Севастопольский характер Анастасии Макеевой: принимала участие в боевых действиях как ополченец

Одна из самых известных поэм Николая Некрасова — «Мороз, красный нос», а самые известные её строки: «Есть женщины в русских селеньях <...> В игре её конный не словит, в беде — не сробеет, — спасёт; Коня на скаку остановит, в горящую избу войдёт!». С одной стороны, это собирательный образ настоящей русской женщины, но с другой — у него должен быть конкретный прообраз.

В наше время на такой статус вполне могла бы претендовать руководитель севастопольской общественной организации «Сердце Севастополя» Анастасия Макеева. По крайней мере, такое впечатление создалось во время большого интервью с одной из самых незаурядных общественниц города в рамках цикла «Севастопольский характер».

Севастополец

Я родилась в Севастополе в 1991 году. Детство моё прошло отлично: во флотилию морскую ходила, как, наверное, многие севастопольцы. Закончила 18-ю школу — на автовокзале она находится, на Ревякина. Посещала Ревякинское партизанское подполье. У нас была — Царство Небесное! — прекрасная преподаватель русского языка и литературы Светлана Николаевна Густылёва, и я считаю, что всё то, чем я сейчас занимаюсь, наверное, на 50% — это её вклад. Ну, чтобы вы понимали, у нас все диктанты были на тему севастопольского партизанского подполья, все сочинения, все стихотворения. Если 8 Марта, значит, мы про женщин учим. Я до сих пор помню эти патриотические стихотворения. Всё, что у нас в голове, — «Мы родом из детства», всё закладывается в тот период. Мне, наверное, там так хорошо заложили, что до сих пор — видите, как выстреливает.

После школы я поступила на бюджет в Харьковский национальный университет внутренних дел. Потом кризис грохнул. Перевелась я на заочную форму обучения. Поступила на работу в органы внутренних дел. Работала здесь у нас, в том числе в батальоне патрульной службы у Сергея Николаевича Хотунцева. Потом по распределению попала в Полтаву, там служила. И параллельно заканчивала Одесскую юридическую академию, потому что базу знаний на заочной форме она давала гораздо больше, чем харьковский МВД.

Майдан

В Севастополь я вернулась в период событий на Майдане. Я уже была в декрете со вторым ребёнком. 9 марта 2014 года родила сына среднего. 25 марта со мной связались из Полтавы, сказали, что у меня есть долг Родине и мне надо его срочно ехать отдавать: у них как раз АТО начиналось. Я себя не ассоциировала с АТО. Но присяга есть присяга — написала заявление по собственному желанию. И, благо я была на хорошем счету у начальства там, меня с миром отпустили. Это всё происходило заочно. Они мне прислали трудовую книжку. Большое им спасибо, за то что пошли навстречу.

Донбасс

В 2014 году в конце лета я в составе добровольцев поехала в Донбасс. Принимала участие в боевых действиях в составе ополчения. И в 2015 году я там познакомилась — Царство Небесное! — с удивительным человеком — Елизаветой Петровной Глинкой, доктором Лизой. Тогда она мне сказала, что у меня потенциал большой, энергии много и я совершенно не тем занимаюсь. Она меня тогда направила в это русло, чтобы я свою энергию направила во благо. Сначала я волонтёрила в одной из больших организаций. Но после смерти Елизаветы Петровны (25 декабря 2016 года она погибла в авиакатастрофе) я свою организацию создала. Вначале я её не возглавляла, потому что в моём понимании руководитель должен сидеть с бумажками. Я вообще не бумажный человек. Я постоянно где-то, нет меня в одном месте. Поэтому у нас был номинально один руководитель. Только в 2017 году я стала официально руководителем своей организации.

