Урбанина как социальный диагноз: почему деградируют российские города?

Цикл очерков о состоянии российского общества на исходе текущего десятилетия, начатый статьей «Бедность как национальный порок», авторы решили продолжить темой, которая за последние несколько лет стремительно набрала популярность и вошла в моду как в столице, так и в провинциях.

Еще сравнительно недавно слово «урбанистика» редко выходило за пределы круга профессионалов архитектуры и градостроительства – теперь же оно хорошо известно даже тем, кто далек от этой сферы. Повышенный интерес к проблемам городского развития неслучаен, он отражает те процессы быстрых изменений, которые претерпевает облик российских городов.

Другое дело, что преобладающий вектор этих процессов имеет мало общего с лучшими мировыми образцами современной урбанистики – крупнейшие российские города продолжают воспроизводить давно отжившие практики советского градостроительства с поправкой на реалии периферийного капитализма.

В этом смысле сегодняшняя российская «урбанина» выступает одним из главных индикаторов безрадостных изменений в нашем обществе в целом.  

Мегаагломерационный тупик

«Активная, динамичная жизнь России с её огромной территорией не может сосредоточиться в нескольких мегаполисах. Крупные города должны распространять свою энергию, служить опорой для сбалансированного, гармоничного пространственного развития всей России», - заявил Владимир Путин в своем послании Федеральному Собранию в начале марта прошлого года, за несколько дней до президентских выборов.

Прозвучавшее в ним предложение «развернуть масштабную программу пространственного развития России, включая развитие городов и других населённых пунктов», безусловно, давно назрело и выглядело явным ответом тем, кто предлагал свести приоритеты пространственного развития именно к небольшому количеству крупных агломераций.

Ночная Москва

Однако, если исходить из практики развития российских городов, понятно, что это выступление президента России – не более чем очередное благое пожелание. Достаточно лишь вспомнить недавнее заявление мэра Москвы Сергея Собянина о том, что в «воронку» столичной агломерации втянуто примерно 40 млн человек, причем 25 млн из них находятся в зоне ее интенсивного притяжения.

Представление о том, что именно крупные агломерации, а не государства являются главными драйверами мирового развития, разделяет немалая часть российской элиты – отсюда, собственно, и регулярно звучащие из уст «сислибов» наподобие Эльвиры Набиуллиной (в бытность ее главой Минэкономразвития РФ) и Алексея Кудрина идеи сконцентрироваться на мегаагломерациях или «метрополисах».

Противоречие подобных предложений здравому смыслу очевидно.

Россия – не Китай с населением в почти полтора миллиарда человек и не Япония, где концентрация людей в мегаполисах происходит потому, что пригодной для жизни территории критически мало.

По плотности населения Россия занимает 181 место в мире (между Боливией и Чадом), и разрастание крупнейших агломераций в условиях демографического спада означает лишь то, что за их пределами страна становится все более безлюдной.

Но есть и еще один аргумент против увлечения мегаагломерациями, имеющий уже политэкономическую природу.

Карачи. Пакистан

Как минимум наивно рассчитывать на то, что в рамках существующей периферийно-капиталистической модели российской экономики наши мегаагломерации будут напоминать Сингапур, Шанхай, Токио или Ванкувер – скорее, нам уготован путь Мехико или Карачи, бессистемно расползающихся урбанизированных территорий, которые сложно назвать полноценными городами.

Все симптомы движения в этом направлении как в столицах, так и за ее пределами уже налицо.  

Вспомним один из недавних нашумевших эпизодов криминальной хроники – убийство спецназовца ГРУ Никиты Белянкина в подмосковном поселке Путилково. Наиболее распространенный мотив комментариев этого события – разгул этнической преступности. Эта преступность, бесспорно, существует и представляет собой крайне опасный фактор разрушения российской государственности, о чем, думается, мы еще поговорим отдельно. 

Но в случаях, подобных трагедии с Никитой Белянкиным,  этническая преступность виновна не сама по себе, а как часть целого комплекса причин. 

История с убийством Белянкина – это лишь один из многих признаков превращения окраинных многоэтажных районов в гетто, причем в случае с Путилково этот процесс был предопределен уже на этапе раздачи земель под застройку.

