Настоящий Севастополь. Николай Карпенко: «Севастополец – это национальность»

И во время разговора, и в процессе работы над материалом я несколько раз ловила себя на ощущении, что имею дело с остросюжетным романом. И в некоторых местах рассказ Николая Борисовича действительно отличается от официальной версии событий. Зато в нём есть цыганский табор, казачий полковник, неумирающая любовь, жизнь в склепе, Андрей Миронов, Владимир Высоцкий, Фидель Кастро и Че Гевара. Так неужели же мы не простим автору некоторую свободу изложения?

Война и мир



Неожиданности начинаются сразу: по словам Николая Борисовича, родился он в цыганском таборе.



Николай Карпенко:



- Знаете то место в Золотой балке, где поворот с Сапун-горы? Вот в этой долине стоял наш табор. Моя мама была испанской цыганкой – их табор на протяжении ста лет кочевал из Испании в нашу сторону и постепенно докочевал до Крыма. У каждого цыганского клана была своя территория, дальше которой он не ходил. Наша заканчивалась у хутора Михайловского на границе Украины и Белгородской области. Дальше жили русские цыгане, которых мы почему-то называли татарами. Поэтому летом мы кочевали до Михайловского, а на зиму возвращались и останавливались в Золотой балке. А папа мой родом из запорожских казацких старшин. Фамилий у казаков не было, поэтому моим предком был казацкий полковник Карпо. А вот его дети были уже Карпенко. Дом деда стоял там, где сейчас сквер имени Марии Байды, над балкой, которую позже засыпали. Папа был флотским офицером, на момент знакомства с мамой – капитаном третьего ранга. Познакомились они в ресторане, где мама пела в цыганском хоре. Она была очень красивая – у меня осталась всего одна старая фотография, на которой ей около 30 лет, но это хорошо видно. У них началась дикая любовь, но вскоре папа ушел в море, а мы – кочевать.



- А вам тогда было сколько лет?



- Да я ещё даже не родился, и папа понятия обо мне не имел до 1947 года! Он же человек военный – немного побыл на берегу, и в море. Папа служил на Балтике, там встретил начало финской войны. С Балтики их перевели на Черное море. После того, как наши сдали немцам Одессу, они ушли в Новороссийск. Там их них сформировали дивизию морской пехоты, командиром которой стал отец, и  кинули ее под Сталинград. А закончил он войну в Австрии, и там же по приказу Сталина остался служить военным атташе Советского Союза. Наши войска стояли в Австрии до 1954 года, и все это время он оставался там. А в отпуск его впервые отпустили в 1947-м. Он приехал сюда и сразу стал искать маму.



- А вы как пережили войну? Где в это время находился табор?



- Да здесь и находился. Я родился в 1938 году, но войну помню достаточно хорошо. Даже те, кто моложе меня, вспоминают многое – такое не забывается. Помню бомбежки, помню, как мы жили в склепах на Херсонесе. Табора как такового не было, все поразбежались кто куда – знали же, что немцы уничтожают цыган. А херсонесские склепы – они как купе поезда, вот мы в них и жили. Наружу выходили очень осторожно, когда рядом нет никого, иначе перестреляли бы всех. Кормило море – как бомбежка пройдет, бежишь на берег и собираешь все, что выбросили волны. Если попадется дельфин – это просто счастье. Бродили по полям, по лугам, по садам, собирали и там, что придется. Так и жили. Сильно лютовали немцы при отступлении: стреляли во всех, кого видели.  Помню, однажды мы с мамой куда-то бежали – наверное, в Туровку, была такая деревня – и встретили отступающих немцев. Было это в том месте, где у дедушки Анны Ахматовой была дача, а сейчас – пляж Солнечный. Немцы же уходили тем же путем, что и наши, - через мыс Херсонес. Мама, увидев их, села, прижала меня к себе, а я орал и вырывался, потому что у меня с ноги слетел башмак, и я хотел его поднять. Немец выстрелил, пуля вжик! – и сбила платок с ее головы. Потом пришли наши, а еще через три года приехал в отпуск отец и пришел в Золотую Балку искать табор.



