"Дай бог тебе большое бабье лето...". Севастопольским ветеранам посвящается

Этот домик, построенный в 1951 году пленными румынами, обожала всегда. Фотографировала увитый виноградом тенистый двор рядом, вальяжных котов на парапете, отделяющим его от лестницы, ведущей на улицу Ленина, скамеечки под душистой робинией у соседнего дома...

Однажды меня привлёк контрфорс стены напротив из бетона явно довоенного замеса: как изюминки, выступала из него блестящая морская галька. Фотографируя, почувствовала, что за мной наблюдают. Теперь-то я знаю, почему все так пугаются, увидев в своих дворах людей с фотоаппаратами. Про рулетки и калькуляторы вообще молчу, ибо появление вооружённых ими товарищей ничего хорошего жителям явно не сулит: наверняка кто-то разевает роток на чужую территорию.

Стоящая сзади женщина смотрела на меня с любопытством, но вполне доброжелательно. Мы познакомились, разговорились. Хозяйкой квартиры на первом этаже моего любимого домика оказалась жительница осаждённого Севастополя Светлана Феоктистовна Бабенко (Чернышёва в девичестве). Она сказала, что в соседнем доме жила её знаменитая соседка - олимпийская чемпионка 1964 года. Только история жизни самой Светланы Феоктистовны оказалась куда более насыщенной событиями, нежели прославленной пловчихи Галины Прозуменщиковой.

Слушая свою собеседницу, я понимала, что о ней обязательно следует рассказать широкой аудитории накануне Дня Победы. Договорились о встрече для более обстоятельного разговора, но свидеться снова нам удалось лишь 6 мая.

Начать хочется с упоминания о её деде - отце матери Кирилле Максимовиче Ковале.

Конечно, подобные фотографии наверняка есть в любой семье. На этом снимке 1917 года молодой Кирилл ещё солдат царской армии. Вскоре он перейдёт в Армию Красную и безвестно сгинет в мясорубке гражданской войны. Потрясло хранящееся у Светланы Феоктистовны письмо деда, полученное его молодой женой в период Империалистической войны. Нигде и никогда ничего подобного я ещё не видела. Письмо написано карандашом на готовом бланке с картинкой:

 

К сожалению, дедовские буквы так выцвели, что разобрать можно лишь отдельные слова, например, "Христосъ Воскресъ" рядом с картинкой да подпись автора. Зато приводит в восторг универсальный текст, напечатанный на бланке типографским способом:

Видимо, он был рассчитан на людей малограмотных, а также на нехватку времени для написания писем.

Вдова Кирилла - Звейко Анастасия Ионовна - осталась в Севастополе с родителями, сыном и маленькой дочкой Женей - будущей матерью Светланы Феоктистовны - на руках. Работала она кладовщиком на 32-ой (в последующем - 35-ой) батарее, позже - на 54-ом заводе, где во время войны начиняла мины и гранаты до самой последней минуты, пока город не был захвачен фашистами:

Жила осиротевшая семья на улице Портовой, примерно там, где справа поворот Красного спуска к железнодорожному вокзалу. Ныне здесь хоздвор бывшего Севхладокомбината.

Выросла Евгения высокой и пригожей, вышла замуж,

и в 1932 году родилась у супругов первая дочка Света, которую близкие называли Ланой. Так выглядит её свидетельство о рождении:

Через 5 лет у Ланы появилась сестричка Эльвира.

Вот счастливая семья Чернышёвых с Ланой на Историческом бульваре в июне 1933 года.

А здесь сёстры вместе:

Снимок сделан в Севастополе 19 июня 1938 года. Как видно, высокая - в маму - Света подстрижена по тогдашней моде: "под мальчика".

С этого же года по неизвестным Свете причинам между её родителями возникает разлад, в результате которого их брак рушится. Работавшая в пекарне хлебозавода (располагалась на месте храма Святого Феодосия Черниговского, что в районе ж/д вокзала) мать познакомилась с потомственным хлебопёком по имени Кабаев Виктор Иванович и через год вышла за него замуж. Сёстры сразу приняли весёлого и доброго отчима, как родного отца. К тому времени они жили уже на улице имени 20 лет РККА (где-то между нынешними улицами Рябова и Годлевского).

