Начало.
Алексей Пивоваров с НТВ снимает фильм «Серп и Молох» о коллективизации (или, как он говорит, раскрестьянивании России). Для этого ему нужны всякие данные об этом событии, особенно фотографии, присылать которые он просил телезрителей по указанному адресу и телефону:

Москва, ул. Академика Королёва, д. 12, НТВ, коллективизация;
kolchoz@HTV.ru
+7-962-924-85-61.
К сожалению, он не сказал, до какого числа принимаются письма.

Отправила я ему обычной почтой вот этот вариант.

Здравствуйте, уважаемый Алексей!

Хорошо, что Вы подняли эту тему. Я тоже считаю, что она далеко не исчерпана, и требует изучения и осмысления. Меня как этико-сенсорного интроверта в ней интересует, прежде всего, социально-психологический аспект: почему, например, люди, нередко родные по крови, жившие друг с другом бок о бок, вдруг бросались на чужое, в пылу азарта отбирая даже последнее, и становились врагами? Читаю сейчас книгу В. Гуленко и В. Тыщенко «Соционика идёт в школу» (Москва, «Чёрная белка», 2010г.), где авторы предлагают нам обратить внимание на некоторые закономерности в жизни общества. Соционики считают, что развитие в нём идёт не совсем по спирали: внутри неё есть ещё и синусоида с четырьмя подъёмами и спадами. Сначала романтики и теоретики (первая квадра социона) придумывают что-то новенькое, это новенькое, порой весьма жёсткими средствами, начинают внедрять в жизнь прагматики и дельцы второй квадры, пришедшие на смену им люди третьей квадры этот статус узаконивают, и всё бы ничего, но есть ещё и четвёртые, которые начинают добытое с таким трудом критиковать, высмеивать, выражать по его поводу недовольство, и общество разваливается. Снова приходят романтики и теоретики и говорят: «Мы придумали! Мы знаем, как надо»! И цикл начинается сначала, причём, обычно с революции. И так без конца. То есть, процессы эти, видимо, протекают по объективным законам природы, изменить которые мы не в состоянии. Конечно, когда знаешь причину болезни (а ведь мы уверены, что общество наше больно, не так ли?), становится легче, потому что, зная причину, с нею можно бороться. Но умно ли называть болезнью природные закономерности, а, тем паче, пытаться против них воевать? Мы видим, что общество не справедливо, и всё трепыхаемся в надежде на перемены к лучшему. А, может, природе и вправду «выгодно» иметь в своём арсенале человека - раз уж он такой со своею энергоизбыточностью (М. Веллер «Всё о жизни» Москва, 2007г.) образовался - именно для того, чтобы периодически разрушать старое? Иначе развитие, без которого только смерть, будет невозможно. Понятие же справедливости у природы нет. И мы вынуждены с этим смириться, как и с тем, что наша жизнь пришлась на период бурной деятельности четвёртой квадры. Но ведь как не хочется смиряться-то! Только следует помнить, что и в другие периоды жизнь не становится легче.

Давно я собиралась записать воспоминания своей 86-летней мамы, да всё было недосуг. И вот, благодаря Вам, наконец-то, я за них взялась. Не так их, правда, много. И фотографий практически не осталось: в войну вырвали из рук мамы сумку с ними, думая, что там продуктовые карточки. Всё, что смогла, сканировала и прилагаю к рассказу.

"....человечество ещё не начало в полной мере жить по-человечески".

Е. В. Олькова и Е. А. Удалова "Что такое соционика, или Ваш шанс начать жить по-настоящему" (Москва, 2008), стр. 10.

Итак, моя мама Ухналёва (Иванова в девичестве) Екатерина Тимофеевна

родилась 15 марта (по паспорту – 15 мая) 1926 года в деревне Перелог Дрегельского района Новгородской (тот, что сейчас Великий Новгород) области. Вот о жизни этого района Среднерусской возвышенности в период двадцатых – тридцатых годов двадцатого века я и хочу рассказать.
Но сначала два слова о моём отце – Ухналёве Илье Акимовиче. Он был намного старше матери, и потому его давно нет в живых, а он-то мог много рассказать о коллективизации в своём родном селе Починок Кардымовского района Смоленской области. Однажды мой будущий отец в очередной раз съездил туда в гости из Ленинграда, где работал инженером на кораблестроительном заводе, а, вернувшись, поделился своими горькими впечатлениями от её последствий с коллегами. В результате:

Как можно уже догадаться, посадили его, фронтовика, блокадника за это по печально известной 58-ой статье на 10 лет. (Да, вот довелось нам с мамой с материалами «Дела» его ознакомиться. Не думали, что до этого доживём).
Когда престарелому академику В. Л. Гинзбургу вручали Нобелевскую премию за открытие, сделанное им более тридцати лет назад, он с улыбкой сказал: «В России нужно жить долго»! Моя мама так и делает :smile: , иначе не было бы этих её воспоминаний.

