27 сентября – заключительный день референдумов по вопросу вхождения в состав РФ ДНР, ЛНР и других освобожденных на данный момент территорий Новороссии.



Хотелось бы обойтись без лишнего пафоса, но ничего не смогу поделать, если пафосом посчитают банальное описание реальности, констатацию фактов.

А реальность такова: для людей это самый настоящий праздник со слезами на глазах. Окончательное возвращение в родную русскую гавань.



Да, можно сказать, что не совсем окончательное в военном плане, что еще много предстоит претерпеть и вынести. Но это уже терпение и тяготы не просто ЗА Россию, но и полностью ВМЕСТЕ с ней, в ее составе, а не в прискорбной и причудливой растянутой полупозиции.

Что именно готовит ближайшее будущее? Каковы будут военно-политические меры России после присоединения новых регионов и ответ на них киевского режима – или наоборот, меры Киева и ответ на них Москвы?

Обо всем этом напряженно думают в наших и вражеских высоких кабинетах, и наверняка уже знают, что собираются предпринять.

Простые люди подумают об этом завтра. Точнее, воспримут реальность, как она есть, и будут делать что должно.

Миллионы русских людей по обе стороны доживающей последние дни границы приближали этот день, как могли, постоянно что-то делая для него.

Постоянно что-то делал и лично я, в разных ипостасях и по мере своих скромных сил. Поэтому немного парадоксально, но одновременно в чем-то символично и логично, что я смог бросить в урну бюллетень за вхождение ДНР в РФ, будучи военнослужащим РФ (скоро – ВС РФ) и обладая таким правом.

Мое решение вступить в ряды народной милиции ДНР и конкретно ее 107-го батальона (спасибо организации «Русский союз», всемерно поддерживающей это подразделение и помогшей оперативно решить вопрос с присоединением к ней) в какой-то мере было эмоциональным. Оно созрело после трагедии на харьковском направлении и вызванного ей ощущения, что нельзя больше сидеть в тылу, пусть и называемом информационным фронтом.

Но эмоциональный - и то далеко не абсолютный - окрас имел лишь заключительный штрих данного решения. Вызрело оно давно, сейчас же просто окончательно оформилось. Поэтому «до» и «после» в моем случае не существует. Есть закономерный, логичный и прямой путь.

Один из моих любимых писателей, Л.Пантелеев, одновременно был одним из лучших описателей военной и околовоенной действительности. Рассказывал он о ней простыми, будничными, всего лишь фиксирующими действительность словами, отчего эти рассказы пробирают вдвойне.

Одна из таких зарисовок – «Кожаные перчатки». О том, как в дальней железнодорожной поездке мужчины-попутчики, сплошь недавние участники Великой Отечественной, решили рассказать друг другу самые страшные случаи из своей жизни.

Чего-чего, а страшного за спиной у каждого немало. Один горел в самолете, другой — в танке, третий чуть не погиб на торпедированной подводной лодке. Еще одного расстреливали, и он, с пробитым насквозь легким, трое суток пролежал под горой мертвецов.

В дверях купе стоит, слушает немолодой, маленький и худенький, как подросток, человек в форме гражданского летчика. Засунув руки в боковые карманы своей кожаной коричневой курточки, он курит толстую дорогую папиросу, перекидывает ее то и дело из одного угла рта в другой и, прижимаясь затылком к косяку двери, резко и нервно выбрасывает в потолок густую струю синею дыма. Слушает он, почти не глядя на рассказчика, но, чем дольше слушает, тем сильнее волнуется, тем чаще и глубже затягивается… Внезапно лицо его наливается кровью, он делает несколько быстрых, лихорадочных затяжек, торопливо и даже судорожно запихивает папиросу в набитый окурками металлический ящичек на стене и, повернувшись к рассказчику, перебивает его:

— Ст-той! П-погоди! Д-дай мне!..

Губы его прыгают. Лицо дергается. Он — заика, каждое слово выталкивается из него, как пробка из бутылки.

— С-самое ст-трашное? — говорит он и кривит губы, делает попытку изобразить ироническую усмешку. — Самое страшное, да? Т-тонули, говоришь? Г-горели? С м-мертвецами лежали? Я т-тоже т-тонул. Я тоже г-горел. И с покойниками в об-б-бнимочку лежал. А в-вот с-самое ст-трашное — это когда я в сорок втором году письмо получил из Ленинграда — от сынишки… д-д-десятилетнего: «П-п-папочка, — пишет, — ты нас п-прости с Анюткой… м-мы в-вчера т-т-в-вои к-кожаные п-перчатки св-варили и с-с-съели»…

В самые юные годы по кощунственной, хотя, наверное, и простительной глупости мне в этом рассказе мерещилось что-то даже юмористическое – ха-ха, съели перчатки. Но уже вскоре я осознал весь бездонный ужас, уместившийся в нескольких строках.

Самое страшное на этой войне не сама война. И даже не варварские ежедневные обстрелы мирного Донецка, уже воспринимаемые как фоновый элемент.



Страшно – когда двух-трехлетний ребенок, явно научившийся нормально говорить лишь недавно, говорит во время прогулки маме: «А вот в эту кучу наступать нельзя, тут может быть «лепесток».

Этим малышам надо вернуть отнятое у них детство. Тем более в случае наших неудач так же вскоре будут говорить малыши за сотни и сотни километров от нынешней российской границы.

Мы должны сделать и сделаем все, чтобы вместо неудач нас ждала Победа.

Станислав Смагин, политолог, публицист, военнослужащий 107-го батальона НМ ДНР