Путилково. Московская область

Еще десять лет назад здесь была деревня с населением 2,5 тысячи человек, а теперь в этом районе насчитывается как минимум 50 тысяч жильцов – при минимальном уровне социальной, досуговой и транспортной инфраструктуры.

Разумеется, это не уникальная ситуация – такие районы в последние несколько лет массово «украсили» окраины не только Москвы и Петербурга, но и Казани, Ростова-на-Дону, Краснодара, Новосибирска и других крупных городов страны.

Нет никаких сомнений, что появление все новых гетто продолжится, учитывая одну из главных целей, заявленных в рамках национальных проектов – довести ежегодный объем строительства жилья до 120 млн кв. метров, что примерно в полтора раза превышает постсоветские рекорды, достигнутые в 2014-2015 годах (83-85 млн «квадратов»).

Учитывая то, что никаких иных концепций массового строительства, кроме высотных микрорайонов с большой плотностью застройки, отечественный стройкомплекс предложить не в состоянии, результаты этой погони за «метрами квадратными» можно предвидеть заблаговременно – и это еще не учитывая фактор долгосрочного демографического спада.

В то же время именно Путилково как место фактически столичное особенно ярко и показательно высвечивает суть обсуждаемой проблемы.

Журналист Станислав Смагин, полный тезка и однофамилец одного из авторов этой статьи, имел (не)счастье оказаться путилковским жителем и не раз описывал в СМИ («Новые Известия», «Свободная пресса», «Советская Россия») свои и своих соседей по району злоключения.

Суть, в принципе, известна, но повторим в нескольких предложениях.

Группа компаний ПИК несколько лет назад взялась за амбициозный проект постройки микрорайона «Мортонград» - собственно, как раз на путилковской территории. Покупателям квартир в его домах сулили практически рай на земле, но реальность традиционно разошлась с ожиданиями. Мало того, что не была возведена культурно-образовательная и спортивно-оздоровительная инфраструктура, которая была обещана жителям и за которую они заплатили свои немалые кровные деньги. Застройщик не выполнил еще и свои обязательства по части паркингов и автостоянок.

В результате автовладельцы паркуются в пятом-шестом ряду, поневоле оккупируя газоны и детские площадки. Выезд из такого заставленного двора занимает до часа. Что хуже, и въехать сюда проблематично – в том числе «скорой» и пожарным. Результат – от пожаров пострадало немало квартир, а от вынужденного опоздания врачей только за прошедший год умерли несколько человек.

Повторим, такая ситуация – типична для большинства крупных российских городов.

Ударная стройка позавчерашнего дня

С точки зрения архитектурно-градостроительных решений, нынешнее российское массовое строительство – прямой наследник советского стройкомплекса.

Сегодняшние проекты комплексного освоения территорий (КОТ) – это, по сути, та же советская микрорайонная застройка 1960-80-х годов, которая должна была удовлетворить потребности в жилье, возникшие в связи с очередной волной урбанизации.

Первоначально необходимость в воскрешении этого формата появилась из-за банальной нехватки нового жилья и, как следствие, дороговизне недвижимости в крупных городах. Массовое строительство, поддержанное массовой ипотекой, действительно способствовало тому, что приобретение жилья стало более доступным, чем в прошлом десятилетии, не говоря уже о девяностых. Однако почувствовавший вкус больших денег строительный комплекс быстро стал преследовать интересы, далекие от задач обеспечения граждан комфортным и относительно доступным жильем.

Первые хрущевки в Черемушках. Фото: Владимир Сычев

Советское строительство массового жилья существовало в уникальной ситуации фактического отсутствия рынка земли. Территорию для нужд стройки в СССР не жалели – именно поэтому даже в однотипных панельных микрорайонах (если, конечно, их в дальнейшем не затронула уплотнительная застройка) сложилась вполне комфортная жизненная среда.

В российском же массовом строительстве конечная стоимость квадратного метра чаще всего оказывается производной от стоимости земельного участка, который удалось застолбить девелоперу. Отсюда и главный порок современных российских микрорайонов: не имеющее ничего общего с комфортом для жизни сочетание высокой плотности застройки и высокой этажностью, дополняемое высокой долей малогабаритных квартир.