Первый вопрос, какой я ей задала:
- Мам, а как ты считаешь, вы хорошо тогда, в двадцатых годах прошлого века жили? Может, и правда, жизнь требовала каких-то перемен?
- Ой, хорошо! - Сказала она. - Нет, даже очень хорошо, и ничего, на мой взгляд, менять не надо было.
Вот тебе и представитель четвёртой квадры (моя мама – этико-интуитивный интроверт)!
Впрочем, судите сами.
На правом берегу реки Мды (см. «Карту-схему» в конце рассказа), в 60 км от ближайшего городка Малой Вишеры стояло большое село Пашково. (Наиболее громкие события Великой Отечественной связаны с находящимся вблизи от этой местности Мясным Бором). В Пашкове жили родители моей мамы: Иванов Тимофей Фёдорович (1894 года рождения) и Иванова (Харитонова в девичестве) Анастасия Харитоновна (1900 года рождения).

Поженились они после возвращения Тимофея с Империалистической войны. Но не просто поженились: бабушка моя ушла за него уходом, как говорили в тех краях. Дело в том, что любила она младшего родного брата Тимофея – своего ровесника Семёна. Семья их была довольно бедной, а Настиному отцу свою единственную дочь-любимицу хотелось выдать за человека состоятельного, и таковой – владелец мельницы – в селе нашёлся. Отца не смущало, что мельник нелюб дочери.

О свадьбе заговорили, когда и Семён (он носил почему-то фамилию Ивановский. По не известной маме причине в округе члены одной семьи часто имели разные фамилии), и Тимофей сражались на фронтах Империалистической войны. Вот такими были братья в те годы (Тимофей слева).

Узнав о сватовстве мельника, решительная по характеру Настя заявила отцу, что лучше умрёт, чем выйдет за него замуж. Пришлось отцу, пока дело не сладится, запереть от греха непокорную дочь в светёлке. В это время возвращается с войны комиссованный по ранению Тимофей. Узнав о Настиной беде, он залезает к ней в окно и предлагает помощь. Но Настя не видит выхода. Тогда Тимофей признаётся ей, что всегда её любил, но не смел мешать счастью брата. «Если ты согласна, - предложил он, - выходи за меня, всё в нашу семью попадёшь. А Семён вернётся, видно будет». И Настя решилась. В ту же ночь они убежали с Тимофеем. Для порядка отец пожурил дочь, но вскоре простил. Вернувшийся живым и здоровым Семён ни в чём не стал упрекать брата и его молодую жену. Женился сам, и поначалу Ивановы-Ивановские жили одной дружной семьёй. Анастасия стала замечать, что её Тима утром вскакивает с постели всегда весёлый, полный энергии и планов, а Семён долго расхаживается, почти до обеда пребывая в сонном состоянии, что так не соответствовало её деятельной натуре. На деревенских праздниках Тимофей, в отличие от Семёна, был одним из лучших плясунов, что также очень нравилось Анастасии. Так постепенно она поняла, что не было бы ей счастья, да несчастье помогло, тем более что и родители её давно уже считали Тимофея любимым зятем. В 1920 году у Ивановых родилась дочь Антонина, а в 1922 – Анна. Жить у родителей Тимофея стало тесно, и Ивановы-младшие вместе с собирающимися отселяться на хутор такими же молодыми семьями собрались на сход. В двух километрах от Пашкова выбрали место. Анастасии уж очень на тех землях понравился один лужок с большим белым гладким камнем. Она так и видела этот камень у входа на крыльцо своего дома. Стали тянуть жребий: кому где строиться. И что вы думаете? Моей бабушке из всех двенадцати достался именно тот участок, о котором она мечтала! Супруги были рады вдвойне, считая, что на новом месте заживут так же долго и счастливо, как жили в Пашкове их родители.

Моя мама родилась уже на хуторе, который назвали Перелогом, в самый разгар стройки. Бабушка, будучи беременной ею, обрубала сучья деревьев, вместе с мужем затаскивала брёвна на сруб их будущего дома, готовила еду… Строились все одновременно, поэтому помогать особо было некому. Но работалось весело, с надеждой на светлое и радостное будущее. Были, конечно, и болезни, и смерти детей, которых, кстати, ненабожная молодёжь хоронила порой некрещёными, но жизнь брала своё. Всем очень нравилась хорошо просматривающаяся с их поляны утопающая в цветущих садах и сирени деревенька Крутик, расположенная на высоком холме по другую сторону речки Переложки, берущей начало из озера у села Захожи. Крутик не так давно основали старшие братья и сёстры переложцев. Следуя их примеру, младшие тоже оставляли земли вокруг своих домов для посадки яблонь, сирени, тОполей (как тогда говорили), черёмухи. Но, в отличие от крутиковцев, примерно однотипные дома которых стояли строго в ряд, в Перелоге собралось много фантазёров, которые строили по-разному. Архиповы-Удальцовы-Улановы, на всю округу славящиеся как искусные строители, решили отгрохать двухэтажный дом довольно сложной конфигурации, тем более, что тому способствовал и ландшафт доставшегося им участка, кто-то ещё недострой спешил украсить удивительной красоты резными наличниками, две другие семьи сооружали на придомовой территории так называемый зимник, где семья с целью экономии топлива, будет жить зимой… Самым простеньким оказался дом всего на три окна у двоюродного брата Тимофея Василия Иванова. Правда, и семья у него не была большой.

