Начало здесь.
Более того, теперь назло бывшей хозяйке проезжающие верхом на Пойге мимо окон Ивановых колхозники специально жестоко хлестали её кнутом, приговаривая: «Пшла, сволочь! Избаловали тебя всякие единоличники. У нас узнаешь, как надо работать по-настоящему»! «Ну, что, Настасья, «раздула фортЫ»? – Грустно шутил Тимофей. – Разве ж с этой властью можно придти к согласию»?
Как-то в окно Ивановым постучала Настасьина подружка: «Настя, лошадь-то вашу загнали»! Настасья рванула на улицу. Ещё издали на пригорке между школой и часовней она увидела лежащую на земле всю в мыле Пойгу, впряжённую в телегу с немыслимым количеством мешков с мукой. «С Пашковской мельницы везла бедная. – Подумала Настасья. – Да как же можно столько нагружать? Разве ею правил не деревенский, не знающий человек»?! Послушная скотина покорно вывезла в гору непосильный груз и упала замертво. Настасья обняла её шею и завыла.

Когда стаял снег, дети стали находить вокруг запертого дома Архиповых монетки и мелкие предметы домашнего обихода, рассыпанные при раскулачивании. Их родители строго-настрого наказали: всё отдавать Архиповым. Однажды Тимофей попросил жену принести для колхозных коров сена из конфискованного у Архиповых кубачА (небольшого стожка). Та начала теребить кубач и вдруг внутри него нащупала заледенелый свёрток. Тайком принесла его в дом. После оттаивания выяснилось, что это несколько метров хорошего белёного полотна, впопыхах припрятанного Архиповыми. Опять же тайком Настасья развесила его на чердаке, высушила, а потом ночью отнесла бедолагам. На вырученные от его продажи средства они жили несколько дней. Впрочем, от вынужденного безделия и голода Архиповы были полностью деморализованы. Архипов-средний потерял страх и, несмотря на строгий запрет, уехал в Ленинград к дальнему родственнику. Тот дал добро на их переезд. Мама не знает, каким образом Архиповым удалось покинуть деревню и переехать на постоянное жительство в Ленинград. Вскоре туда же перебралась Галя Юрьева, которой удалось устроиться работать на швейную фабрику. Архипова же взяли дворником, и ему и семье его даже небольшую дворницкую выделили под лестницей какого-то дома в центре города. Его жена работала посудомойкой в столовой. Дед Архип вскоре умер, совсем не так, как хотел.
Чуть позже к ним приедет в гости мамина старшая сестра красавица-плясунья, певунья и кокетка Тоня. Ещё маленькой девочкой её неоднократно отправляли на различные смотры художественной самодеятельности и прочили карьеру артистки. На обратном пути она ненадолго остановится в Вишере, где в то время работала Анастасия. Мать тогда познакомила её с вишерским парнем Яковом Бизиным, как потом выяснилось, больным открытой формой туберкулёза лёгких, и, как только Тоне исполнилось 16 лет, чтобы не вступать в колхоз и получить паспорт, она вышла за него замуж. Тогда Яков ещё не знал о своей болезни, работал машинистом паровоза и очень любил свою молодую жену, которая исполнению супружеских обязанностей предпочитала играть в прятки с его младшим братом. Но, всё-таки, умерший вскоре Яков успел в этой жизни побыть счастливым.

Оставшись одна, Тоня всё равно уже никогда не вернётся в родную деревню. Её примеру следовали почти все девушки, готовые выйти замуж за кого угодно, лишь бы уехать в город. А в деревнях, между тем, стали умирать люди, причём, преимущественно молодые. Приехавший по тревожному сигналу из Заозёрья врач выявил больных невесть откуда взявшимся туберкулёзом практически в каждой второй семье. Мама хорошо помнит, как на завалинках, надсадно кашляя, сидели похожие на скелетов подружки её старших сестёр, как после их смерти девушек обмывали на столах рыдающие матери, как хоронили…

Однажды ночью загорелся дом Василия. Все хуторяне кинулись гасить пламя, только семья Василия к всеобщему удивлению почему-то большой активности не проявляла. Вскоре ему как погорельцу начальство разрешило переселиться с семьёй в дом Архиповых.