Такое сочетание – готовая формула для будущих гетто, которая, стоит подчеркнуть еще раз, закладывается еще на старте многих жилищных проектов.

Пожалуй, наиболее масштабный пример – пресловутая московская реновация, в результате которой в новых окраинных районах столицы за счет повышенной плотности и этажности застройки резко вырастет концентрация населения, а земли почти в центре города на месте снесенных хрущевок будут «творчески» освоены девелоперами.

Застройщики массового многоэтажного жилья любят заявлять, что подобные жилые комплексы можно встретить в любом крупном городе на Западе. Умалчивая при этом, что в США и во многих странах Европы от такого типа застройки отказались еще в 1970-х годах, а некоторые из самых неудачных проектов попросту пришлось сносить.

Но Россия, как известно, не Америка и не Европа: в отличие от печально известного американского жилого комплекса-гетто Прюитт-Айгоу, который в 1970-х годах был расселен и взорван, российские многоэтажные «человейники» будут уродовать облик наших городов еще очень много лет.

В этом смысле изменения облика российских городов в 2010-х годах, похоже, необратимы.    

Еще одно принципиальное отличие от советских практик заключается в том, что микрорайоны тогда, как правило, были неразрывно связаны с близлежащими предприятиями – в этом плане градостроительство было лишь одним из звеньев советского фордизма. Собственно, деградация панельных микрорайонов в девяностых и был связана с тем, что заводы больше не могли содержать их инфраструктуру, от теплосетей и канализации до детсадов и спортплощадок.

С этой точки зрения, в совершенно особом свете предстает недавняя трагедия в Саратове – убийство девятилетней школьницы Елизаветы Киселевой, случившееся на территории гаражей, через которую девочка ходила в школу.

Всякий, кто был в Саратове хотя бы пару дней, не мог не обратить внимание на запредельный уровень постсоветской разрухи в этом городе.

Территории развалившихся заводов, ставшие зонами отчуждения, разрывают тело Саратова на несколько автономных частей, внутри которых созданная в советские годы инфраструктура, включая пресловутые гаражи, давно пришла в полный упадок.

Школа, где училась Лиза Киселева, находится как раз в одном из таких районов, и это, опять же, типичная картина для многих городов с погибшей советской промышленностью.

Сегодняшнее же насыщение микрорайонов инфраструктурой целиком и полностью возложена на частного девелопера, который занимается этим сугубо по остаточному принципу либо при наличии выгодных для него схем государственно-частного партнерства. В результате дворы новых жилых комплексов с массовым жильем чаще всего представляют собой парковки для машин, а наиболее популярным местом проведения досуга становятся забегаловки с «живым нефильтрованным».   

Можно, конечно, посмотреть на проблему с сугубо рыночной точки зрения – никто ведь не заставляет наших соотечественников покупать квартиры в районах-гетто наподобие Путилково. Однако такая постановка вопроса совершенно не принимает во внимание тот факт, что покупать такое жилье зачастую приходится тем, кто перебирается в мегаполисы из малых и средних городов, где вообще отсутствуют какие-либо перспективы современной насыщенной жизни.

Выбор для этих людей чаще всего невелик: либо прозябание в стремительно деградирующей провинции, либо хоть какая-то возможность самореализации в крупном городе. Понимание того, что малогабаритная квартира в «человейнике» - это такой же жизненный тупик, приходит обычно в тот момент, когда пути назад отрезаны.

Социальный лифт, застрявший в пробке

В более широком контексте проблемы новых домов, дворов, кварталов и микрорайонов вписаны в деградацию городского организма в целом, неразрывно связанную с макропроцессами внутри российского общества. Здесь тоже многое возникло именно из-за отказа или, как поначалу казалось, «прогрессивного преодоления» проверенных советских практик.

В СССР, например, ограниченность возможности приобрести личный автомобиль была связана отнюдь не с бездарностью экономической модели и бездушностью погрязшего в «гонке вооружений» высшего руководства страны.