Всего на хуторе было двенадцать дворов (в скобках указаны не умершие в младенчестве дети от старших к младшим):

1. Самых крайних мама не помнит. Вроде, Антоновы по фамилии и, вроде, учителя.
Они вскоре уехали, говорят, из-за какой-то несчастной любовной истории между их дочерью и Константином Кучеровым-младшим.
2. Быстровы Яков Харитонович и Евдокия (Анна умерла от туберкулёза, Евдокия умерла от туберкулёза, Татьяна, Николай, Клавдия умерла от туберкулёза, Александр).
3. Кучеровы Никита и Пелагея (Василий – погиб на фронте, Константин пропал без вести на фронте или репрессирован, мама точно не знает, Маргарита, Алексей).
4. Ивановы Василий и Евгения (Анастасия умерла от туберкулёза, мальчик).
5. Палисадовы Павел и супруга (Анастасия была на фронте, Павел, Александра, Валентин, девочка).
6. Ивановы Тимофей и Анастасия (семья мамы).
7. Белокуровы Андрей и Ирина (Александра умерла от туберкулёза, Иван погиб на фронте, Алексей погиб на фронте, Антонина, Мария умерла от туберкулёза).
8. Фамилию не помнит.
9. Переваловы Пётр и Александра (Екатерина, Мария). Мать Александра умерла от туберкулёза.
10. Тимохина Татьяна (Екатерина, Михаил, Яков погиб на фронте, Иван погиб на фронте).
11. Фамилию не помнит.
12. Архиповы Павел Иванович и Прасковья, Удальцовы, Улановы (Ольга, Павлик погиб в блокадном Ленинграде, Нина погибла в блокадном Ленинграде). Глава семейства Павел-старший погиб в блокадном Ленинграде.

Вечерами с детьми собирались на поляне у общего котла, плясали под гармошку, пели песни и частушки, порою собственного сочинения:

«ЗАхожски орешники,
ДупЕльские просмешники,
ПерелОгски маленьки,
Как цветочки аленьки».
(Неподалёку было ещё одно село с интересным названием Дуплё).

И действительно перелогские девчата славились своей красотой. Не даром на хуторские гулянья так и тянуло парней со всей округи. За старшими частенько увязывался совсем ещё ребёнок Лёнька Харитонов, уже тогда виртуозно игравший на балалайке. Периодически он гостил у родственников в Крутике (хотя, возможно, что там у него в то время жили и родители, мама точно не знает), но целыми днями пропадал в Перелоге у своей родной тётки Шуры Кучеровой (жены Кучерова Василия). Подружку маминой младшей сестры Таисии – десятилетнюю Клаву Палисадову, по нему просто «умиравшую», даже Клавой Харитоновой дразнили.
В последующем Леонид Харитонов станет известным артистом, любимцем всей страны.
Так слева с высокой тОполью, справа – с развесистой рябиной
выглядел новый дом Ивановых:

А ещё маме запомнились такие частушки:

«На божнице две царицы,
По краям апостолы.
Научились мы плясать,
Слава, тебе, господи»!

И:

«На божнице две царицы
Уплетают колбасу.
Подождите, две царицы,
Я вам водки принесу»!

На самом деле мама не помнит, чтобы на их хуторе или в окружающих деревнях кто-то слыл пьяницей.

За домом Архиповых в гору вела дорога. На плоской вершине горы установили качели. Взмывающим на них казалось, что видно если не всю Землю, то, по крайней мере, её половину. Вниз от качелей шёл склон, который зимой превращался в длинный каток, с которого дети съезжали на санках, а старшие мальчики ещё и на трёхногих кОзлах. С высоты открывались удивительной красоты виды: богатая рыбой Мда, грибные и ягодные леса, перемежающиеся холмами и болотами, с которыми связаны разные страшные легенды. В окружающих лесах росло море грибов, на болотах - клюквы, костяники, черники, голубики, морошки. Дары лесов и болот здесь собирали издавна, сдавали в заготконторы, также сдавали мясо, молоко, овощи и на вырученные деньги приобретали обувь, одежду, школьные принадлежности детям, инвентарь и всё прочее, необходимое в хозяйстве. Практически в каждом дворе с помощью специального приспособления под названием белила давили конопляное и льняное масло, на специальном ткацком станке – ставе изо льна ткали полотно – точу, которое зимой отбеливали на снегу. Из него получалась отличная одежда, постельные принадлежности, скатерти. Все женщины и девочки в деревне умели красиво вышивать, мережить, вязать, без всяких выкроек шить руками и на швейных машинках.

