Великие русские тексты

Когда государство ощущает угрозу, политическое воображение общества неизбежно обращается к поиску ориентиров будущего. В западных странах такая рационализация зачастую строится вокруг институтов, которые создают предсказуемость политического процесса. Там допускается даже приход «контролируемой оппозиции», чьё видение развития может отличаться, но редко ставит под сомнение фундаментальные основы государства.

Российская традиция устроена иначе. Здесь исторически формировалась идея великодержавности, в которой власть — если она становится абсолютной — приобретает почти сакральный статус. Ей требуется опора не только на институты, но и на духовный текст, на культурный код, который оправдывает и направляет её действия.

Постсоветская элита прожила собственную драму. В 1990-е годы она смотрела на Запад с почти юношеским энтузиазмом, стремясь разорвать связь с местной почвой. Но после 2014 года, а особенно после 2022-го, разочарование стало окончательным: прежний ориентир перестал работать. И теперь элита вновь вынуждена искать свой текст — не как ритуальное упражнение, а как экзистенциальную необходимость.

Крупнейший российский учёный Александр Панарин в 1997 году вопрос поиска для России текста видел через развитие политической культуры народа, возводя эту задачу на уровень проблемы национальной культуры на фоне неизбежной встречи цивилизации Востока и Запада.

«Для России необходимо заново определить своё место в этом диалоге цивилизаций», — утверждал Панарин.

При этом Панарин полагал, что в России всегда побеждала не партия «золотой середины», а партия максималистов, поэтому состязание в крайностях либерализма и западничества непременно сменится фазой социокультурного цикла состязательности крайнего патриотизма и державности.

Каким может быть новый великий русский текст, великий текст нашей цивилизации? Как его содержание разрешит противоречие отрыва элитных групп от широкого социального общества нашей страны?

Поиск русской цивилизации

Кандидат философских наук Борис Межуев пришёл к выводу, что после двух революций в России — революции 1917 года и контрреволюции 1991 года — после двух таких катастрофических событий сложно ожидать возникновения такой новой цивилизационной матрицы, которая проявится в виде священной книги, в виде какого-то священного учения и чего-то ещё, что позволяло бы создать «вторую вертикаль».

«Мы в этом смысле ещё цивилизацией только становимся. Цивилизацией мы станем тогда, когда у нас возникнет слой книжников, которые будут интерпретировать священные тексты. И когда власть окажется неспособной, полемизируя с этим слоем, например, взять и отменить Троицу», — считает Борис Межуев.

Религиовед, доктор философских наук Наталья Жиртуева считает, что фундамент для нашего текста необходимо искать в православии, поскольку мы все из него выросли. Более, единство, по её мнению, также коренится в учениях православия, а если конкретно — в текстах Сергия Радонежского, который благословил Дмитрия Донского на объединение русских земель.

«А сейчас, если мы уже в многонациональном государстве, то нужно учитывать тогда и священное писание, и священное предание мусульман. Нужно найти общие пересечения, на которых основана и православная, и исламская цивилизация. Необходимо создавать текст, в котором было бы несколько глав, и общие ценности, духовные ценности, и, например, история Руси и России, уроки истории, ну и, например, основа единства. Пускай там будет несколько новых глав, над которыми будут работать и духовенство, и философы, и учёные, но текст действительно необходим», — говорит Наталья Жиртуева.

Андрей Панарин говорил, что специфика духовной власти, власти религиозной, власти над умами — в том, что она, по его мнению, должна быть независимой от власти политической. Разделение это он связывал с периодом появлений мировых религий, которые были призваны объединить враждующие этносы. И для решения этой задачи им была предложена концепция единого Бога.

Опора на текст как традиция

В России действительно тексты заменяют структуру, соглашается Борис Межуев, потому что в нашей стране почти не «приживаются» институты, и это хоть и «минус» нашей реальности, но тоже — один из элементов общехристианской традиции.

Поэтому в России любая сильная базовая книга — будь то «Капитал» Маркса, Библия, Краткий курс истории ВКП(б) — действительно играет важную роль, поскольку такой текст позволяет сделать более осмысленным присутствие интеллектуального класса в обществе.