Из-за того, что в семье была единоличница, Ивановы бедствовали больше всех. Настасья боялась, что, если так пойдёт и дальше, их дочери тоже заболеют. Она вспомнила, что когда они только переехали на хутор, её отец в ближнем лесочке примерно на пяти сотках вырубил часть кустарников и выжег их пеньки. Делалось это для посевов на таких местах зерновых, но свою полосу Ивановы прежде не использовали, ведь еды и так с лихвой хватало. У Настиного отца оставался небольшой запас посевного зерна, и он, желая помочь дочериной семье, по весне выпросил в колхозе на несколько часов свою лошадь и вспахал забытую полосу, которую называли «сучья». Пшеница «на сучьях» уродила фантастическая. Слух об её огромных наливных колосьях дошёл до сельсовета. Мигом было собрано собрание, на котором все колхозники, как один, проголосовали за то, чтобы пшеницу сжать и конфисковать в пользу колхоза. Так и сделали. Мешки демонстративно везли мимо окон Ивановых. Не умеющая мириться с несправедливостью Анастасия поехала в Тидворье и написала заявление в суд. На судебном заседании Василий утверждал, что полосу засеяла сама Анастасия, а как единоличница она, дескать, не имела права этого делать на колхозной земле. Несмотря на то, что у Анастасии были свидетели, подтвердившие, что полосу разрабатывал и засевал отец Анастасии колхозник Харитон Герасимович, суд принял решение в пользу Василия. На улице Анастасия, глядя ему в глаза, крикнула в сердцах: «Что ж ты врёшь-то, родственничек?! Совесть тебя не мучит»? «Не соврать, дак и не взять»! – Нагло захохотал он в ответ.

Дня не проходило, чтобы Настасья не предложила мужу уехать в город. Он с тоской смотрел в окно на поля и говорил, что не сможет жить без крестьянского труда. «Да ведь и я без него себя не мыслю, Тимушка. – Сочувствовала жена. – Однако и в городе люди живут». «Недомогаю я что-то, матка. – Впервые пожаловался супруг. – Болит всё внутри». Тимофей и, правда, сильно сдал за последний год: похудел, как-то весь согнулся. Куда делась его, как говорили сельчане, фортОвая походка и жадный до работы темперамент. Поехали в больницу в Тидворье. Оказалось: запущенная язва желудка. Врач утешил пациента, сказав, что «выработает его желудок, как носовой платочек». И в самом деле: сразу после начала лечения Тимофей почувствовал себя гораздо лучше. Но спаситель его неожиданно умер, и Тимофея отправили в Малую Вишеру к врачу Ковалевскому на операцию. Доктор никак на неё не соглашался из-за крайнего истощения пациента и низкой температуры его тела. Но, поддавшись уговорам Тимофея, рискнул. В ночь перед операцией в доме Ивановых неожиданно зацвело серебристое дерево. Так в селе называли эти огромные растения с овальными исчерченными изогнутыми кожистыми листьями с зубчатыми не колючими краями, покрытыми белыми пятнышками, росшие в кадках практически в каждом доме, но никогда ни у кого не цветшие. И вдруг - сразу две пышные метёлки белых нежных цветов! Соседи, пришедшие к Ивановым подивиться на такое чудо, сразу сказали, что это добрый знак. И действительно, операция прошла успешно, однако восстановиться после неё животноводу не давали: сразу погнали на работу. Тимофей слабел день ото дня, потерял ещё десять килограммов веса, и начальство, решив, что ему осталось не долго, выдало инвалиду паспорт и отпустило Ивановых на все четыре стороны. Чтобы узнать о порядке выхода из колхоза, Тимофей был вынужден обратиться к Василию. Придя к нему в бывший Архиповский дом он удивился, что все вещи, которые были у Василия в прежнем доме: и стол, и кровати, и шкафы, и шторы, и половики - целы… Уже идя обратно, он понял: вещи вывезли заранее, а потом Василий умышленно поджёг свой домишко с загодя, видимо, запланированным последующим переездом его семьи в дом Архиповых.

