Национальный фактор распада СССР: «мина» или сопутствующее обстоятельство?

Каждый год в очередную годовщину подписания Беловежских соглашений принято вспоминать о двух ключевых причинах распада СССР – обострившихся до предела межнациональных отношениях и пошатнувшемся престиже советской империи на международной арене.



Два эти фактора, несомненно, сыграли свою роль в событиях 29-летней давности, но требуют серьезного переосмысления.



В предыдущей статье о причинах распада СССР мы писали о том, что советский проект исходно представлял собой одну из версий Модерна (современности) – социальной, экономической и культурной парадигмы, основанной на постоянном развитии и изменении мира.



 Люди, поставившие в декабре 1991 года в Беловежской пуще последнюю точку в истории СССР, фактически расписались в своей неспособности придать этому проекту новый смысл.  

Проклятый нацвопрос

Понимание сути и причин распада СССР неотделимо от национального вопроса как одного из главных противоречий, заложенных в основание СССР и в дальнейшем так или иначе повлиявших на его судьбу.



Разумеется, сбрасывать со счетов этот фактор категорически нельзя, однако ему изначально следует задать правильный контекст. Советская политика национального конструирования тоже была типично модернистским – а порой и гипермодернистским - феноменом. И как только она потерпела провал, на смену Модерну тут же пришла пещерная этноклановая архаика.

С легкой руки российского чиновника номер один уже упоминавшееся нами в предыдущей статье определение национально-территориального устройства СССР как «бомбы замедленного действия» сегодня стало практически официальным.



Но даже в самых проблемных полиэтнических и поликонфессиональных странах наподобие титовской Югославии (СФРЮ) сепаратизма самого по себе, в вакууме, было недостаточно для их распада, пока в дело не вступали дополнительные факторы.



Либо сама центральная власть попустительствует или даже по каким-то соображениям поощряет сепаратистов (кто сказал «Украина»?), либо возникают зарубежные державы, готовые вложиться в сепаратистский проект, а при должном энтузиазме и фантазии вообще развить его чуть ли не с нуля, поставив на кучку безумных реконструкторов (кто опять сказал «Украина»?).

Еще один фактор, похожий на предыдущий, но не полностью идентичный ему, - ситуации, когда эскалации сепаратизма способствует общий социально-экономический и политический кризис в стране наподобие того, в котором СССР оказался к середине 1980-х годов.



В свою очередь, выпущенный кризисом из бутылки джинн сепаратизма способен его творчески развить и усугубить до состояния полномасштабной всесторонней катастрофы, что Россия проходила и ранее, в 1917-1918 годах.



Итак, чтобы сепаратизм успешно «взлетел», нужно то или иное сочетание перечисленных факторов, и это правило, знающее довольно мало исключений, по сути, выглядит чем-то вроде железного закона истории.

В этом плане судьба СССР весьма показательна.



После раннебольшевистских гипермодернистских экспериментов (а по мнению одного из авторов - Станислава Смагина - и вовсе преступных безумств) 1920-30-х годов, после всех этих коренизаций, щедрой раздачи преимущественно заселенными русскими земель новообразованным нацреспубликам, искусственного конструирования и раскармливания целой гирлянды квазинаций и квазигосударств (национальных автономий) советская национальная политика вступила в фазу нормализации.



В последние десятилетия существования СССР при множестве мелких и не очень эксцессов вроде передачи Крыма Украине и продолжавшейся щедрой подпитки нацреспублик ситуация начала напоминать известный анекдот:

Заказывает клиент в ателье костюм на пошивку. Портной ему говорит, что через неделю можно забирать. Приходит клиент через неделю, смотрит пиджак: — Что вы наделали?? Левый рукав мне до локтя! — А вы налево наклонитесь, и руку в себя втяните. — А правый рукав длиннее на 20 сантиметров!! — Нужно наклониться немного вперед и вытянуть руку вправо и назад. Клиент надевает брюки: — А это что за ерунда?? Одна брючина короче другой! — Вы слегка присядьте и правую ногу — в сторону. Выходит клиент из ателье, а рядом на лавочке сидят два врача: — О! Смотри, мужика как скрутило. Явно тяжелая форма церебрального паралича. — Да... Зато костюм-то как скроен!

