Известные есенинские строки «лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстоянии» верны не только в том смысле, что со временем утихают эмоции и некое событие можно рассматривать более трезво, беспристрастно. Есть и другой аспект – после события А происходят события В, С, D и так далее, позволяющие смотреть на A чуть (или кардинально) иначе.

Ввод войск Организации Варшавского договора в Чехословакию ровно полвека назад – именно такой случай.

Например, после исчезновения советской политкорректности к восточноевропейским союзным – теперь с приставкой «экс»- странам можно уверенно говорить, что лепить из чехов сугубо и исключительно мирный народ-жертву не приходится. За удобной маской простоватых швейков прячутся люди крайне прагматичные, циничные, а порой и очень жестокие.

Так, в нашей Гражданской войне знаменитый Чехословацкий корпус был инородческой и полностью деструктивной силой, принесшей много бед и «красным», и «белым», а главное — мирному населению. Напрашивающийся аналог роли и места чехов в тех трагических событиях — поляки в Смуте начала XVII века.

Именно чехи в итоге фактически сдали адмирала Колчака в руки большевиков. По этому поводу польский офицер, сражавшийся в «белых» войсках, написал горькое и гневное письмо чешскому генералу Сыровому:

«…Довожу до сведения Ваших солдат и всего мира о том позорном предательстве, которое несмываемым пятном ляжет на Вашу совесть и на Ваш „новенький“ чехословацкий мундир. Но Вы жестоко ошибаетесь, генерал, если думаете, что Вы, палач, славянин, собственными руками похоронивший в снегах и тюрьмах Сибири возрождающуюся Русскую армию с многострадальным русским офицерством, 5-ю Польскую дивизию и полк сербов, и позорно предавший адмирала Колчака, безнаказанно уйдете из Сибири. Нет, генерал, армии погибли, но славянская Россия, Польша и Сербия будут вечно жить и проклинать убийцу возрождения славянского дела».

Возвращаясь домой, земляки Швейка, по мнению многих историков, прихватили с собой немалую часть колчаковского золота, что позволило Чехословакии создать солидную армию и отстроить мощные оборонительные сооружения на границе с Германией. Использовать их не пришлось — меньше чем через двадцать лет чехи по традиции сложили лапки перед немцами без сопротивления.

Чехословацким премьер-министром в момент Мюнхенских соглашений был, по иронии судьбы, генерал Сыровой. Зато после Второй мировой чехи сполна отыгрались на мирном немецком населении своей страны. Чехословацкие фольксдойче были с согласия держав-победительниц изгнаны в Германию, причем изгнание сопровождалось массовыми избиениями и настоящими актами геноцида, когда не щадили ни женщин, ни грудных младенцев.

Словакам, кстати, в едином с чехами государстве тоже жилось до и после Второй мировой не особо сладко.

Их, конечно, не убивали, как немцев, но «старшие братья» проявляли склонность к повышенному унитаризму и даже ассимиляции младших; недаром эти младшие в 1944 году всерьез подумывали не участвовать в восстановлении единого государства, а влиться в состав СССР на правах союзной республики.

Чехословакию все же возродили, вместе с прежними тенденциями национальной политики, но спустя четверть века бурное развитие «Пражской весны» вызвало у значительной части словаков еще большую настороженность, чем все, что было раньше.

Обоснованной ли была такая настороженность? События, произошедшие спустя еще двадцать лет в Грузии и Прибалтике, где либерально-демократическое движение имело явную национал-шовинистическую окраску и стремилось построить в предельно полиэтнических государствах господство титульной нации и апартеид, показывают – да, опасения отнюдь не были беспочвенными. В результате словаки встречали войска ОВД в среднем явно теплее, чем чехи, и здесь можно говорить о некотором элементе превентивной гуманитарной интервенции.

Новый взгляд и старые, но лишь в последнее время обнародованные или отрефлексированные документы и факты позволяют по-новому взглянуть и на «историю болезни» 1968 года, а именно – на «холодную войну» и советизацию Восточной Европы.

СССР не хотел ни того, ни другого.