Дед Иона - отец Анастасии - работал кузнецом на Балаклавском рыбозаводе. С удовольствием вспоминает Светлана Феоктистовна , как всей семьёй ездили к нему в гости на трамвае. Поднимались "к шлагбауму" (так называли место, где сейчас площадь Ушакова). Отсюда трамвай отправлялся в сторону десятого километра Балаклавского шоссе. На месте нынешней смотровой площадки в те годы был рыночек, на котором торговали крымские татары. Лане запомнились высокие шапки их мужчин. За шлагбаумом начинался пустырь, далее простиралось лётное поле. Лана всегда восторгалась красотой крымского разнотравья. На 10-ом километре трамвай останавливался на одноколейке посреди благоухающего поля и минут десять ждал встречного. Дети бегали по траве, собирали цветы. Интересно, что на обратном пути таких остановок не было.

У отчима было два брата: Иван и Павел, которые также с малолетства работали в пекарне и знали в этом деле толк. Они специализировались на выпечке слоек, продавая их в "Булочной" около "Военторга". Она находилась в следующем за нынешним "Трактиром" доме на Большой Морской.

- Никогда в жизни не ела я булочек вкусней тех, которые пёк отчим и его братья! - говорит Светлана Феоктистовна.

Весной 41-го она окончила первый класс восьмилетки, которая носила номер 25. Школа стояла на месте нынешнего Памятника ликвидаторам и пострадавшим в результате Чернобыльской катастрофы и других ядерных аварий. У Светланы Феоктистовны хранятся её ведомости успеваемости за подготовительный (тогда учёбу начинали именно в таких классах) и первый классы:

Как-то летом сёстры увидели, как мама крест-накрест заклеивала полосками бумаги шириной не менее десяти сантиметров оконные стёкла.

- Зачем ты это делаешь? - спрашивали девочки.

- В городе будут военные учения. Начнётся сильная стрельба. А бумага не даст стёклам разбиться, - объясняла мать.

Так и не успели они тогда отчистить стёкла от бумаги: началась настоящая война. Но привыкшие к канонаде, они не испугались, так как подумали, что это снова ученья. Света помнит, что весь день 22 июня в семье о войне просто не знали. Заговорили о ней лишь вечером. Мать в это время ждала третьего ребёнка...

С первых дней войны начались бомбёжки, и она, как большинство сотрудников, стала брать дочерей с собой на работу. Говорили: "Погибнем, так вместе". Лана очень боялась огромной, как все её называли, "смоляной ямы", в которую чуть не угодила её сестра. В яме хранился мазут - топливо для пекарни. Обычно дети находились рядом с родителями иногда сутками.

Отец понимал, что со дня на день его призовут на фронт, и очень переживал за беременную жену и детей. Стало плохо с продуктами. В пекарне всегда была очень жёсткая дисциплина, а в военное время - и подавно: с собой хлебной крошки не унести. Работать приходилось под обстрелами и бомбёжками, не прерывая процесс, и некоторые родители даже обрадовались, когда пришёл приказ об эвакуации детей. Только делалось это как-то неорганизованно, впопыхах, без предупреждения. В один из дней примерно тридцать - сорок ребятишек сотрудников пекарни погрузили в машины и повезли в неизвестном направлении. Привезли в Биюк-Сюрень (ныне - Танковое), поселили в школе, за которой были поле и река.

Светлана Феоктистовна хорошо помнит, что у неё в голове была лишь одна мысль: как сообщить родным, где они находятся. Только через три недели она раздобыла конверт, расспросила у взрослых, как называется место, где они живут, и отправила матери весточку. Мать долго хранила письмо, в котором старшая дочь сообщала, что они живут в школе, спят на матрацах, набитых травой, купаются в речке, и потому у Эли цыпки. Письмо, к сожалению, затерялось во время эвакуации. Как потом девочка узнала, за всё это время родителям так никто и не сказал, где их дети, и её письмо вызвало у работников пекарни бурю эмоций. Письмо пустили по рукам, смеясь и плача, зачитали до дыр, хваля смышлёную Ланку. Но у отца почему-то всё время было неспокойно на душе, и он настоял на поездке за детьми. Мать, будучи на сносях, дорогу перенесла тяжело, но всё равно все радостные возвращались в Севастополь, хотя поначалу детей им категорически отказались отдавать.

Впоследствии говорили, что оставшиеся в Бахчисарайском районе дети пропали без вести.

Отец ушёл на фронт в октябре 1941-го, а 4 ноября во время очередной бомбёжки мать родила девочку, которую назвала Валентиной. Чтобы было легче добираться до работы, семья снова перебралась к бабушке в дом на улицу Портовую. Здесь во дворе взрослые вырыли под скалой щель, куда семья пряталась во время фашистских бомбёжек и обстрелов. Уже на третий день после родов мать вышла на работу. Грудного ребёнка укладывала в порожний лоток для хлеба. Кормила грудью, с трудом выкраивая для этого короткие минуты.