«Я думаю, вот это самая главная функция такой книги — сделать осмысленным присутствие интеллектуалов в обществе. И то, что у нас сейчас такой книги нет, нас — интеллектуалов — ставит в сложное положение», — полагает Борис Межуев.

Историк и кандидат философских наук Андрей Ставицкий, как бы заочно полемизируя с Александром Панариным, напомнил о важном тезисе последнего, который звучит как «народ без элиты».

«Но в каком смысле без элиты? В том смысле, что без текста, поскольку текст навязывается элитой. У нас, с одной стороны, нужна Библия, а с другой стороны — государство с его жёсткой структурой, где „не пущать”, „нельзя” и так далее… Это проступает буквально в каждом действии. Мы наблюдаем это каждый день, по сути дела», — говорит Андрей Ставицкий.

Поэтому такой современной книгой современной России оказывается ежегодное послание Президента, делает вывод Борис Межуев.

Борис Вадимович отмечает, что российский путь всегда был необычным и даже к капитализму мы шли через Ленина, который шёл к НЭПу. Но даже Ленин и его тексты не давали ответов на вопросы духа, на вопросы жизни и смерти, на вопросы любви, войны и мира. И даже его философские тетради говорят нам, что через ленинизм мы не сможем понять Россию, но точно сможем через Тютчева, Пушкина и других представителей великой русской литературы.

«И выясняется, что в Библии есть что-то важное, чего нет в марксизме. Это аспекты человеческого бытия, человеческого сознания. Там, например, раскрываются загадки человеческой нравственности, исторического взросления человека», — говорит Межуев.

Словом, один из выводов дискуссии таков: культура в политической истории России оказывается глубже, чем последующие попытки эту культуру интерпретировать.

Не индульгенция, а ограничитель

Если понимать текст, великий русский текст, как культурную матрицу, то такой текст должен быть не индульгенцией власти, а ограничениями для власти, — подчёркивает важнейший нюанс Борис Межуев.

«Главная ошибка 1990-х годов была в том, что все думали, что источник свободы лежит в экономике, в частной собственности. Это была такая очень мощная идея. Поэтому главными, кто является орудием свободы, были мелкие обыватели, которые защищают свою приватность, свою частную собственность. Это, собственно говоря, вот такая либеральная идея, которая была очень популярна. Между тем я придерживаюсь точки зрения, что на самом деле источник свободы, источник независимости от власти лежит не в экономике, а лежит именно в духовности», — считает Борис Межуев.

В свою очередь Андрей Ставицкий подчёркивает, что текст должен появиться естественно, с участием народа, поскольку, как он считает, сама власть его написать не в состоянии. В этом его мысль частично подтверждает тезис Андрея Панарина о том, что текст российской власти должен обязательно учитывать тексты народа, иначе власть будет отдаляться от народа и потеряет с ним связь.

Наталья Жиртуева видит сегодня продолжение традиции соперничества славянофилов и западников, когда появились два основных текста, конкурирующие по сей день. Этот раскол, считает философ, проходит по линии конкуренции между консерваторами и либералами.

«Я считаю, что нельзя отрицать всё то, что было сделано многими поколениями до нас. Со времён Древней Руси надо только прислушиваться к западному влиянию и как-то его трансформировать под нас. Но свои традиции, свои тексты ни в коем случае нельзя выбрасывать. И священное писание, священное предание, и всё, что вокруг этого — интерпретации, они имеют право на существование, и с ними нужно знакомить молодёжь», — говорит Наталья Жиртуева.

***

Участники дискуссии о великом русском тексте в целом согласились с тезисом о необходимости сегодня такого текста для России. Вместе с этим Борис Межуев выразил большие сомнения, что такой текст может быть сейчас написан и что он может быть сейчас принят. Андрей Ставицкий добавил, что единый текст вряд ли возможен в формате «одной книги», поскольку он должен включить и русские сказки, и предания, и великую русскую литературу с Пушкиным, Толстым и Достоевским.

Тем не менее собеседники ForPost договорились о концепции названия такой книги: «Остров Россия. Историческая миссия».

Сергей Абрамов