Ещё до коллективизации младший брат Настасьи Харитонов Степан, женившись на городской, уехал жить в Вишеру. Поэтому с целью поиска жилья в городе уже неплохо его знавшая поехала Настасья. Остановилась у брата. Он предложил семье сестры пожить в их восьмиметровой спальне до тех пор, пока они не купят себе дом. Продав Басулю, летом 1938 года семья Ивановых таки перебралась в Малую Вишеру. Мама помнит, что вначале уехали они с сестрой Нюрой и мамой. Шли до Веребья, а от него ехали на поезде, увидев который впервые, она очень испугалась резкого паровозного свистка и пара, окутывающего это «чудовище». А чуть позже с младшей дочерью до Веребья плыл по Мде на плоту отец, чтобы потом и их поезд навсегда увёз с милой сердцу родины.

В городе Тимофей устроился работать грузчиком на продуктовых складах, а Анастасия – в горячий цех стекольного завода. Помимо этого она успевала ещё и курсы ликбеза посещать. За два года тяжкого труда собрали кое-какие деньги, да мать Тимофея Устинья Фёдоровна продала свою корову, добавив детям средств (её младший сын Семён погиб в Финскую капанию, и, овдовев, Устинья Фёдоровна к тому времени жила одна в Неболчах). Дом присмотрели на улице Набережной. Хозяина звали Констанитном Ивановичем Лобановым. Договорились, что первый взнос Ивановы внесут в размере двух третьих от его полной стоимости, а 1200 рублей отдадут осенью следующего, 1941 года. Дом был добротный, но какой-то бестолковый, поэтому вечерами и в единственный выходной – воскресенье приходилось обустраивать новое жилище и прилегающий к нему небольшой участок (менее четырёх соток). Опускаю подробности, так как тема наша – коллективизация. Но вскоре дом был, как игрушечка, а Настасьин огород – самый ухоженный на улице, каким когда-то слыл и в деревне. Старшая дочь Антонина вторично вышла замуж. Родился первый внук. Теперь родители подумывали о том, как нарядить своих повзрослевших и похорошевших девчонок. «А что, матка, - говорил Тимофей, - пожалуй, ты правильно сделала, что в город нас перетащила. Смотри, как хорошо: с восьми до пяти отработал – и свободен! Да ещё и целый выходной с праздниками есть. И деньги за это платят, и на себя время остаётся. Красота»! «Конечно»! – Откликалась жена. Но тут же оба с грустью вспоминали о просторах, открывавшихся из их деревенских окошек, о большом уютном доме на пять окон с многочисленными хозяйственными пристройками…. В городском было тесновато:

На этом снимке начала пятидесятых годов слева направо сидят: мамина двоюродная сестра Александра Митрофановна Кудрявцева, бабушка Настя, тётя Тоня; стоят: муж Александры Александр Иванович Лукин, мама, дед Тимофей, муж Антонины Буть Иван Иванович.
Одна радость: жили дружно, да и в их переложский дом не чужие люди вселились: младший брат матери Яков туда перебрался, хотя к тому времени многие уже покинули насиженные места в поисках лучшей доли. Тополь, правда, Яков почему-то спилил. Но всё остальное оставалось прежним

и вызывало у Ивановых ностальгию.
«Батько, - спросила как-то Настасья, - а ты не слышал, вроде, бабы говорят, Василий-то тоже в Вишеру переехал»? «Да слышал. И работает уже, в «Заготзерне». «Чего ж ему в деревне не пожилось? Большим начальником был». «А кем там командовать-то? Все ж разбежались». Буквально через полгода к Ивановым обратилась за помощью жена Василия: «Помоги, Тимушка! Ведь посадили моего за воровство: казённым овсом приторговывал». Конечно, Ивановы понимали, что не надо было с ним связываться, а тоже пару раз нужда заставила купить у Василия зерна, естественно, на тот момент не зная, что торговля ведётся ворованным. Из тюрьмы его вытащить было невозможно, а вот семье родственника длительное время помогали, да и самому Василию постоянно посылали на зону посылки. Освободили его досрочно по болезни, и вскоре после возвращения Василий умер от туберкулёза.