Ключевым фактором было понимание необходимости создать под массовую автомобилизацию и соответствующую сервисную инфраструктуру (сети заправок, авторемонтные центры и т.д.), кардинально и быстро увеличить количество и качество дорог, столь же кардинально перестроив все мало-мальски крупные населенные пункты для решения неминуемой проблемы пробок.

В новых городах типа Набережных Челнов, прогноз неизбежного, но постепенного и эволюционного увеличения количества автомобилей у населения «вшивался» в генплан, благодаря чему они сейчас счастливо избегают транспортного коллапса – пока избегают.

Городам же, которые строились до революции, особенно разросшимся до мегаполисов, значительно сложнее, тем более что автомобилизация получилась не эволюционной, а революционной и бездумной.

К тому же этот процесс был явным образом связан с социальной мобильностью в обществе: наличие собственного автомобиля быстро стало одним из признаков принадлежности к среднему классу, рост которого в 2000-е годы изменил и транспортные потоки в российских городах. Развитие сферы услуг привело к сосредоточению значительного количество рабочих мест для среднего класса в городских центрах, а следовательно, и к постоянно растущей нагрузке на дорожно-транспортную инфраструктуру. Платой за обладание престижной работой в сфере услуг, собственным автомобилем и квартирой в «современном» жилом комплексе стало все большее время, проводимое в пробках.   

Проблема, к слову, касается не только внутригородского, но и междугороднего автосообщения, несмотря на то, что многие федеральные дороги активно строились и достраивались уже в послесоветское время. В многокилометровых и порой многосуточных пробках на этих дорогах гибнут не только портящиеся грузы или чьи-то отпускные дни, как традиционно бывает летом на трассе М4 Москва-Новороссийск, где заторы растягиваются на несколько десятков километров. Погибают и сами люди.

Свои усугубляющие коррективы вносит и непогода, явление на необъятных российских просторах нередкое.

Многим памятна «пробка смерти» на трассе Оренбург-Орск в начале 2016 года, когда полицейский Данил Максудов стал национальным героем, отдав всю теплую форменную одежду замерзающим людям и спася их жизни ценой потери нескольких своих отмороженных пальцев.

Настоящий подвиг – но лучше все-таки до необходимости такого подвига не доводить. Помочь разгрузке дорог могли бы грамотные альтернативы им, но некогда развитые речной пассажирский флот и малая гражданская авиация пребывают в глубочайшем упадке или вообще угасли.

В городах же ситуация все чаще напоминает картины из жизни Индии.

Там, как известно, правила дорожного движения если существуют, то формально, хотя принципиальное отличие состоит в том, что индийские водители в основном руководствуются золотым правилом нравственности «не делайте другим того, что не желайте себе», которое российские водители, увы, регулярно забывают. Это приводит к попаданию в транспортно-логистические капканы в том числе и карет неотложных служб, в особенности на подъездах к дворам и в самих дворах, когда помощь, как кажется, уже на расстоянии протянутой руки от нуждающихся в ней.

Можно вспомнить громкую историю в Петропавловске-Камчатском, когда в узком дворе чиновница Ульяна Лобанова отказалась убирать свою машину, чтобы пропустить «скорую», и в результате случившегося промедления молодой человек, к которому спешили медики, умер. Вина Лобановой несомненна и огромна, но нельзя не признать пагубным и изъяны домо- и дворостроительства, привязывающие жизнь человека к капризам другого человека.

Смогла бы пробраться скорая по узким междомовым проездам, если бы женщина вообще была где-то далеко или даже близко, в магазине за углом, и отказа убрать машину не было бы – а сама ее машина была? Экономя на каждом сантиметре драгоценной земли, девелоперы сплошь и рядом закладывают в свои проекты «человейников» потенциальные трагедии.

В этом легко убедиться, прогулявшись вечером по любому новому многоэтажному району, где пространство перед домами полностью заставлено автомобилями.

Как и во многих других сферах, отбросив «проклятое советское наследие» в урбанистике, мы не попали в светлый капиталистический рай западного образца. Скорее, это капитализм, карибско-индийско-африканского типа, или все-таки западного, но… позавчерашнего.

