Уже не первый раз с начала специальной военной операции на Украине в соцсетях начинают обсуждать роль военкоров. Общество и солдаты видят в них зеркало правды, способное «глаголом жечь сердца», высшие начальники же регулярно обвиняют корреспондентов, работающих на передовой плечом к плечу с бойцами, во всех грехах вплоть до предательства и сотрудничества с киевским режимом.
Глядя на сегодняшнее положение дел, нет-нет да и проводят люди параллели с Великой Отечественной войной. В этой связи ForPost предлагает вспомнить один из значимых эпизодов на крымском фронте зимой 1942 года. По следам того события военкор Илья Сельвинский написал строки, настолько пронзённые болью, что его стихотворение «Я это видел» воспламенило сердца бойцов лучше сотни самых красноречивых призывов командиров.
Из Крыма и обратно
Будущий классик советской литературы Илья Сельвинский родился в Симферополе 11 или 12 октября (по старому стилю) 1899 года. В 1905 году его семья – отец был торговцем мехом – бежала из Симферополя в Турцию, спасаясь от еврейских погромов 1905-го года. Позже Сельвинские вернулись в Крым, и уже тогда молодой Илья был вынужден начать работать, лишь бы помочь родителям содержать шестерых его старших сестёр.
Падение Российской империи и последовавшие за этим эпохальные события были горячо восприняты Сельвинским. Он с юношеским запалом как участвовал в отряде анархистов, так позже помогал красноармейцам. При очередной смене власти в Крыму даже ненадолго попал за решётку. Эту опасную порой общественно-политическую деятельность он умудрялся совмещать со всевозможными подработками: цирковым борцом, инструктором плавания, сельхозрабочим, натурщиком, грузчиком и судебным хроникёром.
Читайте по теме: Крымские адреса и вехи несравнимой Фаины Раневской
В 1920 году судьба забросила Сельвинского в Москву, где он нырнул с головой в поэтическую жизнь столицы нового государства, то пикируясь с Владимиром Маяковским, то остроумно бросая завуалированные вызовы властям.
К началу войны он уже был состоявшимся, признанным мастером слова с немалым жизненным опытом за плечами. Когда началась Великая Отечественная, принципы Ильи Львовича не позволили ему оставаться в стороне. Поэтому летом 1941 года он записался в ряды 51-й Армии, которая формировалась в Крыму.
Илья Сельвинский (в центре) с боевыми товарищами.
В пропасти рва
Первый год войны для Советского Союза был наполнен трагедиями, связанными с отступлением войск. Не всем мирным жителям удавалось вовремя эвакуироваться в безопасные районы, а занимавшие территорию фашисты и их пособники чувствовали себя новыми властителями, одержавшими лёгкую победу.
Так происходило и в Крыму, напомнил ForPost заведующий домом-музеем Ильи Сельвинского в Симферополе Владислав Лоссовский.
«К ноябрю 1941 года в Керчи, как и в других городах, были изданы указы, предписывающие всем евреям, крымчакам, караимам явиться на местную Сенную площадь. С собой надо было взять набор продуктов на три дня и ждать. Чего ждать, никто не говорил, — рассказал собеседник. — Многих неявившихся позже сдавали фашистам соседи или знакомые».
Таким образом в городе собрали около семи тысяч человек, которых группами стали увозить на окраину Керчи в район села Багерово. Здесь ещё в начале войны была выкопана глубокая траншея протяжённостью почти в полтора километра, чтобы препятствовать наступлению танков.
Однако фашисты нашли рву другое применение. Он стал местом казни и погребения многих жертв нацистов. По словам Лоссовского, для немцев не было разницы, кого казнить. Младенцы, старики или женщины — пулю получали практически все.
«Известна история одной из выживших. Женщина не пошла регистрироваться на Сенную площадь только потому, что находилась на последнем сроке беременности. Но её с детьми выдали и всё-таки схватили. В тюрьме она родила, а новорожденного просто выбросили. Это даже нельзя назвать антигуманным, это хуже!», — поделился мнением заведующий музеем.