Сталина и его коллег по советскому руководству вполне устроило бы создание пояса нейтрально-дружественных государств в стратегическом подбрюшье и продолжение сотрудничества с «уважаемыми западными партнерами» и после капитуляции Германии и Японии. Шансов и развилок для этого было несколько.

Одна из самых явных – если бы вице-президентом США на последний рузвельтовский срок стал не Трумен, а симпатизировавший нашей стране левый социал-либерал Генри Уоллес, который, собственно, и занимал этот пост в 1941-1945 годах. Но правое крыло американской Демократической партии переизбрания Уоллеса не допустило, причем с помощью методов, которые американцы обычно используют в странах «третьего мира».

Об этом подробно рассказывают Оливер Стоун и Питер Кузник в своей нашумевшей книге «Нерассказанная история США»:

«Когда 20 июля 1944 года, во время национального съезда Демократической партии в Чикаго, Институт Гэллапа спросил у избирателей, склонных голосовать за демократов, кого они хотели бы видеть в списках кандидатов на должность вице-президента, 65 % назвали Генри Уоллеса. Джимми Бирнс из Южной Каролины, который позже окажет такое сильное влияние на стиль мышления Трумэна времен холодной войны и на решение о применении атомной бомбы, получил 3 % голосов, а Уоллес превзошел его на юге с соотношением 6:1. Трумэн оказался на восьмом месте из восьми кандидатов, получив поддержку 2 % участвовавших в опросе. Но Рузвельт – усталый, больной, чье переизбрание сильно зависело от партийных боссов, – не хотел или не мог отстоять Уоллеса, как отстоял его в 1940-м. Он просто объявил, что на месте делегатов проголосовал бы за Уоллеса.

Партийное руководство позаботилось о том, чтобы держать съезд мертвой хваткой. Тем не менее рядовые демократы не пожелали спустить им все с рук и организовали на съезде настоящее восстание. Волна поддержки Уоллеса среди делегатов и участников оказалась настолько высокой, что, несмотря на удушающую хватку боссов на горле съезда и тактику "сильной руки", сторонники Уоллеса чуть-чуть не одержали верх, и съезд разразился овацией в честь Уоллеса. Овация еще не успела стихнуть, а сенатор от Флориды Клод Пеппер уже понял: если сейчас ему удастся вставить фамилию Уоллеса в список кандидатов, Уоллес пройдет с огромным перевесом. Пеппер стал прокладывать себе путь через толпу и оказался уже в полутора метрах от микрофона, когда едва сдерживающий истерику мэр Келли завопил, что сработал сигнал пожарной опасности, и заставил председательствующего, сенатора Сэмюела Джексона, объявить перерыв в заседании. Если бы Пеппер продвинулся всего на полтора метра дальше, добрался до микрофона и выдвинул Уоллеса на пост президента прежде, чем партийные боссы организовали перерыв, несмотря на протесты делегатов, в 1945 году президентом стал бы Уоллес, и история мира изменилась бы кардинальным образом. Вообще если бы это случилось, то, возможно, никаких атомных бомбардировок, никакой гонки ядерных вооружений и никакой холодной войны не было бы вовсе. Уоллес сильно вырвался вперед уже в первом туре выборов. Но партийные боссы еще сильнее ограничили допуск на съезд и активизировали закулисные переговоры. Наконец в третьем туре голосования Трумэн победил. Тут же стали раздавать должности послов, места в Министерстве почт и другие. Выплатили вознаграждения наличными. Боссы обзвонили всех председателей партийных комитетов штатов, сообщили им, что дело в шляпе и что Рузвельт хочет предложить на пост вице-президента сенатора от Миссури. Рузвельту удалось убедить Уоллеса войти в кабинет в качестве министра торговли.

На следующий день Джексон принес Пепперу свои извинения. "Я понимал: если вы внесете предложение, – объяснил он, – то съезд выберет Генри Уоллеса. А я получил строгие инструкции от Ханнегана: не допустить, чтобы съезд назначил вице-президента вчера вечером. Потому мне и пришлось переносить заседание прямо у вас перед носом. Я надеюсь, вы меня понимаете"».