Процитируем книгу английского писателя Питера Акройда «Лондон: биография»:

«Чрезвычайно живое и подробное описание Лондона эпохи Тюдоров оставил Джон Стоу, великий антиквар-историограф XVI века. Он писал о беспрерывно возникающих вне городских стен новых улицах и зданиях, о «посягательствах застройщиков на большие и малые дороги, на общинные земли». Где прежде теснились сараи или лавчонки, в одной из которых некая старая женщина торговала «семенами, кореньями и травами», теперь стояли новые дома, «во множестве возводимые по обе стороны все дальше и все выше, иные в три, в четыре, в пять этажей»… Стоу замечает, опять-таки с неудовольствием, что «непривычное обилие карет, подвод, повозок и экипажей при узости улиц и переулков не может не быть опасным, и каждодневный опыт это подтверждает»; опасности эти возрастали, когда кучера принимались гнать лошадей, не интересуясь тем, что впереди, или в тех нередких случаях, когда нетрезвые возничие затевали яростные уличные споры о том, кому проехать первым. А шум стоял такой, что «сама земля дрожит и трясется, окна стучат, гремят и дребезжат»».

А по соседству с XXI веком, который на самом деле мало чем отличается от реалий XVI столетия, можно увидеть вообще феодальную архаику.

По соседству с новым бетонным мрачным двором или даже в нем самом – непролазная грязь, разбитое или отсутствующее дорожное покрытие, завалы и ухабы, гора снега, возможно, перешедшая уже в другое агрегатное состояние.

Выглянув в окно и увидев «скорую» или пожарный автомобиль, еле продравшийся сквозь пробку, но уже во дворе погрузившийся по окна в грязь или снег (одной только нынешней ранней весной подобные случаи были в Кирове, Петрозаводске, Ханты-Мансийске), хочется риторически повторить вслед за Пастернаком: «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?».

Урбанистика – не место для дискуссий

Тем не менее, безумная, на первый взгляд, стройка в российских городах сплошь и рядом оказывается по-своему очень разумной – в том смысле, что она укладывается в рациональную концепцию «воткни жилое или офисное здание в любое освободившееся место, а там, где оно освобождается – освободи и воткни».

Именно эта концепция «развития» спокойно, рационально реализуется во многих городах, особенно южных – Краснодаре, Ростове-на-Дону, Сочи, Махачкале, где строительство давно стало одной их главных элитообразующих «скреп». Застройщики находятся в теснейшем союзе с чиновниками, причем они переплелись и слились настолько, что это уже и союзом не назовешь – перед нами практически единое целое. 

Обратной стороной этого процесса становится девальвация архитектурной профессии, особенно в ее специфическом чиновничьем преломлении: в креслах главных архитекторов в крупных городах все чаще оказываются случайные люди – в том числе и потому, что их предшественники покидали этот пост с уголовными делами.

Превращение главного архитектора в «расстрельную» должность – еще один характерный симптом деградации градостроительства, когда все принципиальные решения по застройке принимаются кулуарно, а «общественные слушания» являются не более чем имитацией.

Здесь мы тоже идем по давно проторенному пути периферийного капитализма – перипетии передела земель под застройку на Сицилии в 1960-х годах, изображенные в фильме Дамиано Дамиани «Признание комиссара полиции прокурору республики», идеально ложатся в сегодняшние российские реалии.

Темная история с нашумевшим пожаром в ростовской фавеле с неблагозвучным названием Говнярка – характерный тому пример.

Долгое время ростовские чиновники предпочитали как бы не замечать эту «воронью слободку» практически в центре города, которую давно надо было расселять и строить на ее месте современную инфраструктуру (соответствующий проект был разработан еще в 1970-х годах). Однако мест под точечную застройку в историческом центре оставалось все меньше, девелопмент постепенно проникал и в этот район с сомнительной репутацией, пока наконец в августе 2017 года его практически полностью не уничтожил пожар.

Спустя два года светлое будущее сгоревшей Говнярки остается под вопросом – слухи о том, что ее территорию быстро отдадут под застройку многоэтажками, не подтвердились, но без какого-либо движения остаются и планы создать там новую культмассовую зону.   

Яркая черта российской государственной урбанистики, характерная для нашей общественно-политической системы в целом – ослабленные до степени отсутствия обратная связь и механизмы воздействия общества на чиновников.