Вот чудом сохранившаяся филейная работа из того полотна. Кто сделал это полотенце, мама точно не помнит:

Иногда Тимофей с товарищами ездил на заработки, как тогда говорили, «на МУрман». Что именно они там делали, мама не помнит, но хорошо помнит, как отец возвращался. Однажды Настасья так соскучилась по мужу, что даже попросила соседку погадать ей на картах. Та, разложив карты, заговорила что-то невразумительное. Тогда Настасья решила сама карты раскинуть. Через минуту она вскочила и побежала за ворота. «Куда»?! – Крикнула соседка. А им навстречу уже вышагивал Тимофей, гружёный подарками. Мама помнит, какие удивительно огромные и красивые купленные где-то по дороге яблоки он тогда высыпал на стол перед изумлёнными девчонками.
Многие держали охотничьих собак, с их помощью в лесах охотились на зайцев, куропаток, тетеревов. Ивановы же любили кошек. А домА на хуторе охранять необходимости не было: не встречались в тех краях разбойники. Ограды же сооружали только от скота. У Быстровых была пасека. Мёда хватало на весь хутор. Естественно, что в каждом дворе в обязательном порядке были гуси, куры, свиньи, коровы, лошади, у многих – овцы. Вот эти десять лет: от 1925-го примерно до 1935-го - мама считает годами абсолютного счастья. Не только своего. Достатка сельчане были примерно одинакового, всем всего хватало, завидовать было некому.

В конце двадцатых годов старшие дети пошли в школу, которая вместе с домом для учителей была выстроена на мызе противоположного берега Мды для всех младшеклассников близлежащих сёл: Крутика, Перелога, Бахарихи, Киева, Боровчины, Бережка, Помозова, Фалькова, Пелюшни, и Пашкова. От Перелога до школы было 4 км. Дети по-разному преодолевали это расстояние. Реку зимой переходили по льду, летом ходили в обход через мост в районе Помозова. Вёснами, бывало, из-за разлива реки правобережные на учёбу не могли попасть длительное время, иногда в непогоду учителя оставляли учеников ночевать у себя. Всё это было весёлым приключением, как и праздники, на которые жители разных сёл периодически собирались в Пашкове или в более дальних сёлах: Кременичах (за 15 км от Перелога), где была школа-семилетка, или Тидворье (7 км от Перелога), в котором позже открыли сельсовет. Ни служителей культа, ни культовых учреждений мама практически в эти годы не видела (за исключением двух часовенок: на мызе и на обрыве горы над Пашковым). Только однажды ей довелось встретить идущих венчаться в церковь села Кременичи, куда частенько возил её с собой отец, когда отправлялся по делам. Пренебрежительные же разговоры по отношению к попам дети слышали и с детства знали, что народец этот алчный, жуликоватый и никем не уважаемый.
Детская память матери не зафиксировала того, чтобы кто-то в округе слыл лентяем. Не была она свидетелем и громких семейных скандалов или разводов. Ей были знакомы семьи, где тяжело болел один из супругов, даже психическими заболеваниями, но все спокойно переносили трудности, не бросая близких в беде до самого конца. Не помнит мама и такого, чтобы во время каких-то праздников сельчане совсем не работали. Однажды при ней отцу кто-то сделал замечание, что он приступил к работе прямо в пасхальное утро. На что отец ответил: «Пусть бог за плохое наказывает, а за работу он не осудит». Никем строго не соблюдались и посты. Мама помнила, как отец говорил, что есть можно всегда и всё, что угодно, главное – не есть друг друга. Конечно, это не отцовский афоризм, но для мамы впервые он прозвучал именно из его уст, и она запомнила его на всю жизнь. Бабушка Настя иногда употребляла поговорки, типа «Без бога не до порога», однако религиозным обрядам значения не придавала и аборты, как и другие женщины, делала, причём, легально, в стационаре, но всё равно однажды чуть не погибла от кровотечения. Афишировать это, естественно, стыдились, поэтому сразу после операции женщины брались за публичную тяжёлую физическую работу, будто и не лежали в больнице. Детей в церковь тоже никто никогда не водил.
В мамином окружении не было людей, желавших куда-либо уехать из родных мест. Все хотели жить здесь, продолжая дело отцов.