Да, Украине из соображений «пролетаризации сельской украинской массы» еще до образования СССР был передан Донбасс, территория, постоянное и, подчеркнем, интернациональное заселение которой, по сути, началось только в XVIII веке, – но и наглядная картина, и сама формулировка «украинские самолеты бомбят Донецк и Луганск» в те годы проходила бы по разряду горячечного бреда.



Да, Чечено-Ингушская АССР была после ее восстановления в 1957 году «накормлена» русскими (казачьими) территориями, ранее входившими в состав Ставропольского края, а возвращение чеченцев и ингушей из депортации создало в этой республике межэтническую напряженность.



Но даже с учетом грозненского русского бунта 1958 года систематическое вытеснение, зримо переходящее в геноцид (количество жертв, по разным оценкам, от десятков до пары сотен тысяч человек) русского населения из Чечни в 1991-1994 годах* могло тогда присниться разве что в страшном сне.

Равновесие в национальном вопросе поддерживалось в СССР тем, что на одной чаше весов лежал постулат «сильное государство держит под спудом национальные проблемы», а на другой находился тезис «национальные проблемы не подрывают стабильность государства».



Общим знаменателем в данном случае выступала возникшая в брежневские годы в духе набиравших вес на Западе теорий конструирования наций концепция советского народа как «новой исторической общности».



Эти теории, ныне фактически ставшие академическим мейнстримом, не случайно разрабатывали историки и социологи левого толка наподобие британцев Эрика Хобсбаума и Бенедикта Андерсона – идея нации как чего-то сконструированного полностью соответствует духу как классического марксизма, так и советского марксизма-ленинизма.

В целом формулировка «новая историческая общность» действительно несла на себе отпечаток исходного смысла советского проекта: пусть и не на всей планете, но на одной шестой части суши все же удалось построить новое общество, в котором до некоторых пор так или иначе растворялись противоречия между разными составлявшими его народами.



Но как только внутренний кризис и внешние воздействия стали подтачивать советское государство, национальный вопрос вышел наружу и сделал кризис еще сильнее.



В итоге весы лихорадочно заблажили из стороны в сторону, а затем и вовсе опрокинулись.

К сожалению, даже по сравнению с этой, прямо скажем, неидеальной стратегией сегодняшняя российская национальная политика умудрилась значительно деградировать.



Впрочем, некоторые проблемы проистекают из государственной политики в целом, деградировавшей не просто значительно, а чудовищно.



Да, в советское время все составляющие СССР нации благодаря целенаправленным конструктивистским усилиям обзавелись культурой и национальным «я», иногда и не слишком к этому стремясь: в итоге к концу 1980-х «внезапно» выяснилось, что национальное самосознание есть у всех, кроме русских (А. Савельев и Б. Виноградов приводят в своей книге «Стать русским в России» следующие социологические данные: «К 1990 году в России можно было считать русскими не более 30% этнических русских (они знают историю, культуру, традиции и верования русского народа). Остальные денационализированы»).

Но невозможно отрицать и то, что в нацреспубликах за советские десятилетия образовался и слой искренне интернационалистической советской интеллигенции, верившей в советские идеалы и считавшей немыслимым разрушение общего дома.



Даже в раньше всех вставшей на путь выхода из СССР Прибалтики звучали доморощенные голоса протеста: к примеру, в Эстонии антисепаратистский и антишовинистический Интерфонт поддерживали такие влиятельные фигуры, как профессор философии Владимир Хютт и академик физик Густав Наан.



То, что советский центр не воспользовался этим ресурсом, как и многими другими, всего лишь красноречиво характеризует печальное позднеперестроечное состояние этого самого центра.

Последствия этого хорошо ощутимы и спустя три десятилетия.



В современной России процесс национализации интеллигенции в республиках и автономиях давно прошел и теперь успешно воспроизводится в поколениях.



 Обратный же процесс - индоктринирования некоей притягательной общероссийской идентичностью, причастностью к следующей «новой исторической общности», россиянам - практически отсутствует.



Авторы этой статьи придерживаются разных точек зрения относительно того, должна ли в России существовать государственная идеология – как известно, ее наличие исключено на уровне Конституции РФ, причем эта норма благополучно пережила недавние поправки.