- И сразу нашел?



- Да, мы как раз были там. А незадолго до этого, тоже в 1947 году, вышел приказ Сталина – всех цыган переловить, паспортизировать и в колхозы. Отец в то время был уже вице-адмиралом, и вот наши видят – идет человек, одетый по форме, на голове - фуражка. А раз фуражка, значит, милиционер, надо убегать. Отец приходит в табор – никого, только дряхлые старики да пацаны. Он сразу к деду Якову, маминому отцу, который был в таборе старшим: у вас тут была такая девушка, Гитана, где она сейчас? Дед спрашивает – а ты кто? Поговорили. Дед меня поймал и подводит к нему – а вот это твой сынок. Потом и мама вышла.



- Фантастика. И  как стали жить после этого?



- Отец забрал мать и увез в город, а я остался в таборе. Во-первых, бабушка не пустила. А во-вторых, документы перед отъездом из Австрии отец все равно оформил только на маму — сказал, что вернется с женой. Обо мне же он не знал. Они быстренько расписались, обрезали мамины косы, сделали ей стрижу по моде и уехали. Косы у нее были почти до пят и в руку толщиной. Это была такая тяжесть, что опустить голову мама не могла — все время держала ее гордо.



-  Наверное, мама и со стрижкой была красавицей.



-  Красавицей-то она была, и волосы вились сами по себе. Но я, когда ее увидел, разревелся — что вы сделали, это не моя мама! Папа увез ее в Австрию, и она там очень быстро адаптировалась, выучила язык и очень лихо говорила по-немецки. А я после их отъезда остался с бабушкой. Это была совершенно невероятная женщина! Прожила она 107 лет. После того, как на цыган начались гонения, мы решили осесть. Нам нарезали участки земли на Матюшенко, мы насобирали на развалах камней и слепили себе какие-никакие дома. Я ходил в пятую школу, где позже был стадион «Чайка». Наша школа была мужская, а четвертая – женская. Стадион, кстати, мы же потом и строили, разобрав руины. А отдать его под базар – это надо было быть полным идиотом!

Фото Ивана Шагина

- Подождите, давайте не будем забегать вперед. В послевоенные годы в Севастополе наверняка было странно – такое количество людей приехало со всей страны!



- Было не странно, а страшно – вы думаете, приезжали сплошь комсомольцы-добровольцы? В городе начались грабежи, убийства. Знаете Загородную балку, где сейчас заброшенный бассейн? А Загородная она потому, что город там заканчивался. Карантинная, гора Рудольфа, сейчас улица Матюшенко - все это было за городом. И вот там в ряд стояло 5 или 6 длинных бараков, в которых жили откинувшиеся уголовники. Они тут такое начали творить! Но это длилось недолго. Командующий флотом – не помню уже, кто тогда был – поднял бригаду морской пехоты, велел их вооружить и разрешить при необходимости стрелять на месте. И все – через несколько дней наступили тишина и покой. Правда, вооруженные морские патрули по городу ходили еще долго.



Из Щукинки на Кубу и обратно



В 1954 году, когда советские войска ушли из Австрии, родители Николая Борисовича вернулись в СССР. Но поначалу вернулись не в Севастополь, а в Москву.



- Папа служил начальником особого отдела в главном штабе ВМФ, - вспоминает Карпенко. – И меня тоже забрали в Москву. Жили мы на старом Арбате - напротив театра Вахтангова есть серое здание, которое называют домом с рыцарями. Но без моря, в кабинетах папе, который начинал простым матросом, жить было очень трудно. В конце концов он попросился на флот, и мы вернулись в Севастополь. Меня папа после школы тоже отдал в военно-морское училище. Но я отучился то ли два, то ли полтора года, а потом сбежал.