У Ивановых было четыре родных дочери (последней в 1931 году родилась Таисия), приёмная дочь сирота Юрьева Галина (1916 года рождения), кем-то привезённая в их семью в качестве няни, и две девочки у них умерли в младенчестве. Тимофей уже отчаялся увидеть наследника, как, наконец, родился мальчик. У него была врождённая паховая грыжа, которую счастливым родителям какая-то бабка предложила вылечить с помощью …укуса чёрного «водяного таракана». Так и сделали. У малыша, по всей видимости, началось заражение крови, от которого он вскоре и умер. Горю родителей не было предела. Мама до сих пор поражается, как такое позволил её неглупый грамотный отец, ведь ребёнок ничем не болел, с грыжей этой вполне можно было обратиться к врачу в больницу, которая находилась в Заозёрье, всего в семи километрах от Перелога… Но так почему-то у них в те годы было принято лечить детские грыжи. Больше у Ивановых детей не было. А в больнице в своё время пришлось полежать Тоне. Её в матерняке (так называли начало леса) во время сбора грибов укусила гадюка, которых в тех краях водилось великое множество. Редко, кто ни разу в жизни не был ими укушенным. Старшие обычно место укуса сразу надрезали, отсасывали яд и к врачу не обращались, в течение двух-трёх дней стараясь больше пить. Иногда состояние пострадавших было довольно тяжёлым, хотя о смертельных случаях мама не помнит.

Некоторые из хуторян, у кого семьи были очень большие, держали двух коров и лошадей, но наёмных рабочих не было ни у кого. Все: и стар, и млад - трудились на благо семьи в меру своих сил. Ивановы, как и большинство, держали одну корову и одну лошадь. Корову их звали Басулей (от слова баскАя – красивая), а лошадь ПОйгой. Все признавали, что и корова, и лошадь эти были необыкновенные. Во-первых, корова давала больше всех хуторских коров молока, и, кроме того, имела какие-то очень уж большие необычно прямые рога, похожие на рога буйволиц. Словно зная об этом, она любила пугать ими детей, хотя и не бодалась никогда: голову наклонит, глаза на ребёнка выпучит и угрожающе мычит. Когда скот пригоняли с пастбища, родители, ещё издали завидев стадо, кричали малышам: «А, ну, домой: Тимкина Басуля идёт»! Но многие дети, особенно, конечно, мальчишки, с визгом и хохотом уворачивались от неё, проверяя свою смелость, почти, как испанцы во время устраиваемого ими бега быков. Видимо, желание демонстрировать удаль даже там, где это не обязательно, в крови у людей. Пойга же была прямой противоположностью Басуле. Купленная не объезженной лошадка удивила хозяев ещё при первой попытке её запрячь, так как безропотно нагнула голову и позволила сделать с собой всё, что от неё требовалось. И работать она сразу начала наравне со взрослыми лошадьми, причём, Пойге никогда не нужен был кнут: стоило тихонько сказать «ну» или «пошла», как она тут же приступала к работе. Многие в округе поражались её выносливости и просили Тимофея продать от неё жеребёнка, когда он появится. Дед обещал.

У хуторских дошколят была обязанность каждое утро отвозить в Кременичскую школу старших детей. Для этого родители школьников по очереди давали им своих лошадей. Маленькие извозчики радовались случаю, когда выпадало ездить с Пойгой: с нею никогда никаких проблем не было. А с другими лошадьми приключались. Однажды в буран моя шестилетняя мама отвезла вот так на дровнях, запряжённых молодым соседским конём по кличке Мальчик, своих старших сестёр и их одноклассников в школу, а на обратном пути Мальчик поскользнулся на обледенелом склоне и упал на брюхо, растопырив все четыре ноги. Упряжка никак не давала ему подняться. Конь глядел в глаза испуганной девочке с человеческим отчаяньем. Мама тогда подумала, что случилось самое плохое: Мальчик сломал ногу. Но всё равно она, как её учили, упорно продолжала таскать ему под копыта снег и утаптывать его. Часа через два вокруг коня образовалась нескользкая поверхность, но испуганный Мальчик ни в какую не хотел подниматься. Мама нагнулась к уху коня и долго уговаривала его ласковыми словами. Наконец он, недоверчиво скосив на девочку глаз, сдался. Первая же попытка встать оказалась удачной, и мама благополучно добралась до дому. Никто не придал этому событию значения: ну, задержались немного, бывает.

