Севастопольский характер Анастасии Макеевой: это волонтёрство мне не очень нравится, но оно меня не отпускает

Вторая часть интервью с руководителем севастопольской общественной организации «Сердце Севастополя» Анастасией Макеевой. Первый блок общения в рамках цикла «Севастопольский характер» можно посмотреть здесь.

Спецоперация

Я больше контактирую, если вернуться к чиновникам, с ребятами из Москвы. Поэтому информация до меня доходит раньше. Ещё до начала событий я знала, что скоро начнут вывозить мирных жителей — автобусами будет организована массовая эвакуация.

Как только начали вывозить мирное население, я уже была в Ростове. Тогда закрыли границы, чтобы мужчины призывного возраста не могли покинуть территорию ЛДНР. И когда первую партию мирных жителей официально вывезли в Ростов, я уже была под Донецком.

Что я делаю каждый раз, когда езжу на Мариуполь: есть очень много постов, где русские стоят — армия, где ополченцы. Ну, если русская армия — она достаточно хорошо снабжается, то у ополченцев прямо беда с этим. И я выдаю на постах пацанам медикаменты — у кого спина болит, у кого десна болит. Могу уколы сделать. И, конечно, вожу медикаменты полевым госпиталям. Потому что там с этим прямо сейчас не очень хорошо, к сожалению.

Мариуполь

Я туда приехала в первый раз, когда там только всё начиналось.

Город тогда ещё был под контролем Украины, то есть украинские власти там ещё были. Тогда там ополченцев было гораздо меньше, чем бойцов ВСУ.

Тогда у нас была целая партизанская операция — как гуманитарку доставлять людям или кого-то вывезти.

Кстати, мы, когда первый раз приехали в Мариуполь, уже понимали, что там будут котлы. И мы мирное население пытались вывезти, особенно акцентируя на больных, маленьких детях, стариках.

И что нам люди говорили: «Всё у нас будет хорошо. Ничего здесь не будет». У меня даже была ситуация — бабушка, 92 года, совершенно одинокая, я ей говорю: «Поехали в Севастополь. Ну, поехали. Тут сейчас начнётся. Найдём где поселить». Бабушка ни в какую. И вот когда я уже была в пятый раз в Мариуполе, она меня уже просила со слезами на глазах её вывезти. А у меня уже возможности такой не было. И, когда я была там восьмой раз, её уже не было, она погибла.

Сейчас мариупольцы — просто несчастные, перепуганные люди. Не злые. У них даже нет ресурсов человеческих на злость. Они просто ждут, когда это всё закончится. Это просто несчастные люди. Их очень много.

Ранение

У нас в Мариуполе что 7 апреля случилось: плиты перекрытия после артобстрела дня за четыре до нашего приезда завалили один вход в подвал. И там оказались заперты дети с женщинами и два старика. Они там сидели без еды и без воды. У нас был дизельный генератор и болгарка, и мы начали резать арматуру, чтобы плита развалилась на две части и открылся проход.

И когда мы это делали, недалеко ходил мужик в гражданской одежде. Никто на него внимания не обратил. После того как он ушёл, примерно минут через 15 начался обстрел, и меня зацепило.

Бронежилет мне выдали на месте, и он оказался битым. После того случая я уже беру своё обмундирование. Я вообще ничего сначала не поняла. Парень, который был возле меня, погиб. Я к нему ринулась, меня за плечо схватил старый ополченец: «Дура. Куда ты лезешь?». Я уехала оттуда, после того как эвакуировали всех детей. Меня в госпиталь полевой отвезли. Меня ещё когда шили, я ещё в себе была. Потом попозже сознание потеряла.

Всё, что могу сказать, — мне удалили часть внутренних органов. И я теперь буду кушать только жиденькое очень долго. 8 апреля я ещё была в интенсивной терапии, а 15-го я уже уехала обратно на Украину. Потому что я не могу тут сидеть.

После ранения в Мариуполе мне захотелось туда пешком пойти и найти этих товарищей, украинцев, и прямо настучать им по башке хорошо. Злость была сильная.

Волонтёрство и семья

В семье, в быту я очень спокойный человек.

Мама с пониманием ко всему относится. Нас очень сблизила с мамой смерть папы.

У меня трое детей маленьких. Он был очень близок со мной и с моими детьми. Мама у меня уезжала досматривать папиных родителей на Украину, они в Полтавской области жили. Её достаточно долго здесь не было, и вот папа у меня с детьми занимался.