Запомнились Лане многочасовые очереди за мукой, выдаваемой по талонам к праздникам, и удивление знавших их семью людей:

- В пекарне работают, а, как все, стоят за мукой?! Стра-а-анно.

Отчим Светланы Феоктистовны был ранен во время Керченско-Феодосийской операции и попал в плен, откуда бежал. У него были перебиты сухожилия правой руки, поэтому она почти не двигалась. Первое время отец прятался у своих родственников на Лабораторном шоссе, которые жили рядом с местом, где сейчас "Дом севастопольских подпольщиков".

Речь об эвакуации шла постоянно. Когда под Ялтой затонул сантранспорт "Абхазия", жителей города стали брать на военные корабли. Как всегда, никакой организации не было. Но даже если бы она и была, что могла взять с собой в эвакуацию женщина с тремя маленькими детьми?

28 мая 1942 года вышла она из дому в креп-жоржетовом платье, за которое с двух сторон держались Лана и Эля, сумкой с документами и детскими вещами в одной руке и полуторагодовалой Валечкой в другой. Прибыли на Минную пристань. Везде неразбериха, суматоха... Объявили посадку на эсминец "Безупречный". Экипаж освободил места в своих кубриках для пассажиров, относясь к ним с заботой и сочувствием. От Севастополя отошли ночью. Через некоторое время, когда дети уже спали, начался налёт фашисткой авиации. Корабль резко развернулся. Все упали. Началась паника. Но Светлана Феоктистовна хорошо помнит, как через некоторое время сам капитан по громкой связи успокаивал пассажиров, объясняя, что только таким способом корабль мог увернуться от вражеских торпед.

Каждый День Победы Светлана Феоктистовна во время военного парада с волнением искала хотя бы небольшую группу моряков с табличкой "Экипаж эсминца "Безупречного", чтобы поблагодарить их за спасение, но так, к сожалению, ни разу её и не увидела.

На второй день эсминец пришёл в Новороссийск. В порту стояли телеги, на которых эвакуированных развозили по сёлам. Семью Чернышёвых-Кабаевых повезли на хутор Верхний станицы Лабинской Краснодарского края. По дороге беженцы видели, как на их глазах наши солдаты поджигали огромные скирды (соломы?). На хутор прибыли ночью, высадили четверых, а остальных повезли дальше. Где-то в темноте Евгения уложила детей, утром встали, смотрят, а по дороге едут на мотоциклах ...немцы. Получается, что остальных эвакуированных повезли прямо на захваченную ими территорию.

Жильё оказалось подсобкой в неработающей кузнице. Большим счастьем было то, что в ней имелась русская печь. Но варить в ней еду было не из чего. Хуторяне, называвшие себя казаками, оказались людьми прижимистыми. Немцы, естественно, расселились по лучшим хатам и жили там безбедно. Евгения и её дети голодали. Единственная хозяйка из соседнего двора иногда давала ей немного картошки или молока, но когда случайно увидела у Евгении профсоюзный билет, сразу же доложила об этом полицаю из местных, так как была уверена, что эта книжица говорит о том, что беженка - коммунистка. В кузницу нагрянули с проверкой, но ничего криминального не нашли.

Немцам нужны были работники, и они открыли на хуторе детский сад. Туда Лана с Элей утром после ухода матери на полевые работы относили Валю, а сами сидели дома. Школы на хуторе не было. Питались одним варёным просом, перетёртым на ручных жерновах. Все блюда и хлеб (одну буханку им дали по прибытии в Новороссийск) были несолёные. Мать работала на полях с сахарной свёклой. Украсть бурячок было почти нереально, но иногда удавалось. И тогда его резали на тонкие ломтики и пекли прямо на поверхности варочной плиты (посуды им раздобыть не удалось). Получалось очень вкусно.

А хутор жил своей обычной жизнью, даже свадьбы игрались. У Ланы осталась в памяти с одной свадьбы огромная макитра, наполненная крошечными, в полпальца пирожками с мясом. В честь такого события и беженцев угостили.