- А ослушаться было нельзя?



- Почти нереально. Папа привел меня к Филиппу Сергеевичу Октябрьскому, которого хорошо знал и который тогда был начальником училища, и сказал – вот, научи его Родину любить. А я не хотел ужасно, поэтому говорил, что дурак и ничего не понимаю. Но Октябрьский ответил, что мне и не надо понимать. Я тогда уже был мастером спорта по легкой атлетике, занимался десятиборьем, им такие были нужны. Пришлось учиться. Но в конце концов я все-таки не выдержал и написал рапорт. Филипп Сергеевич орал «Дурак! Идиот! Тебе прямой путь в адмиралы!». Но я быстренько на вокзал и в Москву, поступать в Щепкинское.

Фото В. Вяткина. РИА Новости

  - И что, сразу поступили? Там ведь всегда был огромный конкурс.



  - Поступил я настолько быстро, что на меня первое время все косились. Там ведь сначала консультация, потом первый, второй, третий тур, и только потом общеобразовательые предметы. Все сдают вместе, все друг друга знают, к общеобразовательным экзаменам уже понятно, кто поступит, а кто нет. А меня на экзаменах не было. Я пришел на консультацию и прочитал Вере Константиновне Львовой, которая как раз набирала курс, Маяковского. Она говорит - пойдемте со мной. Мы поднялись наверх, в кабинет ректора Бориса Евгеньевича Захавы. «Боренька, - говорит Вера Константиновна, - ты послушай, как этот мальчик читает Маяковского». - «Да?» - «Да, он даже похож на него!». Они же все Маяковского знали лично. Я прочитал и ему. «Боренька, он уже сдавал экзамены в вуз, я думаю, ему больше не надо». - «Да? А где?» - «Да я, говорю, моряк». - «Ой, как интересно!». Выспросил, что и как, потом говорит - «Верочка, ну ты же курс набираешь, ты и решай». Мне выписали в учебной части справку, что я студент первого курса, и велели явиться 31 августа. И я опять поехал домой купаться. Поэтому в сентябре на меня сначала смотрели очень настороженно. Ясно, что человек по блату, но от кого?!



  - Да, интрига. А кто-то из известных актеров с вами учился?



  - Коля Волков, «Пан спортсмен» Юра Волынцев, Миша Воронцов, любимая актриса Эфроса Оля Яковлева, Элла Шишкова, Люся Чурсина. Нас было всего 13 человек, а на всех 4 курсах – всего около 50.

 Почти семья.

  У нас были индивидуальные занятия с профессурой, вместе мы собирались только на лекции. Кто-то пришел после армии, Коля Волков — после Суриковского училища... Самым молодым был Андрюша Миронов. И все, кроме нас с ним, жили в общежитии. В гости к Мироновым мы попали сразу после вручения студбилетов. 31 августа, в 6 часов вечера, студенты Щуки традиционно собирались для этого в гимнастическом зале. И после вручения Мария Владимировна Миронова сказала – все к нам. Забрала весь курс, и мы до утра обмывали у них студбилеты. Весело мы жили. А после второго курса — вперед, за Родину!



-    То есть?



-    Прихожу в один прекрасный день в училище, а удивительная женщина тетя Оля, которая сидела на вахте еще при Вахтангове и всегда всех нищих студентов подкармливала, тихонько говорит мне – Коля, подойди сюда. Показывает мне повестку с красной полосой и спрашивает – это что, война? Да нет, говорю, не война, просто мне дают 24 часа на сборы. Вызвали нас троих — меня и двоих парней с первого курса. В шесть часов утра на следующий день мы должны были явиться к северному входу на ВДНХ.



  - Странное место, почему не военкомат?