Когда при Лужкове в столице закрывали глаза на повсеместный самострой киосков, ларьков и торговых павильонов с «серыми» - в лучшем случае – правами на существование, москвичей никто особо не спрашивал, нравится им это или нет. Когда при Собянине в одну из ночей февраля 2016-го года изрядную часть самостроя снесли экскаваторами, москвичей, опять-таки, никто не оповещал, хотя многие из них к киоскам и павильонам с недорогой продукцией уже привыкли.

Снос киосков в Москве

Наверное, в целом решение можно признать верным, хотя все-таки у владельцев многих снесенных объектов оказались подтвержденные права собственности, да и вопрос заинтересованности чиновников в освобождении земли, а хозяев крупных торговых центров в избавлении от конкурентов вполне может быть поставлен. Но факт внезапности и крайне агрессивного стиля проведенного сноса несомненен.

Интересно, что некоторые либеральные оппозиционеры буквально на автомате возмутились по поводу «ночи длинных ковшей», зато Юлия Латынина, известная своими своеобразными либерально-авторитарными взглядами, выразила горячее одобрение и привела массу аналогичных примеров из жизни «цивилизованных стран».

Однако киоски – это полбеды.

Под угрозой сноса регулярно оказываются старые здания, имеющие несомненную историческую, культурную и архитектурную ценность, и, как правило, угроза воплощается в жизни. Правда, о грядущем варварстве обычно становится известно заранее, и в некоторых случаях что-то да и удается отстоять.

Увы, обычно это исключение из правил.

Последний пример правила без исключений – снос чайной фабрики Boray XIX века в рамках программы столичной «реновации».  Разумеется, это не только московская проблема. В городе Боровске Калужской области год назад решили снести уникальные памятники деревянного зодчества. Правда, здесь как раз вмешательство общественников привело к приостановке процесса в последний момент.

Проблема отсутствующего диалога соотносится не только с уничтожением ценных, но и с возведением откровенно никчемных зданий, портящих лицо городов.

Тут тоже обществу порой удается одерживать победы, как это было в конце нулевых в центре Санкт-Петербурга, где так и не построили монструозный «Охта-центр» с небоскребом высотой в 400 метров (правда, в дальнейшем его все же возвели на окраине города).

Но эту победу обеспечила широчайшая политическая коалиция от левых до либералов при участии самых личностно разных деятелей культуры и искусства, от Эдиты Пьехи до Олега Басилашвили. Такая звездная коалиция и такой уровень консолидации, опять-таки, исключение из правил.

Сити-менеджмент отрицательной селекции

Новая волна урбанизации 2010-х годов разворачивалась на фоне ползучего упразднения прямых выборов глав российских городов. Отменять их директивно федеральный центр не стал, соблюдя верность букве Конституции, согласно которой местное самоуправление не является частью государственной власти.

Однако после того, как возможность определять порядок выборов муниципальных глав была передана на уровень региональных парламентов, большинство из них выступило в пользу назначения конкурсных сити-менеджеров или избрания мэров из рядов местных депутатов.

Как связан этот процесс с теми изменениями облика российских городов, о которых говорилось выше?

В свое время в пользу отмены прямых выборов мэров выдвигалось как минимум два аргумента: во-первых, это позволит снизить шансы на попадание во власть криминальных элементов и откровенных популистов, а во-вторых, позволит снизить уровень конфликтности между местным самоуправлением и руководством субъектов федерации, особенно в региональных центрах.

На практике же повсеместное распространение сити-менеджмента привело к тому, что во главе городов стали появляться совершенно случайные люди, нередко вообще не имеющие никакого отношения к вверенному им хозяйству.

Последний по времени пример из этой серии – назначение главой администрации столицы Калмыкии Элисты бывшего врио главы ДНР Дмитрия Трапезникова, который прежде ни одного дня не работал муниципальным руководителем в России. Каждый такой эпизод неизменно напоминает формулировку из фильма «День выборов»: «Еще вчера я и не думал о том, что стану вашим кандидатом, но я же не мог отказать Иммануилу Гедеоновичу».

Механизм прямых выборов худо-бедно, но обеспечивал некий низовой контроль деятельности мэров – за слишком нерадивого градоначальника, в конечном итоге, могли и не проголосовать так, как надо.