Доктор Лиза

Когда с ней общалась, то чувствовала себя первоклассницей — столько мудрости, спокойствия и уверенности было в этом человеке. Она была потрясающей, такой, как она, я больше в жизни не встречала, и вряд ли такие люди есть. Она была мудрой, очень справедливой. Я видела, как она лично разруливала множество конфликтных ситуаций, когда у людей с серьёзной вышколкой нервы сдавали. Она совершенно спокойно такие конфликты разруливала. Как она детей вывозила. Хочешь кому-то помочь, но всегда сталкиваешься с бюрократией, бумажками, запретами. Но она всегда это обходила. Я сейчас тоже так делаю. Елизавета Петровна кому-то сверху звонила, и говорила: «У меня здесь 20 детей, из них 10 — онкодетей, надо вывезти». С выездом тогда всё было сложно, потому что Россия тогда статус ДНР и ЛНР не признавала. Очень проблематичен был завоз лекарств. И она все эти вопросы решала просто по одному звонку. Всю себя на это дело она тогда бросала. Я только спустя 7 лет после её смерти, когда в Донбасс с гуманитарной миссией стала ездить, поняла, что она делала, для чего она это делала и как это трудно даётся — не физически, а психологически прежде всего. Когда она погибла, я ушла в себя. Месяцев семь, наверное, ни с кем толком не общалась. Только дом, мама, папа, муж бывший, дети. Есть перестала, вообще не знала, что дальше делать.

Безграничное «Сердце Севастополя»

Мы по уставу можем заниматься всем: грубо говоря, от помощи тараканчикам до доставки гуманитарной помощи в зону боевых действий. Какие-то ОКВЭДы номинальные у нас есть, но по факту — надо чувствовать мир вокруг тебя. Если сейчас такой вид помощи объективен, такой больше нужен, понятно, мы себя туда кидаем. А завтра вот такой вид помощи нужен будет. Просто надо видеть, что вокруг тебя происходит, и понимание само придёт — чем тебе сейчас, на данный конкретный промежуток времени нужно заниматься.

Например, Ялту затопило, ребята с нами связались — коллеги из боевого братства из Ейска. Они говорят: «У нас сейчас возможность есть машину гуманитарки пригнать». Что я им скажу: «Нет, извините, у меня здесь профилактика социального сиротства или там социальная профилактика туберкулёза»?! Что мне теперь — на весь мир вокруг глаза закрыть? Нет. У меня два любимых хэштега — #волонтёрствобезцензуры (потому что в последние годы из волонтёрства сделали какую-то такую хайп-штуку, извратили, мне кажется, это понятие) и #мирвокругнас. #Волонтёрствобезцензуры и #мирвокругнас. Потому что, если ты смотришь, ты видишь, понимаешь, что вокруг тебя происходит. Если ты уже чем-то занимаешься, то как не включаться в такие ситуации. Нафиг тогда вообще этим заниматься?

Гуманитарная помощь и не только

Если мы говорим про мои поездки сейчас на Украину, то, по сути, да, мы занимаемся гуманитарной помощью. Если мы говорим, например, про профилактику социального и повторного сиротства или про социальную профилактику туберкулёза и бездомности — там гуманитарка — это 10% от общего объёма работы, которую мы делаем. Это уже больше социальное сопровождение: юристы, психологи. У нас всё-таки комплексная работа идёт. Потому что кому-то, извините, трусы нужны, дом сгорел, условно, а кому-то — мамочка, например, у неё много детей, образование 8 классов, чтобы оформить социальные выплаты, она даже не знает, куда пойти. Даже если ей список напишешь, она малограмотная. У меня не раз было такое, что я молодых женщин возрастной категории 20–30 лет учила писать. Их приходится сопровождать в личном порядке по инстанциям. Для этого у нас есть волонтёры в качестве домашних помощников. Поэтому разные виды помощи мы оказываем.

Спонсоры

Обыкновенные люди — граждане Севастополя. Из Питера к нам приходит в последнее время очень много посылок по почте с продуктами питания, с вещами, медикаментами, которые мы ребятам на передовую передаём. Кроме того, мы имеем расчётные счета, куда донат поступает — скидывают обыкновенные люди. Никаких крупных спонсоров у нас нет, но потихоньку справляемся.