Когда он ушёл — это была личная потеря. Мы вообще не знали, что делать. Если нам с мамой было больно очень, то дети очень сильно замкнулись. А в конце декабря (прошлого года) от меня муж ушёл к другой девушке. Для детей это был удар, с ними даже психологи работали.

Когда папы не стало, я прямо собралась. Поехала в Беларусь на границу с Польшей, работала с беженцами — курдами-езидами. Мы, кстати, были единственной организацией из Российской Федерации, да ещё из Крыма, которая работала в Беларуси с беженцами.

А когда супруг ушёл, я ещё больше собралась. Потому что дети.

Беженцы в Севастополе

Мы с ними работаем в заявительном порядке. Они приходят к нам, берут гуманитарную помощь. Мы в том числе помогаем и с социальным сопровождением. Объективно — ни мы не справляемся, ни штаб «Мы вместе». Ну в плане того, что очень много людей сюда едет.

Почему едут сюда? Потому что думают, что у них там скоро всё закончится и, собственно, они вернутся дом отстраивать. Поэтому они оседают у нас в южных регионах.

Если в 2014-м они ехали сюда как к ментально братским людям, то сейчас они едут просто из-за территориального расположения. Кроме того, в Ростов попасть сложнее, там всё-таки боевые действия ведутся.

Помощь этим людям требуется разная. Например, мамочка, у неё осколок в позвоночнике, врачи говорят, что она сможет со временем пойти. И вот она сейчас лежит парализованная. У неё двое детей — 4 и 8 лет. Им есть нечего, возим им еду.

В общем, разные бывают ситуации. И работаем с каждой ситуацией по факту. Каждый случай индивидуален.

Зачем?

Это волонтёрство мне не очень нравится. Я книгу хочу написать. У меня просто времени нет — оно меня не отпускает вообще, это волонтёрство. Если даже по публикациям посмотреть — у меня нервная система немножко болтается.

Сколько раз эту организацию уже закрывала. Психовала, писала. Не скажу, что я прямо фанат этой всей своей деятельности. Просто времена такие, когда такая деятельность очень нужна людям.

Мы должны быть частью этого мира. Если нам такой опыт даётся, мы должны его спокойно принимать. Можно тысячу раз засовывать голову в песок и говорить: «Нафиг оно мне надо!». Но, если это уже дано, значит, бери и неси. Даётся всегда по силам. Вообще я хочу — мечтаю, что у меня когда-нибудь, я в коммуналке живу, будет частный дом где-нибудь на берегу реки. Обязательно реки, не моря. Я буду сидеть там и писать книгу. Это прямо цель, к которой я иду. Я иду к цели ничего не делать — и писать книгу. Активно иду. Последний раз почти получилось. Предпоследний. Но нет.

Севастопольский характер

Это, наверное, когда вижу цель — не вижу преград. Вот если ты что-то задумал сделать, ты это в любом случае сделаешь вне зависимости от внешних факторов. То есть, даже если весь мир будет говорить «нафиг оно надо», ты всё равно будешь брать и делать. Потому что это нужно делать.

Уверенность, наверное. Даже не уверенность — упёртость. Есть такой знак зодиака — козерог. Вот, наверное, севастопольский характер — это про этот знак.

И прямолинейность. Я бы не сказала, что у меня много знакомых севастопольцев, потому что я родилась и выросла в Севастополе. У меня их громадное количество. И люди есть разные, но всех объединяет любовь к Севастополю. У нас очень такая яркая реакция, если кто-то про нас скажет, что у нас город говно, — ну, всё, извини, чувак, не факт, что ты отсюда на своих двух уедешь.

Любовь к городу. Потому что наш город — это как живой организм. Вот мне, например, когда плохо, я на Малахов курган поднимаюсь, просто на землю ложусь и думаю — под моей спиной столько костей лежит пацанов, которые умирали как раз не за то, чтобы какая-то Настя Макеева из Севастополя сейчас сопли зелёные себе наматывала и в депрессию впадала. А за то, чтобы мир был лучше: без всякой гадости, нечисти. И чтобы проблем в этом мире меньше было. А я сейчас что делаю? Сижу, страдаю. Нет. Так нельзя. И вот эти кости, которые под нами, мне очень много раз помогали собраться в кучу.

Беседовал Андрей Киреев