Отечественные либералы и западники с перестроечных времен грезят о мире, где наша страна вместе с Европой и США составляет единый «демократический Север», доминирующий на планете. В мире, где президентом США в 1945 году стал бы Уоллес, был бы вполне возможен, условно и грубо говоря, Север социал-демократический. Въезд нового хозяина в Белый дом совпал бы с вполне реальным, а не альтернативно-историческим полевением Европы. В Англии на выборах победил Клемент Эттли с замахом на широкую национализацию и программой «Путь Англии к социализму». В итоге в борьбе правых и левых лейбористов верхов одержали правые, как минимум в части внешней политики, где Эттли был не меньшим ястребом, чем Черчилль, но при президенте Уоллесе все могло быть и наверняка было бы по-другому.

 Во Франции и Италии вряд ли в брутальном смысле слова пришли бы к власти коммунисты. Наверное, там сохранились бы буржуазно-демократические режимы, но тамошние компартии наверняка сохранили и укрепили бы свои позиции, в том числе и в правительствах, и, вероятно, могли бы вместе с социал-демократами образовывать правящие левоцентристские коалиции, а не ссориться.

Сильные левые настроения были в Германии - в реальной ФРГ христианские демократы, став первой правящей партией, объявили страну социальным государством и проводили соответствующий курс. А при общем американо-европейском левом курсе и меньшем уровне противоречий между СССР и западными партнерами СДПГ бы не раскололась на западную и восточную, что, в свою очередь, благоприятно сказалось бы на сохранении германского единства.

У СССР при таком раскладе не было бы особых причин в Восточной Европе отказываться от реально-исторической ситуации 1945-1947 с многопартийностью и общественно-политической конкурентностью при общем доминировании левых. Лояльным было бы и отношение к религии, и даже к монархии там, где она существовала: Сталин, с его явным внутренним монархизмом, советовал югославам во время войны сохранить у себя короля в качестве хотя бы декоративной фигуры, символизирующей национальное единство, а в Румынии кавалера ордена Победы Михая I отстранили от власти лишь в 1947 году и по инициативе местных товарищей, а не Кремля.

Звучит парадоксально, но в таком левоцентристском компромиссном Старом Свете было бы больше шансов сохраниться у монархии в Италии.

По большому счету в Восточной и Западной Европе установились бы примерно одинаковые режимы – тот самый «общеевропейский дом», который Горбачев мечтал построить вместе с Миттераном, но на реалистичных основаниях и, важно, с благожелательным партнером в лице Вашингтона. Разумеется, жесткую геополитическую и геоэкономическую конкуренцию это не отменяло, но она происходила бы в рамках одной системы в очень условном и расширенном смысле, примерно как нынешние торгово-экономические войны США и Европы, да по большому счету и США с Китаем.

 Впрочем, и реальная «холодная война» происходила между полюсами, одинаково приверженными идеологии прогрессизма, но по-разному ее толковавшими. Вот только разница в трактовках и геополитических интересах сильно ужесточилась по сравнению с благостными альтернативами, и мы увидели то, что увидели, включая советизацию Восточной Европы и 1968 год.

А вот страх Брежнева и его сподвижников перед возможным переходом стремительно либерализировавшейся Чехословакии в зону влияния НАТО и конкретно ФРГ с позиций сегодняшнего дня, глядя на экономически мощную, но согнутую в бараний рог толерантностью и открещивающуюся от любых ассоциаций с III Рейхом Германию, понять чуть сложнее.

Но советские руководители, пережившие Великую Отечественную и во многом ментально ею сформированные, видели в середине 1960-х другую ФРГ: еще не отказавшуюся от территориальных претензий к нашей стране, Польше и Чехословакии, если не подчеркивавшую преемственность по отношению к гитлеровскому режиму, то во многом от нее и не открещивавшуюся; с правящими кругами, насыщенными бывшими нацистскими функционерами, с армией, не только созданной бывшими офицерами и генералами вермахта (их и в армии ГДР хватало), но и хранившей верность его устоям.

Более того, западногерманские военные (Треттнер, Хойзингер, Шпейдель и другие) родом из рейха занимали ключевые посты в структурах НАТО, соответствующим образом влияя на идеологию и планирование альянса. Планы порой этим вермахтом 2.0 вырабатывались довольно своеобразные – например, опоясать восточную границу ФРГ ядерными минами.