На этом снимке семья Ивановых (кроме жившей в Ленинграде Галины) летом сорокового года:

Слева направо: вторая дочь Ивановых Анна (18 лет), старшая дочь Антонина Никитина (20 лет), муж Антонины Василий Никитин, Анастасия (40 лет) с новорождённым внуком Владимиром, младшая дочь Таисия (9 лет), моя четырнадцатилетняя мама с книжкой, прибежавшая фотографироваться прямо со школьного экзамена, и глава семьи Тимофей. Трудно дать этому измождённому человеку 46 лет, но здесь он, уже, можно сказать, хорошо выглядит, постепенно выздоравливая после тяжёлой болезни.

Только пришли в себя от переезда, обустроились на новом месте, как грянула война. Об этом периоде тоже есть что рассказать, но не в рамках данного повествования, поэтому скажу коротко. Галина, окончив срочные курсы медсестёр ушла на фронт, Антонина на начало войны была в гостях у мужа в Чебоксарах. Там и войну пережила. Муж, естественно, сражался на фронте. Моя пятнадцатилетняя мама работала на оборонных работах за свою заболевшую мать, потому этот, в общей сложности двухлетний трудовой стаж ей так и не засчитали. Когда немцы подошли к Вишере, семья ушла в свою родную деревню, в дом теперь уже брата Якова. И оттуда Катя продолжала ходить на оборонные работы (мостить дороги, рыть вдоль них водосточные канавы и др.).

Когда ранней весной 42-го семья вернулась в освобождённую Вишеру, ей несказанно повезло: хоть дом и был в ужасном состоянии, но всё же он не пострадал от бомбёжек. Как раз в это время подоспел за долгом и бывший хозяин дома, который жил в Карелии. Но теперь Константин Иванович потребовал с Ивановых доплатить не 1200 рублей, а ровно …вдвое больше. А как же? Пеня за просроченный платёж! К удивлению родителей, просто дар речи потерявших от такой наглости, их тихая скромница Катя в совершенно не характерном для неё решительном тоне начала стыдить горе-ростовщика: ведь не по их вине задержка платежа случилась! И тот как-то сразу опустил глаза и согласился на прежние условия. Продав последнее, включая безотказную кормилицу – швейную машинку «Зингер», зарытую на время немецкой оккупации в сарае, и отдав долг, Ивановы приступили к ремонту дома, по окончании которого на квартиру к Ивановым периодически селили военных. Катя продолжала трудиться на работах по восстановлению разрушенного хозяйства, а Анна ушла на фронт.

Однажды к ним в дом постучали. Не сразу Ивановы признали в двух истощённых женщинах Олечку Удальцову и её мать Прасковью. Такой Олечка была до войны:

Оказалось, что в блокаду от голода умерли и Ольгин отец, и её младшие сестра и брат. Какое-то время Архиповы жили в семье Ивановых. А потом снова уехали в Ленинград.

В 1963 году, погостив в Вишере, мы с мамой возвращались домой, в Новокузнецк Кемеровской области, куда мама последовала за моим отцом (после каторги ему как врагу народа было запрещено жить в Ленинграде и в стокилометровой от него зоне). Нужно было делать пересадку в Новосибирске. И здесь случилась наша случайная встреча с маминой подругой детства.

