Дворянство денежного мешка: величие больше Великобритании не угрожает

Британский правительственный бюллетень The Gazette пропечатал объявление: «Королева была рада жалованной грамотой, скреплённой большой государственной печатью, присвоить пожизненный титул барона Соединённого Королевства Евгению Александровичу Лебедеву под именем барона Лебедева из Хэмптона в лондонском районе Ричмонд-на-Темзе и Сибири в Российской Федерации».

У Гёте Мефистофель, посещая кухню ведьмы, объясняет хозяйке:

«Теперь мой титул «Господин барон»,

Других не хуже, рыцарь я свободный.

А что я крови благородной,

То вот мой герб, хорош ли он?»

(делает неприличное движение).

Сейчас сказали бы: «показывает фак».

Конечно, 40-летний сын чекиста-филантропа и сам филантроп Е. А. Лебедев вряд ли показывал «фак» Елизавете II по случаю своего возведения в баронское достоинство — он же не грубый немец, но всё равно это сообщение Сент-Джеймского двора вызвало (по крайней мере у русских) недостаточное чувство почтения к британской монархии.

Не в последнюю очередь дело в титуле. Да, возможно, если бы королева пожаловала Лебедева графом Урюпинским, служащие тоже бы хрюкнули в чернильницы, но с бароном всё получается совсем забавно.

По состоянию дел до 11 ноября 1917 г., когда декретом Совнаркома дворянские титулы были упразднены, баронские роды Российской империи делились на две категории.

Остзейские бароны смеха не вызывали, поскольку достоинство их было природным, немецко-шведским. Странно же было бы потешаться над фамилией Беллинсгаузен или Врангель.

Жалованные же бароны (как и Лебедев в Британии) относились к дворянству денежного мешка, и отношению к ним не хватало пиетета. Традицию ещё при Петре I заложил барон Шафиров — почти как барон Кац.

Да и в европейской культуре баронам не слишком везло. Самый известный немецкий барон зовётся Мюнхгаузеном — скорее великий враль, чем великий рыцарь. Из французских же баронов россиянам более всего известен барон дю Валлон де Брасье де Пьерфон, он же Портос.

Женившись на прокурорше, он разбогател, но его угнетал снобизм соседей, считавших г-жу Кокнар «сомнительной дворянкой». Так бы он и страдал, но в его беде ему помогла большая политика. Мушкетёры похитили первого министра Мазарини и отправили д'Артаньяна с шантажным предложением к Анне Австрийской.

«— Ваше величество, мой друг дю Валлон богат, и поэтому деньги ему не нужны. Но мне помнится, что между ним и господином Мазарини была речь о пожаловании ему баронского титула.

— Человек без роду без племени! — сказала Анна Австрийская. — Над ним будут смеяться.

— Пусть смеются, — сказал д'Артаньян. — Но я уверен, что тот, кто над ним раз посмеётся, второй раз уже не улыбнётся.

— Дадим ему баронство, — сказала Анна Австрийская.

И подписала».

Прошло без малого четыре века, а коллизия та же. Королева, первый министр и соискатель баронского титула.

Вероятно, чекисты похитили Бориса Джонсона и отправили к королеве своего представителя, указавшего ей, какой ценой она может выручить первого министра.

Поскольку денег и в том, и в другом случае от казны не требовалось, жалованные грамоты подписывались с превеликой охотой.

Наконец, в советской культуре образ барона оказался совсем хлёстким, формируясь под влиянием популярной оперетты Иоганна Штрауса.

В советском варианте герой пел:

«Я цыганский барон,

У меня много жён,

И у каждой жены

Голубые штаны».

Сейчас это не всем понятно, но в старые времена всяк понимал, что тут неприличный намёк на женские байковые панталоны с начёсом, так поразившие большого друга Советского Союза Ива Монтана.

Климат в Сибири по-прежнему суров, так что жёнам барона Хэмптонского и Сибирского тёплое исподнее с начёсом вполне пригодится.

Объясняя представление на тему «Я Сибирский барон, у меня много жён», апологеты британской монархии, затрудняясь оценивать пополнение палаты лордов в совсем уже верноподданническом духе — «God, save the Queen etc.», предлагали оценить тонкость английского юмора.

Дескать, титулом пожаловали, но с изящной подначкой. Да и как отказать личному корешу Бориса Джонсона — нехай будет лордом.

Юмор очень изящный, но, во-первых, зачем уж так изящно юморить над, может быть, уже нефункциональным, но всё же почтенным пережитком, именуемым Палатой лордов.

И во-вторых, в дикой России остаточно живы культурные переживания времён романтизма, когда образ барона был несколько иной:

«До рассвета поднявшись, коня оседлал

‎Знаменитый Смальгольмский барон;

И без отдыха гнал, меж утёсов и скал,

‎Он коня, торопясь в Бротерстон.

в железной броне он сидит на коне;

‎Наточил он свой меч боевой;

И покрыт он щитом; и топор за седлом

‎Укреплён двадцатифунтовой».

Когда вместо романтической баллады нам кажут оперетку «Сын чекиста, или Знаменитый барон», это наводит на мысль, что суровое величие больше Великобритании не угрожает. Ибо отныне «англоман будет рифмоваться с «балаган».

Максим Соколов