Читайте по теме: Меньше одного процента: почему фашисты пошли на быстрое уничтожение евреев Крыма
При этом Красная Армия не оставляла намерений отвоевать захваченные земли обратно, чтобы сдержать продвижение немцев на восток. Одной из таких попыток стал Керченско-Феодосийский десант, во втором эшелоне которого в Крыму высадился 42-летний военный журналист нескольких газет Илья Сельвинский.
«Эта операция происходила в новогоднюю ночь, и к первому января 1942 года удалось освободить Керчь, а потом и весь Керченский полуостров», — продолжил Владислав Лоссовский.
Фашизму теперь не отделаться шуткой
Слухи о зверствах нацистов, творимых на оккупированных территориях, доходили до «большой земли», но настолько скудные, что, как правило, услышанному было сложно верить.
Сейчас, когда происходящее на фронте снимается на телефон и моментально получает огласку в соцсетях, трудно представить информационную неторопливость, свойственную тылу и фронту 80 лет назад. Впрочем, тогда и эффект от увиденного был гораздо мощнее, чем сейчас.
... Илья Львович вместе с другими фотокорреспондентами — Евгением Халдеем и Дмитрием Бальтерманцем, а также десятком красноармейцев внезапно на восточной окраине освобождённой Керчи увидели перед собой гигантскую канаву, усеянную тысячами и тысячами трупов.
Фотография «Горе» Дмитрия Бальтерманца. Керчь, январь 1942 года.
В дневнике у Сельвинского за тот день осталась запись: «Не могу в прозе выразить, не могу».
Однако молчать тоже оказалось невозможно. И слова сами собой стали складываться в рифмованные строки. Так родилось стихотворение «Я это видел»:
«Можно не слушать народных сказаний,
Не верить газетным столбцам,
Но я это видел. Своими глазами.
Понимаете? Видел. Сам»
«Фактически увиденное, которое позже признают Холокостом, перевернуло мир Ильи Львовича, заставило его морально постареть и изменило его отношение к противнику», — объяснил глубину страданий поэта собеседник ForPost.
«<…> Как страшно об этом писать. Как жутко.
Но надо. Надо! Пиши!
Фашизму теперь не отделаться шуткой».
Читая строки, понимаешь, что Сельвинский писал не холодным разумом, а стиснутым горем сердцем.
«В стихотворении нет никаких политических нот или гражданско-моральных отсылок к Ленину и Сталину, принятых в то время. Здесь лишь боль очевидца, даже не солдата, а обычного 40-летнего мужчины, который, повидав немало на своём веку, столкнулся с чем-то таким, что потрясло даже его», — пояснил исследователь творчества поэта.
Читайте по теме: ФСБ рассекретила имена замученных в крымском концлагере «Красный»
Об этом словами нельзя
Поэзия из-под карандаша Ильи Львовича сама превратилась в грозное оружие. По словам Лоссовского, «Я это видел» моментально разошлось копиями по всему фронту. Строки напечатали не только на передовице каждой газеты, но и стали выпускать отдельным тиражом, в виде листовок. А уже сколько рукописных вариантов было сделано, не счесть.
Сложенный в четвертушку лист бумаги со стихотворением почти каждый красноармеец хранил в нагрудном кармане шинели. И эти слова из глубин поражённого скорбью сердца поэта делали именно то, о чём кричал Сельвинский: заставляли «рычать, рыдать» — и выгрызать Победу.
«<…> Да! Об этом нельзя словами.
Огнём! Только огнём!».
Многие исследователи считают, что одним из факторов перелома настроений на фронте в пользу Советской армии можно как раз считать стихотворение «Я это видел». Преступления нацистов для многих стали непримиримыми именно после прочтения строк симферопольского поэта.
Преступления нацистов XXI века мы видим уже восемь лет. Но привыкнуть к ним невозможно. И каждый раз так же больно, как в январе 1942-го, подбирать слова. Но слова эти должны звучать. Сегодня более чем когда-либо они должны быть сказаны и услышаны.
Пелагея Попова
Фото: предоставлено Владиславом Лоссовским, Дмитрий Бальтерманц (Московский дом фотографии).