  - Дальше тоже было странно. Возле ВДНХ нас сажают в автобус и везут на Красную Пресню. Там есть пересыльная тюрьма. И вот в этой пересыльной тюрьме нас моют, стригут – но не налысо, делают уставные прически — и мы там проводим сутки. Правда, отдельно от уголовников. Потом ночью грузят в купированные вагоны и куда-то везут. Одеты мы все в гражданское – кто в чем пришел, в том и едем. И в конце концов выходим из вагона в Севастополе.



  - Сюрприз!



  - Вышли из вагона, начали строиться. Пока то да се, я скорее к автомату – позвонить домой. А мне: «Куда?? Ну-ка в строй!» Смотрим – уже люди с автоматами появились. Нас в учебный отряд на Ластовой и там все по-быстрому – подготовка, легенды… Формируется делегация сельхозспециалистов – помогать кубинцам поднимать хозяйство. Это был 1961 год, карибский кризис. Весь мир на волоске висел. Я бы зоотехником, другие – агрономы, механизаторы… А на самом деле – бригада морской пехоты, 750 человек, а мы – отдельная группа в ее составе. На Кубу мы шли на покойном «Нахимове», который потом затонул под Новороссийском. Только Гибралтар прошли – появились американские самолеты с белыми звездами. Облетали нас так близко, что чуть за мачты не цеплялись. Палубная команда, которая мыла полы, направляет на них пожарный брандсбойт, а они ржут — летали так низко, что пилотов было хорошо видно. Немного поигрались, а потом с двух сторон от «Нахимова» появились перископы наших подводных лодок, и американцы смылись. В Гаване мы сначала жили на «Нахимове», а потом, когда достроили здание на набережной Малекон, в общежитии советских сельхозспециалистов. И уже на второй день после нашего прибытия к нам пришли знакомиться Фидель, Рауль, Че и другие.



  - С ума сойти. И какими они были?



  - Очень простые ребята, романтики с мировой революцией в головах. Помню, пришел наш теплоход «Маныч» - полтрюма оружия, а сверху – пшеница в мешках. Его надо было быстро, ночью, разгрузить. И вот эти ребята приезжают на джипах, хватают мешок с зерном и по сходням – темпо, темпо! Фиделя мы звали Федей. Они же все были очень молодые - парнишке, которого назначили военным комендантом Гаваны, было всего 18. И гусанос – так называли кубинских эмигрантов, которые сбежали от революции в Америку, а потом вернулись на Кубу воевать – его подорвали. Американцы же не дураки, сами воевать не любят. Вот они и собрали тех, кто сбежал в 1959-м - давайте, идите, освобождайте свою Родину!



  - Ну, это логично — кому еще воевать за их Родину?  Но то, что вы знали Фиделя и Че Гевару — это все-таки фантастика.



 - Че Гевара был обычным парнем, врачом, начитавшимся Карла Маркса. Как и Фидель – сын крупнейшего плантатора. У него же отец держал огромные плантации сахарного тростника, а сам Фидель учился в Гарварде, но начитался марксистских книг и пошел делать революцию. При Батисте на Кубе никто никогда на полях и плантациях не работал – приезжали сезонные рабочие из Латинской Америки, убирали тростник и снова уезжали. А все кубинцы — только в сфере обслуживания. На Кубу же при Батисте ехали все толстосумы из Америки.

Куба-1961

- Иначе говоря, местные трудились в туристической сфере.



  - Ну да. Чистильщик обуви там зарабатывал больше, чем министр в правительстве Кастро. А Федя их загнал в колхозы, выращивать тростник, поэтому многие его просто ненавидели. Сотни покушений! На Кубе я пробыл 4,5 года и в конце концов уже не чаял вернуться. Мы там стали совсем как кубинцы, тоже бороды поотращивали. Наша молодежь приходила и, глядя на нас, удивлялась – такие старые, и до сих пор служат! Вот так, говорим, сынок, смотри – будешь плохо служить, и тебя на 25 лет оставят лямку тянуть! (смеется). Фидель с нами прощался, как с родными. А Че тогда уже не было – он уехал в Боливию и там погиб, причем очень глупо.