Летом 1943 года Лана заболела. Местные жители сказали, что эта обычная для их краёв малярия. Никаких медработников и, тем более, лекарств на хуторе не было. Мать не могла оставаться дома даже с больными детьми, иначе все просто умерли бы с голоду. И вот, отнеся сестрёнку в детсад, Лана брала тряпочку, стелила её в тени у забора и в предчувствии приступа ложилась не неё. Потом её начинало трясти, она вся была мокрая от пота и на какое-то время даже забывалась. Младшая сестрёнка сидела рядом и плакала. Из Ланы же выбить слезу было очень трудно даже в такие моменты.

Шла уже третья неделя её болезни. Жёлтая и сухая кожа обтягивала её резко выступающие кости.

- Видать, не выживет, - покачала как-то головой соседка.

- Знаешь, - ответила мать, - она огурца просит. А где ж мне его взять?

Соседка пристально посмотрела на Евгению:

- Ладно, пошли, дам тебе огурчик.

Она раздвинула на грядке ботву и из множества зелёненьких в пупырышках плодов выбрала средний. Один!

Мать принесла сокровище Лане, и та, съев его с каким-то прямо зверским аппетитом, сразу уснула. А на утро почувствовала себя значительно лучше, и с тех пор быстро пошла на поправку.

Весной 44-го началось отступление немцев. Лана помнит, как шли они через хутор непрерывным потоком, а осенью неожиданно появились советские войска. Они стали выдавать населению пайки с уже нормальным солёным хлебом. Это было огромной радостью.

В октябре 44-го семья вернулась в Севастополь и собралась у отца отчима на улице Международной (ныне - адмирала Азарова)-21. Это был полуразрушенный дом напротив почты, который дали нескольким семьям, работающим на хлебозаводе, в том числе и деду по отцу. Худо-бедно руины подлатали и жили в них дружной компанией.

Лана помнит, что их соседи - бухгалтеры Тупиленко Дора Васильевна и Михаил Захарович - почему-то из Ялты привозили много книг, среди которых были и запрещённые, например, стихи Есенина, нигде не печатаемый Арцыбашев и др. Супруги давали читать книги всем желающим. Так Лана пристрастилась к поэзии. Она обожала Есенина, Лермонтова, Друнину, а своим любимым поэтом считала Степана Щипачёва. Его стихи она подолгу могла декламировать наизусть. Отчим Ланы, несмотря на травмированную руку, продолжал трудиться по своей специальности. В семье один за другим родились два сына.

Не вернулся с фронта только старший брат матери, пропавший без вести при взятии Севастополя.

В ноябре 1944 года Лана пошла в 14-ую школу сразу в четвёртый класс. И прекрасно справлялась с программой. В пятом классе её избрали председателем совета дружины.

Полуразрушенное здание дети вместе с учителями долго доводили до ума и вот такими встретили весну 45-го года (Светлана на снимке в полосатом платье):

К сожалению, как звали учителей с которыми они сфотографированы, Светлана Феоктистовна не помнит. Но очень хочет отметить директора школы преподавателя истории Галину Исаковну Погребняк и преподавателя русского языка и литературы Варвару Ивановну Мыс, которые учили их, начиная с пятого класса.

В их класс пришли две девочки.

Одна из них - Надя Крикун - была на костылях. Во время вражеских налётов их семья пряталась в Инкерманских каменоломнях. В июне 1942 года, подбегая ко входу в них, девочка услышала оглушительный взрыв. Очнулась она уже без ноги. Позже стала известна причина взрыва: штольни без предупреждения взорвали наши отступающие войска вместе с находящимися там людьми.

Новая же подружка Светы Ида Орлова во время войны жила в районе площади Пирогова. Их семья пряталась в тоннеле (где нынче находится магазин "Купеческий"), существующего, как говорили, ещё со времён Первой обороны города. Никто толком не знал, куда он ведёт. Детям подземелье казалось бесконечным. Однажды, услышав вой сирен, жильцы близлежащих домов привычно помчались к укрытию. Внутрь набилось множество людей. Ида с матерью Ульяной и какой-то незнакомой девочкой бежали последними. Девочка начала спускаться в люк первой и тут же потеряла сознание. Ульяна кинулась к ней на помощь, но в нос им с дочкой ударил какой-то страшно неприятный запах. Обе начали задыхаться и кашлять. Кто их вытащил из подземелья, Ида не помнит, но с этой девочкой они очнулись в больнице.