Меж тем российский президент как-то обмолвился, что национальная идея у нас – это достаток и комфорт, но почему эту идею нужно реализовывать именно в составе единой РФ, а не в рамках суверенной Четаркутии – ни республиканско-автономному интеллигенту, ни простому обывателю решительно непонятно.

Как минимум не улучшилось и состояние дел с лояльностью центру местных элит, особенно если анализировать ситуацию хотя бы на шаг вперед.



Не будем брать август 1991 года, когда практически все нацреспублики СССР с кротостью приняли ГКЧП, а вчерашний главный самостийник Гамсахурдия и вовсе воспылал центростремительным энтузиазмом. Возьмем декабрь 91-го и канун Беловежья.



Среднеазиатские руководители до последнего держались за СССР - не столько из-за ценностного сентиментализма, сколько из прагматичного понимания, что порознь будет хуже, чем вместе.



Чуть ли не последним сражавшимся за СССР рыцарем был Нурсултан Назарбаев, и он же потом долго и упорно бился за превращение СНГ в конфедерацию, пока не понял, что для российского правящего класса это не желанная цель, а перманентный пиар-проект для имитации великодержавности.

Признание особой, стержневой, государствообразующей роли русского народа в СССР было зафиксировано в первой строчке гимна: «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь».



В советскую эпоху республиканские партийные лидеры отдавали ему хотя бы символическую дань уважения. Свидетельством тому – подборка их высказываний на съездах КПСС в диапазоне без малого четверть века:

XXII съезд (1961 г.): «У нас в народе бытует пословица, которая по-русски звучит так: если товарищ твой русский, знай, путь твой правильный и неузкий» (Ахундов, Азербайджан).

XXIV съезд (1971 г.): «В развитии советской социалистической культуры неоценима роль культуры великого русского народа – его языка, искусства и литературы» (Кочинян, Армения).

XXVI съезд (1981 г.): «Акакий Церетели, наш великий предок, думая о будущем своего народа, завещал грядущим поколениям: идти вместе с рвущейся к свету молодой Россией. Мечта сбылась. Россия прорвала мглу, и сама стала негаснущим светочем. С Россией вместе, ведомые Россией и великим русским народом развеяли тьму другие народы-братья» (Шеварднадзе, Грузия).

XXVII съезд: (1986 г.): «Всё, чего достигли киргизы - а эти достижения впечатляющи, - связано прежде всего с интернациональным подвигом великого русского народа» (Масалиев, Киргизия).

Но пройдет еще несколько лет, и эта же национальная номенклатура, осознав, что никаких реальных санкций центра уже не последует, возглавит раздел прежде социалистической собственности, а доставшиеся от СССР границы республик будут восприниматься как национальные, причем чаще всего отнюдь не в смысле гражданских наций.



Многие новые нации, порожденные советской версией Модерна, пошли по самому опасному пути этнического национализма – архаики в постмодернистском облачении, причем, хорошо заметен этот процесс не только за пределами России, но и внутри страны.

Международная «вилка»: перипетии гегемонии  

Еще одно исходное противоречие в конструкции СССР пролегало между изначально глобалистским и экспансионистским характером советского государства (определения безоценочны – формулировка «земшарная республика Советов» как изначальная цель большевиков есть бесспорный факт) и постепенно приобретенным, скорее, оборонительным или как минимум реактивным характером его внешней политики.

Здесь принципиально важно в самых общих чертах рассмотреть тот аспект Русской революции 1917 года, на который редко обращают внимание: это была не просто модернизаторская – точнее, даже гипермодернизаторская – революция, она еще и была вписана в контекст борьбы за глобальную гегемонию. Первая мировая война, заново запустившая в России революционные процессы, была схваткой претендентов на наследие предшествующего гегемона в капиталистической системе – Великобритании, и приход к власти большевиков в России значительно повысил ее ставки в этой борьбе.

Из Второй мировой войны СССР вышел полноценной сверхдержавой, но, несмотря на весь кажущийся экспансионизм, во второй половине 1940-х – начале 1990-х годов на международной арене он куда чаще оборонялся, чем атаковал. Большинство случаев активности на внешней арене, включая самые дальние уголки света, были либо превентивным созданием заслонов и противовесов США и НАТО, либо приёмом территорий и режимов на довольствие по принципу «не возьмём мы – подберут американцы».