***



Гибель Че Гевары – именно то место, в котором версия Николая Борисовича расходится с официальной. А поскольку переписывать историю Латинской Америки в нашу задачу не входит, мы эту часть рассказа опустим. После Кубы Карпенко вернулся в Москву и, как ни в чем не бывало, продолжил учебу.

***



- Наверное, трудно было после такого жить обычной жизнью?



 - Да нет, нормально. Я проучился полтора года, а потом меня вызвал Рубен Николаевич Симонов и сказал – ну все, хватит тебе учиться, давай работать. И положил мне 67 рублей зарплаты. А я получал именную Вахтанговскую стипендию – 75 рублей. И вдруг прихожу после этого в училище и вижу приказ - стипендию с меня, как с работающего, снять. Я пришел в театр хмурый, Рубен Николаевич, который все замечал, начал меня расспрашивать. И в конце концов я все-таки получал и зарплату, и стипендию. Николай Васильевич Гриценко, Юрий Васильевич Яковлев и другие корифеи, когда про это узнали, ахнули - ты что, получаешь больше нас? Вот сосунок! И проработал я в Вахтанговском театре до 1978 года.



«Нормальная жизнь»



О причинах переезда из Москвы в Севастополь Николай Борисович говорить не хочет — обмолвился лишь, что это произошло после болезненного разрыва с женой. Поехал в родной город в отпуск, чтобы развеяться, да и остался.



- Звоню из Севастополя в театр, прошу выслать мне документы. А Рубен Николаевич мне – «ты что, дурак? Жен у тебя может быть сколько угодно, а Вахтанговский театр один!»

Кинотеатр "Победа"

  - А вы часто ездили в отпуск в Севастополь?



- Каждый год приезжал, а как же. У меня же здесь жили родители - мама и брат умерли в 2002-м, папа — в 2006-м. Каждую весну профком делил путевки – в мисхоровский «Актер», в «Плес», в другие дома отдыха ВТО. И все за них дрались, кроме меня. Николай Олимпиевич Гриценко, член профкома, однажды говорит мне – Колька, а ты почему никогда не подаешь заявку? Да я, говорю, и вас могу с собой пригласить, я же живу на берегу моря! Мы действительно жили в 20 метрах от моря, в Стрелецкой. Переселились туда в 60-е годы, а до этого жили в адмиральском доме напротив кинотеатра «Победа». Это дом с коваными воротами, который стоит в глубине двора – сейчас там стоматология, еще что-то… Жили довольно долго, но потом отец сказал – все, к морю, к морю! И мы поселились в парке «Курсант» - тихо, белки бегают, хорошо...



  - После переезда вы сразу стали играть в театре имени Луначарского?



 - Да, я знал этот театр, в отпуске всегда приходил, смотрел спектакли. А в начале 60-х здесь шел спектакль «Королевский брадобрей», который я года четыре назад поставил под другим названием – «Седьмой грех». И году примерно в 1961-м, не помню точно, севастопольцы привозили этот спектакль в Москву. Это был совершенно прекрасный спектакль, который я уже видел во время отпуска. И вдруг вижу в «Вечерней Москве» объявление – севастопольский театр в Малом! Я сразу звоню Володе Высоцкому, с которым мы здесь познакомились: Володя, хочешь посмотреть спектакль из Севастополя? И мы пошли в театр.

В. Высоцкий в фильме "Увольнение на берег"

  - Вы знали Высоцкого??



 - Да, мы познакомились мы во время съемок фильма «Увольнение на берег». Володя там снимался, а я играл в небольшом эпизоде. Была сцена в кубрике, потом объявили перерыв. Вот мы лежим на соседних койках, отдыхаем. Он говорит – слушай, старик, а ты актер или настоящий матрос? Да как тебе, говорю, сказать – и то, и другое. Так и познакомились. Потом иногда встречались, но нечасто. Володя вообще ни с кем особенно не дружил.