В те годы немецкий историк Себастьян Хаффнер в своей книге «Самоубийство Германской империи» выдвинул оригинальную гипотезу, объяснявшую, почему Гитлер в декабре 1941 года объявил войну США после Перл-Харбора, хотя официальное вступление американцев в сражения на европейском фронте еще можно было какое-то время оттягивать.

Согласно Хаффнеру, дело не в солидарности с японскими союзниками. Фюрер уже понял, что война на Восточном фронте стратегически проиграна, и хотел втянуть Вашингтон в европейские дела, чтобы затем, когда образуется прямая и непосредственная линия советско-американского соприкосновения, передать ему антикоммунистическую и антирусскую эстафетную палочку.

В 1968 году мечты Гитлера в их трактовке Хаффнером казались вполне сбывшимися – ось Бонн-Вашингтон определяла суть и смысл действий НАТО как минимум в Европе. Учитывая, что Чехословакия была нашим форпостом в противостоянии с альянсом, что чехословацкое руководство само не поднимало вопрос выхода из Варшавского договора, но вяло и пассивно реагировало на все более нараставшие разговоры такого рода в обществе и СМИ, что западные разведчики и дипломаты, в свою очередь, наращивали активность на чехословацком направлении, тревогу Кремля вполне можно понять.

Тем более с учетом, например, информации, которую известный отечественный историк и исследователь «пражской весны» Николай Платошкин приводит в своей статье «События 1968 года в Чехословакии и позиция США»:

«В госдепартаменте между тем уже в июле 1968 года обсуждался вопрос о вынесении чехословацкой проблемы на обсуждение ООН. Причиной мог бы быть протест против пребывания советских войск в Чехословакии, которые по мнению американцев слишком медленно покидали территорию страны после завершившихся 30 июня 1968 года маневров ОВД "Шумава". Однако сами американцы обращаться в ООН не хотели, надеясь, что сама ЧССР или Румыния и Югославия инициируют обсуждение.

20 июля 1968 года Ростоу [заместитель госсекретаря по политическим вопросам] вновь обратился к госсекретарю с меморандумом, требуя активного воздействия на СССР, чтобы удержать Москву от каких-либо действий против Чехословакии. Ростоу признавал, что "конечно Чехословакия находится в советской сфере влияния" и если она выйдет из-под контроля Москвы, то будет нанесен сильнейший удар по позициям Советского Союза в мире, в т.ч. во Вьетнаме и на Ближнем Востоке. В меморандуме опять предлагалось создать специальную группу НАТО по выработке совместной линии блока относительно ЧССР на случай "непредвиденных обстоятельств". Это, по мнению Ростоу, поможет «оживить» и сам блок.

Ростоу (который имел также должность специального помощника президента) через офицера связи между Советом национальной безопасности (СНБ) и Комитетом начальников штабов (КНШ) полковника Лемнитцера обратился к высшему военному руководству США с прямым запросом: какие силы НАТО можно будет использовать для вторжения в Чехословакию. 23 июля он получил ответ: "Силы для возможной интервенции в Чехословакию могут включать 1 бригаду США, 2 французские дивизии и две дивизии ФРГ". Одну бригаду КНШ хотел выделить лишь потому, что в случае более серьезного американского участия потребовалось бы провести мобилизацию дополнительных сил НАТО, на что ушло бы 6 месяцев».

Если Германия за прошедшие полвека, не утратив внешнеполитических амбиций, сильно изменила их формы и методы реализации, да и лицо внутренней политики, то у США не поменялось ровным счетом ничего. Они все так же с удовольствием при помощи дестабилизирующих политтехнологий, а то и прямой грубой силы шарят в чужих геополитических кладовых, при этом ревностно и агрессивно оберегая свои, и так вобравшие едва ли не весь земной шар.

Нас много ругали за Чехословакию-1968 и Венгрию-1956, несостоявшуюся интервенцию в Польшу и состоявшуюся в страну уже азиатского подбрюшья – Афганистан. Говорили, что американцы со своими европейскими союзниками так бесцеремонно себя не вели. Это не совсем правда.