В борьбе за глобальную гегемонию, которая после Второй мировой перешла к США, Советский Союз выступал в целом полупериферийной державой, стремящийся повысить свой статус в мировой системе, о чем, помимо прочего, говорит и то, что Кремль всегда был рад компромиссу и размену.



Даже Хрущёв, лишенный психологических комплексов, но обладавший ядерным арсеналом, после Карибского кризиса с большим удовлетворением разменял советские боеголовки под американским боком на американские – под советским (в Турции).



А уж Хельсинкские соглашения 1975 года и вовсе воспринимались как едва ли не второй День Победы. Достаточно почитать роман прекрасного советского писателя Александра Чаковского «Победа», где эта идея проводится прямым текстом.

Кто-то вспомнит про Венгрию-1956 и Чехословакию-1968 и о том, что американцы почему-то своих западноевропейских союзников подобным образом к лояльности не принуждали.

Но, во-первых, у Вашингтона и НАТО в рамках режима глобальной американской гегемонии имелся широчайший арсенал непрямых и полупрямых действий (включая самые что ни на есть секретные армии и операцию «Гладио»), позволявших добиваться этой лояльности.



Во-вторых, прямое американское вмешательство в пределах западного мира несколько раз всерьёз обсуждалось, как это было в ситуациях с усилением левых сил Италии и Португалии в середине 1970-х.



Однако сам СССР на тот момент уже не был готов предложить этим периферийным странам Южной Европы передовую модель развития, хотя еще оставался вполне убедительным образцом для подражания в их получивших независимость колониях наподобие Анголы и Мозамбика.

Наконец, модель поведения СССР в Восточной Европе необходимо сравнивать не с американскими действиями в Европе Западной, а с американской же моделью, но в самой непосредственной зоне влияния США – в Латинской Америке.



Возьмем хрестоматийный пример Чили.



Американцы, совершенно не таясь, в 1973 году организовали там военный переворот, пусть и без звездно-полосатых танков – но разве что без них. При всем уважении авторов к лидерам Пражской весны и идеям социализма с человеческим лицом стоит объективно признать, что количество жертв, размах и жестокость репрессий по итогам советского вмешательства в ситуацию в Чехословакии и американского вмешательства в Чили несопоставимы – не говоря уже о прямых интервенциях «империи добра» в ее приграничье, на Гренаду и в Доминиканскую Республику.

Когда же в Кремле решились на серьёзную кровопролитную драку за Афганистан – не будем сейчас давать оценок, правильное ли это было решение, – вели её половинчато, опасливо, если не сказать шизофренично, всячески скрывая реалии войны от советских граждан. Хотя объясниться в случае с «интернациональным долгом» тогда было не сложнее, чем сейчас с Сирией.



Опять же: Афганистан с СССР граничил, причём в очень геополитически уязвимом месте, а Сирия с современной Россией – нет.

Преемственность двойственности внешней политики СССР и современной России, типичной для полупериферийных держав, иллюстрирует показательный факт.



В 2014 году один из последних на тот момент живых членов высшего военно-политического руководства СССР, маршал Дмитрий Язов, заявил, что «ввод российских войск на Украину может привести к третьей мировой войне». Другой на тот момент живой советский военачальник высокого ранга, генерал Махмут Гареев, был, скорее, противоположного мнения, но через какое-то время сказал: «Формальные основания для ввода войск на восток Украины были. Совет Федераций принял решение дать разрешение президенту РФ использовать Вооруженные силы РФ на Украине. При этом, будучи всё ещё законным президентом Украины, Янукович также был не против такого сценария. Сейчас, задним числом, эти вопросы лучше не поднимать. На данный же момент обстановка такая, что введение войск стало нецелесообразным».

Мы, опять же, не обсуждаем, в какой мере были правы либо неправы Гареев и Язов.



Мы лишь показываем надуманность тезиса о «последовательном экспансионизме вождей СССР вплоть до его распада» и реальную противоречивость сознания этих вождей и руководителей, которая стала противоречием всей системы и, в свою очередь, проистекала из специфического положения СССР в другой системе - мировой.