Её увёз в Сибирь муж-военный. До отхода поезда мы даже успели побывать в гостях у них дома. На тот момент у маминой подруги было две дочери. Потом мама переписывалась со своей Олечкой, но в 1965 году их связь прервалась, и больше ничего о её дальнейшей судьбе мы не знаем.
Анна вернулась с фронта, вышла замуж, родила дочь и вскоре уехала на родину мужа, на Урал. Галина вернулась с войны в Ленинград, где у неё была крошечная коммуналка. Муж Антонины тоже вернулся с фронта, и, хотя с Антониной они в последующем расстались, в дом на Набережной она не вернулась.

Дедушка Тимофей в страшных муках умирал от рака желудка в 1956 году. От безысходности Настасья просила мужа хотя бы молиться, да только Тимофей с горечью однажды отрезал: «Эх, матка, всю жизнь свою я прожил честно, зла никому не делал, так что, если бы бог был, то он не стал бы заставлять меня так страдать». Анастасия и сама плохо себя чувствовала, внутренне разделяя мнение мужа. Хотя она уже и не работала в горячем цехе, но ощущения у неё были такие, словно она всё толкает и толкает руками, упёртыми в живот, тяжёлую тележку с лампами в печь для закаливания. Её знобящее тело горит, и она, как это делали на заводе, хочет облить себя ледяной водой для короткой передышки.
В марте 57-го родилась я. Бабушка очень мне радовалась. У неё с моей матерью были наиболее удачные интертипные отношения, поэтому век свой доживать она хотела именно вместе с нею, и со мной хотела нянчиться, говорила, что ночью не даст маме вставать к ребёнку: сама будет. Но век её оказался таким же коротким, как и у деда. Умерла бабушка от рака поджелудочной железы 1 мая 1957 года.

Вскоре моя мама ухала с отцом в Сибирь. В доме осталась семья младшей сестры. Её дети живут там и по сей день.

В 70-е годы мама с сестрой Таисией совершили когда-то привычное путешествие из Малой Вишеры до расположенных в шестидесяти километрах от неё родных мест. Правда, сначала они доехали на электричке до Веребья, а потом уже 45 км шли пешком. Хотя, скорее, не шли, а продирались через разросшийся за прошедшие годы лес. В трудно узнаваемых местах им попадались то одна, то другая заброшенные деревни. В перелоге ещё теплилась жизнь. В домах Архиповых, Быстровых, Кучеровых, Белокуровых и Палисадовых оставались по одному-два старика. Сёстры, естественно, остановились у Быстровых, в некогда своём доме. Уж как им были рады! Угощали своим пивом, дарами леса и огородов. Погостили почти у всех, полюбовавшись у Шуры Кучеровой на стены, сплошь покрытые вырезками из газет и журналов с портретами её знаменитого племянника. Те, к кому сёстры не зашли из-за нехватки времени, страшно обиделись. В одном из домов хозяйка так загоношилась, что в волнении не заметила, как поставила чашку на самый край стола. Мама попыталась её отодвинуть, но не успела: чашка упала и разбилась.
- Ой, рОнные, ой желанные, – махнула рукой женщина, счастливая оттого, что за последние пять лет впервые принимает гостей, - да насрать!
Когда мама об этом рассказывала, я, улыбаясь, так и слышала в словах, которыми здесь привечают дорогих гостей, эти по-молдавски мягкие «н» и «л».

Ещё через десять лет родные края посетили другие родственники. К тому времени в Перелоге проживали только две одинокие старухи, которые так разругались, что перегородили единственную улицу высоченным забором и до самой смерти не виделись друг с другом…

Подавляющее число этих населённых пунктов исчезло во время коллективизации:

«Сколько раз я мечтала
в долгой жизни своей
постоять, как бывало,
возле этих дверей.
В эти стены вглядеться,
в этот тополь сухой,
отыскать свое детство
за чердачной стрехой.
…
Вот ведь что оказалось:
на родной стороне
ничего не осталось, -
все со мной и во мне.
Зря стою я у окон
в тихой улочке той:
дом - покинутый кокон,
дом – навеки пустой» *.

Май – июль 2012.

______________________________________________________________________

*Из стихотворения Вероники Тушновой «Старый дом».