Как это часто происходит, самые интересные аспекты тех или иных событий остаются за пределами рассмотрения аналитиками, поэтому первая задача интеллектуального расследования должна состоять в поиске вопросов, которых по какой-то причине никто не ставит, хотя, казалось бы, поиск ответа именно на эти вопросы должны были бы занимать все экспертное сообщество.

Какой вопрос почти никто никогда не задает при обсуждении истории ельцинского президентства и, в частности, всех перипетий 1993 года, включая относительно успешный для Ельцина апрельский референдум, указ № 1400, расстрел Дома Советов, победу ЛДПР на выборах в Госдуму и принятие новой Конституции?

Мы более-менее знаем все подробности этих событий, мы не знаем только одного – когда и при каких обстоятельствах сошла на нет политическая харизма Ельцина, какие конкретно обстоятельства привели к тому, что недавний народный любимец, безусловный победитель выборов 1991 года, первый «всенародно избранный» лидер страны, как все его тогда называли, превратился в человека, имевшего к началу 1996 года, кажется, 6 % поддержки, будучи не в состоянии честно выиграть очередные выборы без мощнейшей информационно-политтехнологической накачки и, возможно, масштабных фальсификаций во втором туре?

Как сдулась харизма первого лидера суверенной России, и как вместе с ним утратили влияние на массы так наз. демократы, которые вскоре по этой самой причине вынуждены были переименовать себя в либералов?

Любопытным образом я никогда не видел и даже не слышал ни об одном социологическом исследовании, на цифрах и на конкретных фактах ставящем этот вопрос и дающем на него какой-то определенный ответ.

Начнем с того, что такой ответ был бы явно не тривиален. Еще в начале 1993 года, уже после либерализации цен и запуска ваучерной приватизации, окружение Бориса Николаевича явно рассчитывало на электоральное преимущество президента над руководством Верховного Совета, и как раз по этой причине уже в марте 1993 года, после очередного обострения конфликта со съездом, сторонники Ельцина предложили обратиться за решением проблемы к народу, выдвинув четыре вопроса на общенациональный референдум. Это было знаменитое «Да. Да. Нет. Да».

В итоге, референдум мог быть назван президентской стороной относительно удачным по своим итогам, исполнительной властью, получившей одобрение большинства, не был получен только мандат на роспуск съезда. Тем не менее невозможно отрицать, что еще в апреле 1993 года Ельцин пользовался поддержкой населения страны, в каком тяжелом большинство этого населения ни находилось.

Между тем, уже в 1994 году, даже еще до начала первой чеченской войны, которая, конечно, неизбежно должна потянуть рейтинги власти резко вниз, всем как-то интуитивно было понятно, что наступил новый, пост-харизматический этап ельцинского президентства. Стало в общем ясно, что никаких референдумов отныне больше не будет, и даже далеко не факт, что состоятся очередные президентские выборы.

Что же случилось с ельцинской харизмой?

И почему то что случилось никем никогда не было четко социологически зафиксировано, столь внятно и определенно, чтобы об этом знал широкий читатель.

Весной 1993 года мы все знали, что за Ельциным большинство населения, осенью 1994 мы уже не сомневались, что режим испытывает проблемы с электоральной легитимностью. Что же произошло между той и другой датой?

Вынужден признать, что при написании этой колонки я руководствуюсь лишь собственной памятью, и у меня под рукой нет никаких полезных исторических материалов или социологических справочников, которые могли бы чуть-чуть пролить свет на этот весьма интересный и не лишенный актуального значения вопрос. Так что если впоследствии более просвещенные социологи внесут свою лепту в ответ на эту мучившую меня загалку, я буду им только признателен. Но тем не менее я пока продолжу.

Очевидно, что власть и ее интеллектуальная обслуга были совершенно шокированы победой ЛДПР на думских выборах 1993 года, на которых, согласно всем прогнозам, должна был одержать верх партия радикальных октябрьских победителей – «Выбор России» с Гайдаром и Бурбулисом во главе. «Выбор России», хотя и проиграл Жириновскому по спискам, пришел, тем не менее, вторым и вместе с одномандатниками все-таки сформировал самую большую фракцию Думы. Так что декабрь 1993, хотя и резко пошатнул представление о харизматической мощи Ельцина, не развеял его окончательно.

Тем более что на выборы пошел не сам президент, а его самые радикальные соратники, да и они показали внушительный результат.

Никто не мог даже допустить в декабре 1993 года, даже после скандального бенефиса Жириновского, что на следующих выборах 1995 года «Выбор России» во главе с тем же Гайдаром просто не попадет в новую Думу, в которой самой крупной фракцией окажутся коммунисты. А к концу десятилетия просто перестанет существовать как самостоятельная политическая сила.