Сити-менеджеры, избираемые по конкурсу с чаще всего заранее предрешенным результатом, отвечают, в сущности, только перед теми, кто непублично продвигал их кандидатуру – на практике это либо региональные власти, либо местные группы влияния. Поэтому назначение сити-менеджера может преследовать краткосрочные задачи – например, распределения земель в интересах тех или иных уважаемых людей, после чего на месте сити-менеджера может оказаться уже другой человек, перед которым будет стоять иной фронт работ.

Возможность совершения грубых ошибок, в том числе градостроительных, при таком подходе резко возрастает, а шансы на их исправление столь же существенно падают: временщиков выдвигают не для того, чтобы заботиться о принятии решений с прицелом на много лет вперед. В результате местное самоуправление становится каким-то странным придатком исполнительной власти, который должен присутствовать формально, но ничего не решает по сути.

Визуальным воплощением этого как раз и становится деградация городской среды, поскольку ни на что большее, кроме пресловутого благоустройства и периодического латания дыр, управленческих талантов сити-менеджеров чаще всего не хватает.    

Эту ситуацию усугубляет существующая система межбюджетных отношений, создавал которую не кто иной, как Алексей Кудрин, который после ухода из федерального правительства не раз заявлял, что регионам и муниципалитетам надо давать больше полномочий и финансов – еще одно благое пожелание с нулевым практическим эффектом. Отсутствие полноценных бюджетных возможностей оказывается еще одним фактором, стимулирующим механизм отрицательного отбора в местном самоуправлении, причем даже в крупных городах.

Не секрет, что в какой-то момент поиск профессиональных кадров для муниципального руководства стал для глав многих регионов настоящим мучением. Классных высокооплачиваемых управленцев на должность мэров заманить стало практически невозможно: руководить городами с высокодотационными бюджетами и при наличии постоянного дамоклова меча в виде контролирующих структур – удовольствие в высшей степени сомнительное. Поэтому на первый план при отборе кадров выходит не профессионализм, а принцип личной лояльности, что едва ли способствует качеству городского управления.

Выход из этой ситуации видится только один – восстановление прямых выборов мэров, однако на у губернаторов на это предложение готов исчерпывающий ответ: выборы – удовольствие дорогое, а нам надо экономить бюджетные средства.

Нарастающий в последние годы принцип гиперцентрализации, вбирая в себя уровень местного самоуправления, приближается к своему полному торжеству, однако в действительности - это управленческий тупик. Если ремонт дорог в центре крупного города финансируется из средств нацпроекта, это означает только одно: денег в бюджете этого города нет даже на первоочередные нужды инфраструктуры – ситуацию, которую сложно назвать нормальной. Поэтому понимание бесперспективности всеобщего перехода к сити-менеджменту крепнет, причем об этом говорят уже те, кто сами занимал соответствующие кресла.

Вот характерный монолог одного из бывших сити-менеджеров среднего российского города - бывшего главы администрации города Шахты Дениса Станиславова (из его интервью еженедельнику «Город N»):

«Я понял, что уже ничего не могу сделать, потому что у меня обязанностей все больше, а механизмов реализации, то есть финансирования и полномочий, все меньше. Это проблема всего местного самоуправления. Во-вторых, было принято решение, что мэров не избирают, а назначают... Раньше мэр отчитывался перед населением, теперь только перед губернатором. Раньше мэры были зависимы от губернатора лишь финансово, потом исчезла даже формальная возможность сказать, что ты независимый… Я был поклонником вертикали власти, яростным ее проводником. Я считал, что эта вертикаль для России спасительна, что это панацея от хаоса, она нас приведет к победе, правда непонятно над чем… Теперь я уверен, что главу надо только выбирать. Пусть люди десять раз ошибутся, но на одиннадцатый раз выберут достойного. Пусть через конфликты, нарушения, но все это страна перерастет. Проблема в том, что мы не даем системе вырасти. С муниципальной властью должно быть, как с английским газоном, который надо просто сеять и стричь, и так 100 лет. Мы должны научиться выбирать».

Станислав Смагин, Николай Проценко