Это положение свойственно и современной России, хотя теперь ни о каких претензиях на участие в борьбе за гегемонию на первых ролях речи уже точно не идет, несмотря на то, что в Кремле это слово давно усвоили и активно употребляют в публичном контексте.

Альтернативы, которые мы потеряли

Несмотря на то, что некой «канонической» версии причин распада СССР спустя почти тридцать лет так и не сложилось, в российском общественном сознании доминирует оценка последствий этого события, в свое время прозвучавшая из уст Владимира Путина (а до этого нечто подобное говорил Александр Лукашенко) – крупнейшая геополитическая катастрофа ХХ века.



С такой формулировкой сложно поспорить, тем более, что, как показывает происходящее сейчас в Белоруссии, афтершоки случившегося в 1991 году по-прежнему ощущаются и, возможно, будут с нами еще очень долго.

Безусловно, последствия распада СССР не ограничивались тем, что теперь называется постсоветским пространством.



С крахом Союза можно так или иначе, прямо или косвенно связать многие конфликты последних тридцати лет в исламском мире – от Афганистана, где уход советских войск привел к войне всех против всех, до «арабской весны», завершившейся крушением или распадом ряда «диктатур развития», которые сформировались с оглядкой на советский опыт модернизации.

Между тем не стоит думать, что по ту сторону бывшего железного занавеса распад СССР воспринимают как долгожданный триумф светлых сил над «империей зла». В подтверждение этому стоит привести фрагмент из переписки одного из автора этой статьи с американским социологом Джеком Голдстоуном, одним из ведущих современных специалистов в области теории революций:

«Во время Холодной войны на Западе считалось необходимым сдерживать капиталистическое накопление богатства для конкуренции с претензиями социалистических стран на создание государств рабочих. Высокие налоги на доходы и богатство, щедрые программы государственного образования, государственного здравоохранения, парки и рекреация, пенсии – все это способствовало созданию нового процветающего среднего класса и ограничивало неравенство. Однако после краха коммунизма триумф Запада уже ничего не сдерживало, и бизнес-сообщество в сотрудничестве с интеллектуалами и властью сформировало общество, в котором поощрялся деловой успех, а государственные программы ограничивались. И хотя лучше образованные и более успешные процветали, огромное множество людей оставались на обочине, поскольку для трудящихся с низкими и средними доходами доступ к жилью, образованию, гарантированным пенсиям и рабочим местам в городской экономике и экономике знаний существенно усложнился. Рост неравенства и напряжения подрывали семейную жизнь и вели к наркомании и отчаянию – и в Великобритании, и в США ожидаемая продолжительность жизни в конце 2010-х годов неожиданно сократилась».

Похожей точки зрения придерживаются и многие другие западные интеллектуалы, и это вновь напоминает о том, что Советский Союз на пике своего развития – в 1960-х годах – был реальной альтернативой капиталистической версии Модерна.



По сути, СССР был неким «зубом-антагонистом» всей мировой системы, равным целой челюсти, без которого она пришла в сегодняшнее состояние, которое вновь напоминает о дилеммах 1968 года.



Проблема лишь в том, что теперь Россия, похоже, уже не в состоянии предложить миру альтернативный проект Модерна – слишком уж сильно мы за эти три десятилетия интегрировались в неолиберальный капитализм, что, несомненно, стоит признать главным итогом распада СССР для одной седьмой части планеты.

* с началом девяностых и образованием «независимой Ичкерии» там началось резкое сокращение русского в широком смысле населения. Кто-то относительно добровольно уезжал из-за упадка производства, научно-технической отрасли, управления и других основных сфер занятости этого населения. Для подавляющего большинства же основной причиной стали ограбления, унижения и массовые убийства (по разным оценкам, от нескольких десятков  до более сотни тысяч жертв). Власти, как и в случае с разворачивавшимся в тот же период руандийским геноцидом тутси, не то чтобы прямо и открыто руководили, но полуофициально деятельно направляли и поощряли эти процессы. Надо признать, что как и в руандийском случае, простые чеченцы порой старались помочь в беде своим русским знакомым и соседям, были даже отдельные тейпы, занимавшиеся этим (например, Пешхой).

Станислав Смагин, Николай Проценко