Недоходное дело

У нас штатных сотрудников пять человек. И около 60 волонтёров сейчас. Зарплату мы выплачиваем в рамках региональных субсидий, которые у правительства Севастополя второй год выигрываем в рамках профилактики социально-повторного сиротства. Эта субсидия нам выдаётся, чтобы сирот у нас в Севастополе было меньше. И в рамках этих субсидий мы закладываем зарплату. Зарплатный фонд у нас от 16 тысяч рублей, у психолога 18 тысяч рублей, но из этих сумм нужно ещё вычитать 13% НДФЛ. Самая большая зарплата — у руководителя нашего ресурсного центра «Юнона» Вячеслава Васильевича Аулова. Он очень долго работал в департаменте труда и социальной защиты, потом на пенсию ушёл. У него громадный опыт в работе с социальными вопросами. Мы за него, конечно, держимся как за спасителя — наш такой якорь. И у него 34 тысячи рублей зарплата, но опять же минус 13% НДФЛ нужно вычесть. Конечно, это небольшие деньги. У координаторов, которые на гуманитарной площадке работают, есть работа параллельно. Наши девчонки даже за свой счёт покупают пакеты и нейлоновые стяжки для гуманитарной помощи. Они идейные. Мне, как руководителю, хотелось бы им платить больше — любой труд должен оплачиваться, это вообще не обсуждается. Тем более у нас девчонки работают не то чтобы небогатые: когда координатор одна заболела, ей есть было нечего. Я через группу просила ей адресно помочь. Хотелось бы, конечно, платить девчонкам достойную зарплату, но возможностей пока таких у меня нет. Я сожалею об этом.

Столовая для бездомных и другой хейт

Когда умер самый родной для меня в мире человек — мой папа, меня как отрубило. Я перестала вообще внимание на людей обращать. Пусть говорят. Раньше я на это очень реагировала больно. Я не понимала искренне своим мозгом, средний вес мозга человека килограмма полтора, и все мои полтора килограмма между правым и левым ухом не понимали — что не так? Там же не только бездомные должны были кушать, сколько у нас до сих пор в Омеге бабушек каждый день за едой приходит. И всё это было бы просто централизованно. Почему люди так реагируют? Я и сейчас не понимаю. Просто мне уже как-то фиолетово. Пусть говорят — мне уже всё равно.

У нас вообще общество такое. Я не готова говорить, что у нас все люди добрые, хорошие — альтруисты. Это, на самом деле, исключение из правил. Народ сам по себе не очень добрый. Взять отдельного человека — с ним разговариваешь, и он тебя понимает. Взять этого человека в составе какой-то массы, толпы — совершенно другой: стадный маразматический инстинкт просыпается.

Люди не все очень добрые — вот, что я хочу сказать. Каждый печётся о себе, за своё личное пространство, а когда прижмёт — конечно, да, сразу начинает просить о помощи.

Хочется иногда сказать: «Так ты же вчера стоял на той же площади и орал, а сейчас за помощью пришёл». Но я, наверное, буду тварью последней, если я так скажу. Я просто улыбаюсь в душе — и такая: «Иди давай, будем помогать».

Власти

Губернатора я ни разу в глаза вживую не видела, не удостоилась такой чести. Я общаюсь с Толмачёвым Сергеем Александровичем [вице-губернатор Севастополя]. В принципе, классный мужик. И он очень понимающий. Вот что надо, особенно по моей работе, он всё решает. Какие-то барьеры бюрократические — звонишь Сергею Александровичу, он всё организовывает. За это ему спасибо большое. Он даёт очень много рычагов для помощи. Ну, вот это, наверное, единственный человек [от правительства Севастополя], с которым я общаюсь.

Ещё точечно обращаюсь: например, когда ребёнка десятимесячного везли из Мариуполя. Там сейчас нет ни врачей, ни средств, ни возможностей для диагностики, каким-то кустарным методом диагностировали водянку. Ребёнку становилось всё хуже, хуже, хуже — в дороге терял сознание. Я тогда пишу Татьяне Щербаковой [депутату Заксобрания Севастополя], она позвонила Александру Кулагину [вице-губернатору города], он договорился в главным врачом детского комплекса — и, когда мы приехали, нас там уже ждали. В итоге ребёнку диагностировали опухоль доброкачественную и на следующий день отправили в Краснодар. Вот в таких ситуациях мне помогает Щербакова, Кулагин на подхвате. Ну и Павел Юрьевич Буцай [уполномоченный по правам человека в Севастополе], конечно. Куда без него.

Продолжение следует.

Беседовал Андрей Киреев