 - Сейчас кого ни послушаешь, все у него были в друзьях.



 - Да это все ерунда. Вот с Севой Абдуловым они дружили, да. А мы... Ну не буду же я рассказывать, сколько раз он приходил ко мне на Арбат и что мы в студенческие годы творили? Ну, зачем это надо?



 - С ним легко было общаться?



  - Очень. Тихий, спокойный парень с гитарой. Ну, Володя и Володя, Высота и Высота. А Виталька Шаповалов – Шопен, дело обычное. Виталька жил в общежитие всех пяти театральных вузов на Трифоновской. Там жили и щепкинцы, и МХАТ, даже цирковое училище жило, еще художники какие-то… Большое такое пятиэтажное общежитие буквой П. На каждом этаже - половина мальчиков и половина девочек. Виталька жил в 40-й комнате. И вот мы к нему придем, по рюмашке выпьем, возьмем гитары… И сразу стук в дверь: мальчики, у вас соли нет? А потом разошлись по театрам и стали редко видеться. Так все и закончилось. Иногда встретимся - привет-привет, и все. Так вот про театр. Когда я решил, что остаюсь, пришел с удостоверением театра имени Вахтангова к директору и сказал, что хотел бы у них работать. Он говорит – вы что это, серьезно? Да у нас и квартир нет! Не нужна мне, говорю, квартира, я у родителей живу. Ну тогда, отвечает, конечно, ради Бога. Театр в это время был на гастролях, и директор сказал мне, чтобы я пока отдыхал. Я приехал в Москву забирать документы, а Евгений Рубенович, который уже был главным режиссером вместо Рубена Николаевича, мне их не отдал. Сказал - не выдумывай, перебесишься и вернешься! И я четыре года работал без трудовой. Но в конце концов поехал в отпуск и все-таки ее забрал.



 - Не жалели, что уехали из Москвы?



- О театре жалел, было. А о городе — нет. Севастополь для меня родная земля, а Москва всегда была мне чужой. Даже тот, прежний город, полуторамиллионный. А уж о нынешнем что и говорить. Сейчас знакомые иногда приезжают — Коля, как тебе хорошо, простор, море! Ну так переезжайте, говорю. Ну, как мы все бросим, мы же коренные москвичи...



 - А какие-то перемены в Севастополе по сравнению с тем городом, из которого вы уехали в Москву, ощущались? Все-таки приезжать в отпуск — это одно, а жить — совсем другое.



- Конечно, и я был ими очень огорчен. Севастополь 60-х был настоящим морским городом, который с 3 часов утра мели, драили, начищали и поливали. И не дай Бог кто-нибудь из нас, пацанов, кинул бы бумажку или окурок на землю – да его старики убили б. Утром идешь – город блестит, асфальт выдраен, как палуба. Это был самый чистый город СССР, без преувеличения. Но зато для того, чтобы я мог приехать в отпуск, мама еще зимой присылала мне вызов. А в конце 70-х все уже было по-другому.



- Обычно севастопольцы говорят, что это сейчас с чистотой и порядком все стало плохо, в крайнем случае — в 90-е. Но не в конце 70-х.



  - Нет, это началось не сейчас и не в 90-е, а именно в 70-е, когда город открыли.



  - Ну, это естественно — любую закрытую систему проще контролировать.



  - Севастополь стал чище только с приходом Яцубы. Кстати, Овсянников мне тоже нравится – это человек новой формации, профессионал.



  - Скоро выборы, так что не будем тут разводить агитацию. А как вы пережили развал Союза?