Мать отлёживалась дома. Остальные навсегда остались под землёй. Уже после войны Иде рассказывали, что тогда они отравились газом, который немцы использовали в районе ...Малахова кургана. "Так, значит, легенда о том, что под Южной бухтой есть подземный ход с Пироговки до Малашки, вовсе не выдумка"! - Решили подружки. Как ни пытались Ида с Ланой после войны найти этот лаз, так и не нашли. Ходили слухи, что вход в него был взорван нашими войсками.

Однажды Ида и Лана делились своими воспоминаниями об эвакуации. Семью Орловых, как и многих других севастопольцев, вывозили уже немцы. Все жители города у них были переписаны, поэтому никакой толчеи или неразберихи на вокзале не было. Назывались фамилии, и люди садились в заранее отведённый для них вагон. Но куда их повезут, никто не сообщал. Ульяне удалось договориться с охранником, отдав ему все наличные деньги, чтобы он их с дочерью высадил в районе Мелитополя, так как там жила их родня. И он сдержал слово: под покровом ночи выпустил мать и дочь из вагона. Вернувшиеся после войны на родную Пироговку Орловы больше уже никого из тех, с кем ехали в эвакуацию, не встретились: не возвратился никто.

По окончании восьми классов Лана с Идой поступили в судостроительный техникум, где Лана была секретарём комитета комсомола. В дипломах девушек указана специальность судового электрика. Очень хочет Светлана Феоктистовна вспомнить добрым словом своих педагогов, особенно преподавателя литературы Николая Прохоровича и преподавателя черчения Федотова. Николай Прохорович проводил занятия, как в институте: устраивал семинары, поручал писать рефераты. Книг и бумаги практически не было, но была такая жажда знаний и такой ко всему интерес, что студенты показывали превосходные результаты. Правда, из-за неуспеваемости по литературе только из ланиной группы трое студентов судостроительного (!) техникума были отчислены. Зато на уроках черчения преподаватель, дав задание, отходил к окну и всё время, пока студенты корпели над схемами, с огромным чувством читал ребятам ...стихи. Просто так. Для души.

По окончании техникума подруги уехали на работу в Сталинград. Там в 22 года Светлана стала электриком судомонтажного цеха на "Судоверфи". Станки к ним поступали из Чехии и Германии без паспортов. Никто не знал, как на них работать. Бывало, сутками разбирались всем цехом, но всё-таки осваивали, не допуская брака. Вскоре Светлану благодаря её самоотверженному труду и энтузиазму избрали освобождённым секретарём комитета комсомола Сталинградского завода "Судоверфь". Это был настоящий город в городе с многотысячным коллективом, и худенькая девочка в сатиновых шароварах и двумя косичками легко справлялась с работой. Ей прочили блестящую карьеру, но она страшно тосковала по родному Севастополю. Ида вышла замуж, и Лана с удвоенной энергией начала рваться на родину. Её очень долго не отпускали, однако она добилась своего и уехала.

В 1955 году Лана тоже вышла замуж, работала на Морзаводе им. Серго Орджоникидзе, заочно училась в институте народного хозяйства, получила квартиру, в которой живёт по сей день с мужем Бабенко Дмитрием Ивановичем - участником боевых действий, дошедшим до Берлина и расписавшимся на Рейхстаге. Они вырастили двух дочерей, имеют трёх внуков. После сорока лет работы в 1986 году Светлана Феоктистовна вышла на пенсию. Тогда пенсия равнялась 132 рублям. Сейчас - около 1000 гривен.

Много лет Светлана Феоктистовна проработала в Совете ветеранов завода. Ушла, не выдержав начавшегося развала и хаоса.

- Слышать на территории завода, где всегда бурлила жизнь, гнетущую тишину, видеть вырванные из пола "с мясом" станки для меня невыносимо... - с горечью говорит она.

С любимой подружкой Идой они по-прежнему общаются. В основном по скайпу. Та сетует, что нет у неё официально звания "Жителя осаждённого Севастополя".

- Скажите, Светлана Феоктистовна, если бы я попросила Вас прочесть стихи, какие строчки сразу бы пришли Вам на ум?

И она, не размышляя ни минуты, прочла написанное Степаном Щипачёвым в 1944 году:

- Тебе исполнилось сегодня тридцать восемь.

И может быть, хоть с виду весела,

ты с грустью думаешь: подходит осень,

а там — зима белым-бела.

А может, и не думаешь про это —

немало всяких у тебя забот.

Дай бог тебе большое бабье лето

и осень ясную, когда она придет.

Вот такие они, наши ветераны: красивые, активные, полные энергии и любви и заслуживающие гораздо большего, чем имеют.

Екатерина Васильева

фото автора