Можно ли, не имея никаких убедительных цифр в руках, сказать, что электорат отвернулся от Ельцина после расстрела Белого дома? К сожалению, нет у меня в этом полной уверенности. Из всей той информации, которой тогда скупо делились социологические службы, я помню только то, что летом 1993 года по рейтингу одобрения Ельцина впервые обошел Григорий Явлинский. Это известие, собственно, стало стартовой точкой карьеры Явлинского как самостоятельного политика. Много тогда говорилось о том, что рейтинг Ельцина летом 1993 года стал снижаться именно в силу неспособности президента решить проблему двоевластия силовым путем, что наносило урон его имиджу решительного и сверхволевого политика.

Как бы мне не хотелось верить в обратное, скорее всего, это была правда: пассивный и конформистский избиратель в целом поддержал государственный переворот 1993 года, восприняв его просто как победу порядка над хаосом, сильного человека над людьми более слабыми.

Харизму Ельцина сдула не либерализация цен,  не ваучерная приватизация и не танковые выстрелы по Белому дому. И, увы, даже не распад Советского Союза.

 Здесь мне еще вспоминаются тексты Сергея Кургиняна того времени. Советник Хасбулатова в те сентябрьские дни, он был под дулами автоматов выведен из Белого дома баркашовцами, которые по какой-то причине посчитали его предателем. Кургинян тогда стал много писать о том, что российская элита сознательно сливает президента, и этим сознательным сливом объясняется серия омерзительных действий при расправе над парламентом: использование запрещенной спирали Бруно вокруг Дома Советов, предложение денег в обмен на отступничество, трансляция танковых залпов  и массовые избиения депутатов московским ОМОНом.

Кургинян доказывал, что следствием всей этой показательной жестокости станет резкое ослабление Ельцина и его последующая неминуемая отставка. Последний прогноз оказался поспешным, но надо признать, что первая констатация попала в точку. В сознании людей что-то сдвинулось. Другое дело, что, возможно, по причине мизантропии, возможно, в силу жизненного опыта я не очень верю, что русский, да и любой другой человек разочаровывается во власти из-за сознания того, что власть плоха и несправедлива. Чаще он разочаровывается в ней, когда чувствует, что она беспомощна и труслива.

У меня лично было полное ощущение, что в начале 1994 года мы жили при совершенно ином режиме, чем в начале 1993 – я назову этот новый режим  «пост-харизматическим» - его главной чертой которого стала тенденция к последовательному убыванию личной популярности первого лица.

Конечно, декабрьский триумф Жириновского какую-то роль в падении харизмы Ельцина все-таки сыграл.

Проблема была только не в самом довольно относительном проигрыше, а в испуганной реакции на него. Урон лично Ельцину и его режиму нанесли немедленно начавшиеся крики о той угрозе, которую несет России фашизм и свободное волеизъявление в пользу этого фашизма. Как только  элита испугалась своего народа, народ перестал верить этой элите и ее вождю. Тут, мне кажется, сработала своего рода бинарная оппозиция, присутствующая в сознании избирателя – либо угроза фашизма, которую вы так  боитесь, либо харизма демократического вождя. Если вы так боитесь фашизма, то, следовательно,  вы не верите в своего вождя, не верите, что он может положиться на свой народ. Ну и по это причине вы считаете, что вождю следует опираться не на большинство, а на узкий круг преданных ему соратников, которые его не сдадут в самый напряженный момент.

Нельзя исключать, что явно испытавший шок 3 октября 1993 года Ельцин сам чувствовал страх перед народной толпой, которая, как он хорошо знал из русской классики, способна мгновенно повернуться против недавнего любимца.

 Итак, даже если Кургинян и был неправ, и никакого сознательного слива рейтинга Ельцина ельцинистами не готовилось, политолог правильно почувствовал готовность власти при первом, еще совсем не катастрофическом, электоральном поражении сойти с «харизматического дискурса» и перейти на риторику «осажденного меньшинства» среди ненавидящего его народа.

Мой тезис состоит в том, что сама такая риторика, которая после декабря 1993 года была включена немедленно и до самого 1996 года только усиливалась по нарастающей, исполнила роль самосбывающегося пророчества. Если окружение президента-харизматика не скрывает своего страха перед народом, значит, этой самой харизме пришел конец или, точнее, окружение более не верит этой харизме и не рассчитывает на нее.

Попытаемся кратко охарактеризовать тот пост-харизматический режим, который наступил в 1994 году. В его наступлении оказались заинтересованы слишком разные группы элиты.

Понятно, что приободрились те силы, которые вели за собой коммунисты – красные директора, руководители совхозов и колхозов, разного рода оппозиционные губернаторы. Губернаторы тогда же получили для себя региональные выборы и относительный иммунитет от президентского гнева. Но вместе с ними усилились либералы и особенно финансовая олигархия, на которую либералы отчасти опирались – постхаризматический режим стал эпохой самых грабительских залоговых аукционов: в обмен на куски крупной собственности финансисты гарантировали Ельцину неограниченную материальную поддержку на выборах.