Как начался этот кошмар, мама точно не помнит. Помнит только, что с начала тридцать пятого года родители отчего-то тревожились, шептались, о том, что у людей в соседних сёлах отбирают скот, боясь, что доберутся и до них. Однажды она возвращалась с отцом из Пашкова. Ещё издали стало ясно, что на хуторе что-то происходит: незнакомые люди толпились у возвышавшегося над всеми дома Архиповых, слышались плач и крики. Отец соскочил с саней, бросив поводья дочери, и решительно вошёл в гущу толпы. Катя привстала, пытаясь разглядеть, что случилось. И тут она увидела, как из Архиповского хлева какие-то дядьки выводят лошадей.
- Не да-а-а-ам! – Истошно кричала Удальцова - мать лучшей Катиной подружки Олечки, старшей из детей Архиповых.
Ухоженные лошади с лоснящимися боками испуганно пританцовывали на скользком насте, образовавшемся после вчерашней оттепели.
- Куда вы денетесь, кулаки-мироеды?! – Закричал ей в ответ беззубый мужик в рваной шапчонке.
- Какие ж мы кулаки, люди добрые? – Заплакала хозяйка дома, обращаясь к хуторянам. – Разве ж мы не работали наравне со всеми? Разве ж мы кого нанимали пахать или урожай собирать?
- У вас две лошади, а такое не положено!
Катя не сразу сообразила, что говорит это двоюродный брат отца, дядя Вася Иванов, осторожно спускающийся со швейной машинкой в руках с высокого крылечка Архиповского дома.
- Так у нас две лошади ж не от хорошей жизни! Ведь пашем-то сами, Павлушка пока не помощник, дед парализованный, а у мужа травма была… Да что я вам рассказываю?! – Снова запричитала несчастная женщина, явно рассчитывая на заступничество окружающих. Но толпа угрюмо молчала.
Поёрзав, Катя решилась оставить повозку, и потихоньку протиснулась к дому подружки. Войдя в дом, она увидела забившихся в угол за печкой заплаканных сестёр и брата Архиповых, а наверху ругающихся Архипова-среднего, своего отца и троих незнакомых мужиков. Катя вбежала по лесенке на второй этаж.
- Нет! – Орал один из незнакомцев. – И ночевать им тут не дадим.
- А куда ж их, прямо на мороз? – Горячился Катин отец.
- А что они, особые что ли? – Отвечали ему. И, отвернувшись, скомандовал остальным:
- Ну, что стоим?
Двое дюжих мужиков ринулись в спальню. Почему мама побежала за ними, как не побоялась, она и сама не знает. Вот и стала девятилетняя девочка свидетелем той страшной сцены, которая отпечаталась в её памяти на всю жизнь.
В крошечной спаленке с небольшим, покрытым изморозью окошечком, где Катя с Олечкой частенько слушали сказки Олиного деда Архипа, помещалась только его узкая изящная металлическая кроватка с хитрыми переплетениями сетки. Катя запомнила этот рисунок, потому что однажды по просьбе Олечкиной мамы доставала из-под неё загнанный котёнком клубок шерсти.
- Вставай, дед! – Закричали мужики.
Кряхтя, дед поднялся, вопросительно, но отнюдь не робко глядя на них.
- Собирайся!
- Куда?
- Нам плевать, куда ты пойдёшь. Ваш дом забирает сельсовет.
- Как это? – Удивился дед.
- Да так это. Кулаки вы! Кровопийцы народные. Понастроили хоромов, куркули…
- Так ведь у нас участок такой: неудобья сплошные. Мы потому и согласились на него, что сын хороший строитель и сумел из этого выгоду извлечь. Другие бы намучились.
- А теперь ты, кулацкая морда, мучиться будешь!
- Да что ты с ним рассусоливаешь? – Гаркнул второй. – Забирай кровать.
- Нет уж, сынки. – Заявил дед. – Я на этой кровати помирать собирался. На ней и помру. – И неожиданно шустро юркнул под одеяло, свернувшись на боку калачиком.
Мужики переглянулись, и один, не долго думая, подхватил деда под мышки и поволок на улицу, только ноги стариковские по ступенькам стучали. Катя побежала за ними. Тело в белых кальсонах и исподней рубахе, раскачав, бросили с крыльца прямо на снег, под ноги зевакам. Толпа, ахнув, расступилась. Раздался дружный плач сестёр Архиповых. Следом за ними весь красный на крыльцо выбежал Тимофей:
- Да помогите же! – Закричал он застывшим в ступоре соседям.
Народ, оправляясь от потрясения, начал помогать Тимофею поднимать стонущего деда Архипа и грузить его в сани.
- Доченька, быстрее вези дедушку к нам домой! – Крикнул отец Кате, укрывая его снятым с себя тулупом.
Катю трясло от страха, но умнице Пойге ничего не нужно было указывать: она споро побежала к знакомым воротам.
- О-о-й, О-о-й! – Запричитала мать, хлопоча вокруг деда. А он, казалось, так и не понял, чтО с ним такое произошло. Да и как такое понять нормальному человеку?