- Трагедией он для меня не был. Мне повезло с учителями, среди которых было много людей, работавших еще с Вахтанговым. Думаете, они советскую власть любили? Манеры, например, нам преподавала княгиня Мария Александровна Болконская. Вот она меня учила, как надо носить фрак. Но на историю КПСС нам отводили часов больше, чем на актерское мастерство, поэтому мы шутили, что у нас институт марксизма-ленинизма с театральным уклоном. Историю КПСС, кстати, нам преподавала Галина Григорьевна Коган, дочка знаменитого революционера Когана, о котором Багрицкий писал в «Думе про Опанаса». Она тоже была севастопольская, раньше жила на Очаковцев. Когда я ехал домой, всегда спрашивал ее, что ей привезти. И она всегда просила – привези мне муската и ялтинского лука! Галина Григорьевна писала какую-то книгу и оформила мне доступ к архивам ЦК КПСС, потому что я ей иногда помогал подбирать документы. Поэтому я своими глазами видел ленинский архив. Не дай Бог такое увидеть! Собственноручно сделанные Лениным записи – в Тамбовской области уничтожить кулаков столько-то, священников – столько-то… И подпись. Когда Сталина обвиняют в жестокости, не надо забывать, что он только следовал заветам Ленина.



- Приятно, что вы не боитесь это говорить, потому что поклонников Ленина-Сталина в Севастополе немало. Это и по комментариям в интернете видно, и по портретам в маршрутках. Но советская власть — это одно, а как вы отнеслись к тому, что Севастополь стал Украиной?



- Ну, это была полная дурь, конечно.



  - А на жизни театра это как-то сказалось?



- Конечно, сказалось. Звонишь в Киев, в Министерство – отказываются говорить по-русски, только по-украински. Миша Кондратенко, директор театра, всегда звал меня – «ты же помнишь украинский, поговори с ними!». Были случаи, когда нам не давали ставить то, что мы хотели. Но мы понемногу упирались — это же Севастополь, его Хрущев Украине не передавал! И вообще севастопольцы особые.



- Хочется вас немного подразнить - ну вот чем именно они особые?



- Я проехал от Командорских островов до Лос-Анджелеса, повидал разных людей, поэтому знаю. Вот что такое одессит? Это национальность. И севастопольцы – тоже. Это очень гордый народ. По крайней мере, настоящие севастопольцы, которых сейчас осталось мало. Честь, достоинство для них не пустой звук. И где бы я ни был, везде о Севастополе знают и относятся к нему с уважением. Вы знаете, что в Париже есть Севастопольский бульвар и станция метро Севастополь? Вот это - уважение к противнику. И в США, по-моему, Севастополей штук шесть. А однажды, когда Горбачев ввел сухой закон, мы были на гастролях в Минске. И как раз в день флота. Директор театра, капитан второго ранга, говорит: «Николай Борисович, ну что за дела? Надо же отметить!». И вот я поехал. На весь город был единственный магазин, в котором продавал спиртное. Помню, что ехал на трамвае минут 40, а потом еще долго шел вдоль какого-то забора вслед за другими людьми. Прихожу - а там тысячная толпа. Что делать? Хорошо, что у меня паспорт был с собой. «Мужики, говорю, сегодня день флота, а я из Севастополя!» - «Да? А чем докажешь?». Я показываю паспорт - место рождения и прописку. Они сразу — «А ну, мужики, пропустите!». И толпа расступилась без слов. Вот это авторитет!



***

 Сейчас Николай Борисович по-прежнему играет в театре и снимается  в кино - в январе  состоялась премьера фильма «Один против всех» с его участием, сейчас находится в производстве сериал «Беловодье». Трое его детей живут за рубежом, причем в разных странах — Дании, Франции, Новой Зеландии. Есть и внуки. Не правда ли, удивительная выдалась жизнь?



- Нормальная жизнь, - отвечает на это Карпенко. - Я занимался любимым делом, и до сих пор занимаюсь, слава Богу. Я живу рядом с морем, это важно. Люблю свой город. А как можно не любить место, где ты родился?



Ольга Смирнова

Материал подготовлен по заказу БФ 35-я Береговая батарея в рамках серии публикации о судьбах горожан и достопримечательных мест Севастополя