Ближайшие американские союзники, англичане, а затем сами американцы, принявшие у них эстафету, в крови утопили левое повстанческое движение в Греции. По всей Западной Европе раскинулись сети проекта «Гладио», заточенного на недопущение любыми, включая террористические, способами к власти левых. В 1976 году Англия была готова организовать неофашистский переворот в Италии или даже прямую военную интервенцию в случае победы на выборах коммунистов.

«Озабоченность партнеров Италии по НАТО видна из рассекреченных документов, подготовленных группой специалистов из западноевропейского департамента Форин офис. Ими было предложено пять сценариев антикоммунистической стратегии. Это повышенное финансирование некоммунистических партий, организация пропагандистских кампаний в прессе, подрыв доверия к ИКП, жесткие предупреждения Москве. Рассматривался и сценарий организации военного переворота…Министерство обороны Великобритании выражало обеспокоенность, что «вхождение ИКП в правительство грозит поставить НАТО и Запад перед необходимостью принять чреватое последствиями решение» (Зонова Т. «История внешней политики Италии»).

Наконец, после португальской «революции гвоздик» глава испанского правительства Карлос Арриас Наварро предлагал Киссинджеру осуществить интервенцию в Португалии и остановить «расползание коммунизма». Возможно, так бы и произошло, не случись ноябрьский кризис 1975 года, в ходе которого правое крыло португальской армии пресекло возраставшую активность левого.

Даже такой либеральный и симпатизирующий Западу деятель, как академик Георгий Арбатов, признавал:

«Известно, что революционная ситуация сложилась в те [первые послевоенные] годы во Франции и Италии, и лидеры коммунистов обеих стран, Морис Торез и Пальмиро Тольятти, даже спрашивали у Сталина совета – не следует ли им воспользоваться этой ситуацией для революции. На что Сталин ответил решительным «нет», поскольку понимал, что остальной капиталистический мир, и прежде всего США, не остановится ни перед чем, дабы не допустить перемен, которые привели бы к радикальному изменению социальных и политических сил в мире в пользу коммунистов, социализма, Советского Союза».

Уже этого достаточно, чтобы отмести обвинение в якобы более варварских по сравнению с западными методах СССР в деле сохранения своей сферы влияния. Но и это не главное.

Подобное ведь надо сравнивать с подобным. Для США Старый Свет – далекий континент за Атлантическим океаном, даже Англия – и та отделена от Европы проливом. Для СССР же союзные европейские страны были стратегическим сухопутным предпольем, полным аналогом Американского континента для США согласно «доктрине Монро», с той лишь разницей, что почти ни с одной страной, подразумеваемой «доктриной Монро», Соединенные Штаты не граничат по суше.

Нужно ли напоминать, как вел и ведет себя Вашингтон в тех краях? Про другие, например, Сирию, где американцы и их союзники орудуют вопреки воле законного правительства и против этого правительства, мы даже не упоминаем. Речь именно о прилегающих географически территориях.

Чехословакия входила в нашу завоеванную ценою огромных потерь и гигантского напряжения сил идеологическую и геополитическую зону безопасности.

В августе 1968 советское руководство, возможно, ошибаясь в оценке угроз, возможно, не исчерпав весь арсенал несиловых методов, тем не менее – защищало свое.

Опять-таки, прошедшие полвека, за которые Запад окончательно перестал признавать за нами право на любые зоны и сферы, что в Восточной Европе, что на (пост)советском пространстве, показали справедливость если не конкретных действий, то как минимум мотивации Брежнева и его коллег. И, кстати, идеологическая составляющая не имеет первостепенного значения для восприятия Западом русских попыток постоять за себя.

Когда наша страна может защитить себя и своих союзников, «западным партнерам» это стабильно не нравится, а монархия, развитый социализм или либеральная демократия у нас – дело второе. Маленький личный мемуар: в августе 2008 года автор этих строк, на тот момент еще не полностью излечившийся от либерально-антисоветского мировоззрения и, в частности, считавший всю «холодную войну» порождением злой воли Кремля, был поражен тем беспрецедентным потоком грязи и ненависти, которую Запад вылил на нас в ответ на спасение Южной Осетии от кровавого бандита и военного преступника Саакашвили.

