий и начались забастовки на крупнейших оборонных заводах Петрограда, ставшие прологом к Февральской революции.

В. А. Никонов отмечает два любопытных обстоятельства.

Во-первых, забастовавшие рабочие требовали не повышения заработной платы, а повышения закупочных цен на оборонную продукцию (в чём был заинтересован ЦВПК, получавший на оборонные заказы деньги от государства).

Во-вторых, решение о том, чтобы «выкинуть» на улицы 30 тысяч бастовавших рабочих крупнейшего оборонного предприятия — Путиловского завода — прямо накануне запланированного через месяц весеннего наступления принималось управляющими структурами в Военном министерстве, состоявшими из людей, вышедших из «военного кружка Гучкова» рубежа 1900–1910-х годов.

Солдаты-перебежчики

Неоднозначной представляется и ситуация с так называемыми «солдатами, перешедшими на сторону революции» 27 февраля 1917 года. Такое название закрепилось в советской литературе, однако что это были за солдаты, отказавшиеся разгонять «революционный народ»?

А речь шла о расквартированных в столице, в казармах частей, отправленных на фронт, запасных батальонах. При военном министре Поливанове, о котором уже упоминалось выше как о «ставленнике» Думы, близком к Гучкову, было принято решение готовить резервы для армии не в отдельных военных лагерях, как это было сделано во всех воюющих странах, а прямо в городе.

На февраль 1917 года по разным оценкам в Петрограде и окрестностях было от 300 до почти 500 тысяч таких призывников на фронт. О том, как выглядела жизнь в этих казармах, сохранились воспоминания участников событий:

«Людей кормили на убой — такого борща… я, кажется, никогда больше не едал… Настроение этой массы никак не было революционным, но оно было подавленным и раздражённым… Роль беззащитной жертвы не улыбалась никому. Людей почти не выпускали из казармы, а если и выпускали, то им было запрещено посещение кино или театра, чайных или кафе и даже проезд в трамвае… Позади у них — неубранные хлеба, впереди беззащитный фронт против немецкой мясорубки, сейчас — теснота, тоска, обильное питание и слухи, слухи, слухи… Царица. Распутин. Штюрмер. Тёмные силы. Шпионаж. Предательство. Неспособность».

Что ещё

Совершенно неясной представляется история с некими четырьмя гвардейскими полками, которые император якобы распорядился отправить в столицу ещё в декабре 1916 года. Распоряжение было дано и. о. начальника штаба В. И. Гурко, который по выбору императора заменил заболевшего Алексеева. Гурко вместо гвардейских частей прислал в Петроград «три матросских экипажа».

Проблема состоит в том, что эта история известна опять же по воспоминаниям, и наш уровень знаний о событиях, предшествовавших Февральской революции, на сегодня таков, что даже не позволяет ответить на возникающие в связи с этим вопросы к источниковой базе данного сюжета: почему распоряжение императора в Ставке в адрес и. о. начштаба Гурко о такой принципиальной вещи, как отправка в столицу частей гвардии, приводится без ссылок на документы Ставки? У нас не сохранились документы Ставки за зиму 1916–1917 гг.? Там нет приказов Верховного главнокомандующего? Приказы есть, но они под грифом «секретно», поэтому не введены в научный оборот? Где архивная переписка с командующим Петроградским военным округом Хабаловым по этому поводу? В сухом остатке даже невозможно сделать вывод, существовало ли в действительности такое распоряжение императора или нет.

Согласно данным, приведённым в книге В. А. Никонова, Гурко тоже принадлежал к «кружку Гучкова». Входил в его состав и командующий Северо-западным фронтом генерал Рузский, который, как известно, отказался отправлять в Петроград на подавление беспорядков в конце февраля 1917 года воинские части.

Рузский был одним из первых командующих фронтами, который прислал в ответ на запрос императора телеграмму с согласием на отречение Николая II от престола, — как известно, когда к императору приехала делегация от представителей Государственной Думы и настойчиво предложила отречься от престола, последнее, что сделал Николай II перед принятием решения, — это запросил у командующих фронтами их мнения по этому поводу. Опять же, как хорошо известно, против выступил только один — командующий Черноморским флотом адмирал А. В. Колчак.

Для сторонников концепции заговора этот факт является доказательством в пользу существования самого заговора либеральной оппозиции и командования армии по свержению императора (при всём понимании, что они не планировали учреждать республику, речь шла о замене Николая II на более лояльного Думе, слабого правителя, что сразу должно было якобы резко повысить эффективность государственной системы). Сторонники же более взвешенного подхода к событиям февраля — начала марта 1917 года видят в этой готовности высшего генералитета поменять правителя в условиях войны и прямо накануне наступления ярчайшее проявление общего кризиса государственной системы императорской России.

Кризиса настолько глубокого, что даже консерватор Л. А. Тихомиров, в своё время из народовольца ставший горячим сторонником монархической власти и вообще бывший наиболее ярким теоретиком монархической государственности в России начала ХХ века, приветствовал отречение императора и приход к власти Временного правительства.

Подводя общие итоги

Февральская революция случилась прямо накануне запланированного союзниками по Антанте весеннего наступления 1917 года на Германию, которое должно было стать решающим. Учитывая общее экономическое состояние, в первую очередь Германии, а также общий баланс военных сил Четверного Союза и Антанты в пользу последней, это наступление должно было стать победным для стран Антанты. Россия в целом была готова к этому наступлению с военной и экономической точек зрения. Этому наступлению помешала убеждённость либеральной оппозиции и высшего генералитета, что в случае смены государственной власти это наступление пройдёт более успешно.

Как показала история, в результате Февральской революции весеннее наступление 1917 года со стороны России вообще не состоялось.

Вместо этого начался развал армии и силовых структур, массовое дезертирство солдат-крестьян, которые ринулись из армии делить помещичьи земли в своих деревнях, как только узнали об отречении императора.

В этом смысле Февральская революция была, конечно, ударом в спину.

И совершенно справедливой выглядит оценка, данная этим событиям У. Черчиллем в его книге «Мировой кризис. Восточный фронт»:

«Поверхностная мода нашего времени — списывать царский режим как слепую, прогнившую, ни к чему не способную тиранию. Но изучение тридцати месяцев войны с Германией и Австрией изменит это легковесное представление… Мы можем измерить прочность Российской империи теми ударами, которые она выдержала, теми неисчерпаемыми силами, которые она проявила». «России не хватило всего лишь месяца до решительного перелома в войне». «Русская революция была начата общественными, военными и политическими силами, которые уже через неделю были напуганы ей до полусмерти…»

Любовь Ульянова