Если бы Ельцин был по-прежнему президентом большинства россиян, договариваться с ним было бы намного сложнее.

Несомненно, что ослабление режима было выгодно Западу, в благосклонности которого Ельцин теперь нуждался столь же остро, сколь и Горбачев в свое время. Наконец, электоральное ослабление Ельцина играло на руку его силовому окружению, ближнему кругу охранников и приятелей по застольям: они делали расчет на отмену выборов и полную зависимость главы государства от штыков, на которых он вынужден был теперь сидеть.

Ну и не последним бенефициаром нового режима оказывался интеллектуальный класс Москвы, который после 1994 года стройными рядами пошел в армию политтехнологов и имиджмейкеров: цены на их услуги теперь увеличились в разы.

Выиграла ли от  всего этого Россия?

Россия, конечно, могла выиграть от конца «ельцинобесия», и многие честные патриоты Отечества рассчитывали именно на то, что можно было бы назвать умеренной демократизацией. Для этого, казалось бы, надо было сделать один простой шаг – сформировать правительство думского большинства, отказавшись от электоральных манипуляций, не создавая липовых партий-спойлеров, не надувая «мыльные пузыри» в виде псевдо-блоков, и, главное, выражая готовность учесть мнение избирателей при формировании нового кабинета.

Но против вот этого простого и честного демократического ответа на возникший кризис легитимности сплотилась вся описанная выше авторитарная коалиция в виде никуда не исчезающего гайдаро-чубайса, Внутреннего Запада, мафиозных предпринимателей, охранников и друзей по спорту, а также армии наконец-то нашедших источник дохода люмпен-интеллигентов. Постхаризматический режим стал источиком колоссального, немыслимого обогащения для всех этих групп граждан, на которых был теперь вынужден опираться бывший любимец масс в справедливом страхе «перед яростью народной».

 Помнится, тогда же, в 1994-1995 годах, Борис Стругацкий под псевдонимом С. Витицкий выпустил свой новый роман «Поиск предназначения, или Двадцать Седьмая теорема этики», в главном герое которого Стасе Красногорове проглядывал образ лидера демократической революции – то ли Ельцина, то ли Собчака, - бывшего победителя харизматика, которому элиты наконец искусственно создали замену и тем самым лишили его неуязвимости от ударов судьбы. Для сторонника Ельцина и Собчака, кем был и оставался Борис Стругацкий, эта язвительность при описании фиаско демократического лидера выглядела по меньшей мере загадочно.

Так что Сергей Кургинян не ошибался в том, что тогдашняя элита была явно довольна наступлением «постхаризматического режима», он ее устраивал, при нем она чувствовала себя комфортно. По крайней мере, поначалу.

Проблема в том, что этот режим отнюдь не гарантировал стабильности и национального согласия: силовики в окружении Ельцина очень быстро поругались с либералами, либералы, одолев силовиков, тут же вступили в конфликт с финансистами за какие-то куски собственности. Потом против тех и других выступили те самые оппозиционные губернаторы, потом на сцену попытались взойти мятежные генералы. В общем, большим барышам сопутствовали большие страхи. И эти страхи, достигнув кульминации в августе 1998 года, в итоге подсказали элите единственное верное решение – найти нового «харизматика», который, получив общенациональную поддержку, спасет общество от раздрая, а элиту от кровавого передела.

И вот теперь, после поражений «Единой России» во Владимирской и Хабаровской областях, после снижения рейтинга власти, из разных мест, из вроде бы разных сегментов общества раздается старая знакомая мелодия – в народе нарастают популистские настроения, чреватые красно-коричневым реваншем, но президент уже сделал свой выбор в пользу активного и прогрессивного меньшинства, ничего не просящего у государства и опирающегося на самих себя. А прямые выборы хорошо бы отменить, потому что в результате этих выборов победят коммунисты-популисты, а национальному лидеру не стоит более рассчитывать на предающий его народ-иждивенец, а стоит более внимательно относиться к тем сегментам меньшинства, которые еще сохраняют лояльность власти.

И чем более громко будет звучать этот мотив, тем всё более и более уверенно мы будем переходить в фазу той самой «постхаризматичности», которая, как мы помним, сопровождалась большими барышами и столь же большими страхами. Сверхдоходы и сверхриски идут рука об руку.

И может быть пока еще не началось необратимое, стоит все-таки порыться в старых социологических данных и вынуть из архивов информацию о том, как Ельцин потерял свою харизму и что конкретно привело к этому неприятному обстоятельству.

Это именно тот случай, когда знание прошлое может предупредить нас от его незапланированного повторения.

Борис Межуев