Тут-то и стало понятно: текущая политическая окраска для Запада – ничто, содержание – все. Многим сия немудреная истина открылась и раньше, но лучше поздно, чем никогда.

Конечно, ввод войск в Чехословакию нельзя сравнить с победой в Великой Отечественной, когда речь шла о самом выживании страны и народа. Нельзя сравнить и с возвращением в русскую гавань Крыма и Севастополя, с отстаиванием Донбасса – здесь речь не только о геополитических соображениях, но и о национальном интересе в самом прямом смысле слова, о заинтересованности нации в спасении своей плоти и крови.

В Чехословакии мы, скорее, защищали бронежилет, который большой ценою приобрели для этой плоти и крови. Что, согласитесь, тоже немаловажно – можно спасти свое тело от вражьей пули, но без надежной внешней защиты новая пуля может прилететь в любой момент.

Должны ли мы гордиться августом-1968, как гордимся развалинами рейхстага и возвращением Крыма? Наверное, нет. Но и стыдиться нам нечего.

При этом навязывать наше понимание и взгляд с нашей колокольни самим чехам, пожалуй, не стоит.

Каждый народ (в определённой степени это можно сказать и о классах) смотрит на исторические события через призму собственного участия/неучастия в них и дальнейших положительных или отрицательных последствий этого участия/неучастия, что сильнейшим образом сказывается и на событиях дня сегодняшнего.

Можно искренне сочувствовать тем чехам, которые полвека назад со слезами на глазах смотрели, как советские танки едут по улицам Праги – и понимать, что без интервенции СССР рисковал получить войска НАТО вблизи Ужгорода уже через пару лет (при этом вопрос стратегической оправданности операции «Дунай», соотношения плюсов и минусов, - тема отдельной дискуссии).

Благодаря корректному поведению наших солдат и выбору самих чехов в пользу молчаливого сопротивления удалось избежать большого кровопролития. А вот вьетнамцы в противостоянии с другой сверхдержавой выбрали путь сопротивления с оружием в руках и отстояли свою независимость, но ценой десятков тысяч жизней. Вы сами можете увидеть, как категории «выбора», «цены выбора» и «отношения к выбору и его цене» расплываются и колеблются, подобно летнему знойному мареву.

Замечательный русский мыслитель Вадим Цымбурский на закате СССР, размышляя о способах его сохранения, говорил о необходимости прямого и открытого ультиматума советского руководства мятежным прибалтийским республикам:

«Вы должны признать неизбежность нашей власти, как вы признаете неизбежность смерти. Умейте находить нашей власти возможные оправдания, подобно тому, как человек издавна находит разнообразные оправдания смерти».

Данную так и не озвученную формулу можно – в том числе и по мнению самого Цымбурского – универсально и обобщенно применять к любым малым народам и странам, оказавшимся в эпицентре больших цивилизационно-геополитических процессов. Средний чешский обыватель, особенно молодой, относится сейчас к русским немногим хуже, чем к американцам. Влиятельные чешские политики вроде Вацлава Клауса и Милоша Земана выступают за развитие отношений с нашей страной, Клаус так и вовсе называет Крым абсолютно русской землей, закономерно вернувшейся домой.

Кстати, недавно полуостров посетила группа чешских парламентариев и общественных деятелей.

Судя по всему, чехи как минимум внутренне нашли оправдания операции «Дунай» – или просто уже не считают события 1968 года достойными постоянных болезненных воспоминаний и размышлений. В данном случае это почти одно и то же. А попытки актуализировать тему ответственности России за крах «Пражской весны» парадоксальным образом бьют по главным русофобским силам современности.

Речь о недавнем заявлении лидера Компартии Чехии Войтеха Филипа:

«100% истории „Пражской весны“ фальсифицированы. Никто не напишет, что вся идея основана на позиции против России. Но политбюро СССР в те времена имело в составе лишь одного чистого русского. И он голосовал против вторжения. Лидер СССР Леонид Брежнев был из Украины. Большинство солдат, участвовавших во вторжении, были украинцами».

Начав статью словами одного великого русского поэта, после этого волей-неволей заканчиваешь ее отсылкой к другому: «Бывают странные сближенья…»

Станислав Смагин