Дом и двор Архиповых опечатали, поэтому семья вынуждена была поселиться в своей бане на берегу речки. На следующий день они пришли к Ивановым за дедом. Настасья, было, предложила оставить его у себя хотя бы до весны, но соседи сказали, что за помощь кулакам с ними поступят так же: мол, знают от живущих в других деревнях.
Бани у всех топились по-чёрному. Пришлось Архиповым впопыхах перекладывать печку и как-то обустраивать быт. Но что быт, когда уже на второй день семье стало нечего есть. По ночам Ивановы тайком носили пострадавшим то хлеба, то картошки, пока не пришли и к ним.
Всё тот же Василий, без приглашения прошедший в комнату и бесцеремонно рассматривающий её убранство, начал с того, что отныне хуторяне являются членами одного коллективного хозяйства - колхоза, руководители которого находятся в Тидворье. Он же является их полномочным представителем в Перелоге.
- Пишите заявление о том, что вы согласны вступить в колхоз и отдать туда весь свой скот, птицу и инвентарь. – Предложил он Ивановым.
Тимофей вопросительно посмотрел на жену. Ответ он без труда прочёл на лице супруги. «Не вступит. – Вздохнул он. – Уже говорила, пусть стреляют, а в колхоз не пойду. Но что же делать? Умрём ведь тогда с голоду».
- А можно, мы подумаем? – С непривычной для Настасьи заискивающей ноткой в голосе спросил Тимофей родственника.
- Можно. Пять минут. – Осклабился начальник. – Или, может, кто-то (он многозначительно посмотрел на Настасью) из вас «боится колхоза, как чёрта»?
Анастасия от знакомых слов вздрогнула.
- То-то! – Удовлетворённо потёр руки Василий, глядя на женщину. - Не так ли намедни заявил твой родной братец Митрофан Кудрявцев в Замостье на собрании? А теперь он знаете где?
В комнате повисла напряжённая тишина.
- В каменном мешке гниёт! – Захохотал Василий.
- А что это такое? – Не удержалась Настасья.
С тех пор, как на следующее после собрания утро брата арестовали «за клевету на Советскую власть», о его судьбе ничего не было известно. Родственники и рта раскрыть по этому поводу не смели. Некогда весёлая и приветливая его жена Екатерина, из последних сил пытавшаяся прокормить оставшихся без отца четверых малолетних детей, вся высохла и почернела.
- Камера такая специальная в тюрьме метр на метр, типа колодца без крыши. А кидают туда только самых отъявленных врагов Советской власти, которые прут против линии партии и лично товарища Сталина.
При имени ненавидимого тирана, которого в округе страшно боялись, Настасья снова вздрогнула. (За шестьдесят последующих лет о Митрофане Кудрявцеве так ничего больше родственникам узнать и не удалось).

- Пиши! – Вдруг саданул он кулаком по столу под самым носом у Настасьи.
- Не грамотная я. – Отрезала та. И вышла вон.
- Ну, что ж, попляшешь ты у меня. – Прошипел Василий, пряча в карман заявление Тимофея.

На самом деле Анастасия, которую отец в своё время не счёл нужным отдать в школу, успела познакомиться с грамотой у Антоновых, и по складам читать и немного писать умела.
Утром выяснилось, что все до единого хуторяне вступили в колхоз. Кроме Настасьи. Подруги уговаривали строптивую: «А, может, всё не так и страшно, Настёна? Поработаем, посмотрим. А, ну, как накажут? Ты о детях подумала»?
Настя молчала, но про себя знала точно: ногИ её в колхозе не будет никогда.
Вечером к Ивановым прибежала подружка Тони Палисадова Настя, которая откуда-то узнала, что завтра начнётся обобществление имущества, а к Ивановым как к семье, где есть единоличник, имущество придут описывать с какими-то ПОНЯТЫМИ. Родители поручили Кате на следующее утро увезти самое ценное – швейную машинку своей дальней родственнице тётке Варушке в Захожу, что в четырёх километрах от Перелога.

В обед приехала комиссия по отбору имущества в колхоз. Из дворов выводили недовольно мычащих коров, ставили их на дровни, привязывали и отвозили в неизвестном направлении. Под уздцы уводили фыркающих лошадей, пух и перья летели от обобществляемой птицы, вдоль санного пути хорошо просматривалась дорожка от просыпавшейся из обобществлённых мешков муки. Обобществлённое сено девать было некуда, и оно оставалось у прежних хозяев, которые уже не могли пользоваться им без разрешения председателя. По всем дворам стоял вой и плач. Пришла очередь Ивановых. Одним из понятых вынужден был стать новоиспечённый колхозник Яков Быстров, ещё один старший родной брат Анастасии. Под тяжёлыми взглядами четырёх пар детских глаз упрямую Басулю тщетно пытались вывести из хлева. Впервые в жизни она боднула одного из представителей власти, чем страшно его обозлила. Он остервенело начал лупить её по холёным бокам плёткой, предназначенной для лошади. Проходя мимо своей ласковой хозяйки, Басуля задержалась, внимательно на неё посмотрела и …заплакала. Крупные капли закапали на снег, постепенно сливаясь в ручейки.
- Тьфу, чёрт! – Ругнулся Василий. – Никогда такого не видел. Да гоните же её быстрей! – Махнул он помощникам.
Пойга, напротив, спокойно вышла по первому зову, готовая выполнять любые указания. Но Василий не удержался и со страшной силой стегнул её плёткой. Та, недоумевая, оглянулась на хозяина, словно спрашивая: «Я что-то сделала не так»?
– Иди, иди ПОйгушка. – Прошептал Тимофей, отворачиваясь, чтобы никто не видел его слёз.
Лошадь покорно последовала за Василием.
- Вася, по-родственному и по-соседски тебя прошу, умоляю, - опустил от стыда за своё унижение глаза герой войны, - жеребая она. Пообещай, что жеребёночка нам отдашь.
- А вот тебе!!! – Загоготал Василий, показывая кукиш. – Сначала жену свою воспитай, а то ишь какая нашлась: е-ди-но-лич-ни-ца!
Настасья с залитым от слёз лицом всё глядела на дорогу не в силах оторвать глаз от Пойги, которая, несмотря на избиения и ругань, пока был виден её родной дом, продолжала и продолжала оглядываться…
Как и полагалось, у семьи, где были не желающие вступать в колхоз, отобрали практически всё: восьмилинейную, которой пользовались по будням, и тридцатилинейную праздничную лампы, мебель, кроме кроватей, постельные принадлежности, книги… Когда члены комиссии увидели на полке Библию, то долго совещались, сообщать ли о находке КУДАСЛЕДУЕТ. Потом решили спросить Тимофея, читает ли он эту книгу. Тот с присущей ему прямотой ответил, что читает, потому что считает, что для того, чтобы о чём-то судить, это «что-то» надо знать, впрочем, читает он всё, что может достать. Почесав в затылке, мужики махнули на это дело рукой. (После их ухода Настасья, перекрестившись, бросила Библию в печь). Дошло до платяного шкафа. Делал его на заказ известный в округе столяр-краснодеревщик. По Настасьиному эскизу он вырезал для него из отдельного куска дерева необыкновенной красоты навершие, которое она называла короной. Везла Настасья шкаф на дровнях будучи беременной младшей дочерью, да чудом в полынью на реке не угодила. Вся одежда в шкафу поместилась, а комната после его установки сразу приобрела весёлый обжитой вид. Конечно, со ставшей в миг всем чужой единоличницей никто и разговаривать не стал: выкинули одежду, прихватив самое ценное, а шкаф выволокли во двор, грубо сломав по пути зацепившуюся за что-то затейливую резную ручку. (Позже подружки Анастасии рассказывали, что в шкаф положили полки и приспособили его под хранение документов в сельсовете, «корону» выкинув за ненадобностью на улицу). После конфискации имущества удручённая семья собралась за столом. Сидели молча в темноте, вздыхали, плакали. Младшая Таська, с детства слывшая язвой, водя пальцем по голому столу (скатерти конфисковали) тянула: «Во-о-от, мамушка, говорила, что скоро у Басули телё-ё-ёночек будет, молочко-о-о появится, а теперь ни Басули, ни телё-ё-ёночка…» «Молчи ты! – Шумнул отец. – И так тошно». «А дядя Яша-то сво-о-ой, а к нам пришёл отбирать. Это ка-а-ак»? – Не унималась Таська. Вопрос ребёнка повис в воздухе.

Вскоре в селе зазвучали старые песни на новый лад:

«Кушай, Яша, тюрю.
Молочка-то нет.
Ведь коровку нашу
Взяли в сельсовет»...

И новые, на злобу дня:

«Сидит колхозник на лугу,
Гложет кошечью ногу:
- Фу, какая гадина
Колхозная говядина»!

Или:

«Хорошо тому живётся,
Кто записан в бедноту:
Хлеб на печку доставляют,
Как ленивому коту»!

Тимофея назначили работать в колхозе животноводом. В его подчинении было три участка: в Перелоге, Пашкове и Крутике. Отец целыми днями пропадал на работе, но прокормить семью не удавалось, так как с его заработка брали и без того непомерный налог, а с жены-единоличницы – два таких же. Наступил голод. Настасья вынуждена была периодически ездить в Малую Вишеру на заработки. В основном это была уборка в хлевах, чуть позже - копка огородов. Вернувшись в очередной раз совершенно обессиленная Настасья взмолилась: «Батько, пойди в колхоз, попроси вернуть корову. Ведь умрём с голоду». Но Тимофей не решился. Мама не знает точно, как удалось её матери выпросить свою Басулю, но на следующий день корова, грязная и исхудавшая, вернулась в родное стойло. Это было, пожалуй, последнее радостное событие в семье. После возвращения коровы Настасья уговаривала отца похлопотать и о Пойге. Вроде, всё было логично: единоличнице иметь своё хозяйство разрешалось. «Жопа ты, батя! – Вдохновлённая первой победой уговаривала жена. - Отказывался Басулю-то забрать, а я пойду, дак везде фортЫ раздую, вот и вернула кормилицу! Иди, попроси. Напомни, что ты животновод, тебе тяжело по трём участкам пешим бегать»… Но Тимофей твердил, что это бесполезно. Тогда Анастасия сама предприняла попытку выручить Пойгу, однако лошадь уже не отдали.

Окончание здесь.