Севастополь в некотором отношении невезучий город. В период украинской юрисдикции его справедливо считали неугасимым очагом русского духа и самосознания (справедливо, кстати), отравляющим всю остальную Украину. Некоторые известные письменники нетрадиционной национальной ориентации, вроде Шкляра и Андруховича, даже предлагали добровольно отсоединить город вместе со всем Крымом, а заодно и Донбассом, чтобы уберечь жовто-блакитный государственный организм от москальской отравы.

Неожиданно эта идея воплотилась в жизнь, и столь же неожиданно в город русской военно-морской славы в родной гавани стали считать…оплотом «украинства». Этим ругательным термином чиновники и провластные эксперты называют любую гражданско-общественную активность и наивную веру в то, что законы и правила пишут для того, чтобы они соблюдались, а если они вдруг не соблюдаются, на это вполне уместно указать.

Я крайне неоднозначно и сдержанно отношусь к известному лозунгу «Соблюдайте вашу Конституцию», взятому на вооружение советскими правозащитниками 1970х-80х. За этим лозунгом, за требованием соблюдать гуманитарную корзину Хельсинских соглашений и за целым ворохом красивых и отчасти справедливых пожеланий по части прав и свобод человека скрывались, в массе своей, крайне сомнительные личности и цели. В национальных «Хельсинкских» группах – за редким исключением, будущие сепаратисты и ярые национал-шовинисты, уже тогда, впрочем, не особо скрывавшие своих взглядов. В условно-российском правозащитно-диссидентском движении, опять-таки, за исключением ряда искренних и благородных людей вроде Вячеслава Игрунова, также на первых ролях были русофобы, нигилисты и откровеннее шизофреники, всеми своими словами и делами намекавшие на то, что карательная психиатрия – не самая плохая штука. Чего стоит одна покойная Валерия Новодворская, в начале 1990-х откровенно заявившая, что лозунг «прав человека» сыграл свою роль в развале СССР и теперь может быть отброшен в утиль, да и Александр Скобов, в 2014-м призвавший «убивать колорадов», а днях повторивший сию монструозную мысль еще раз.

Тем не менее, призыв соблюдать Конституцию своей  несомненной логичностью и юридической безупречностью уже тогда приводил властных функционеров в легкое замешательство.

Но на закате советской эпохи это все-таки была политическая крамола средней степени тяжести, ибо интересовал правозащитников довольно ограниченный круг вопросов; безоговорочная свобода слова (в основном русофобского и антигосударственного) и право беспрепятственного выезда за рубеж – вот, пожалуй, и все, и данная повестка в общем и целом была выполнена уже в первые перестроечные годы.

Но вот сейчас идея выполнения Конституции, УК, ГК, ТК и прочих законодательных сводов в России выглядит тяжелейшим преступлением против системы и в ряде случаев наверняка каралась бы исключительной мерой наказания, не будь она под мораторием. Всей сущностью своих порядков и установок, всем положением вещей нынешний строй удаляется даже от крайне несовершенного основного закона 1993 года, ощутимо пахнущего пожарищем Белого дома, со скоростью космического корабля.

Такой разрыв между записанным на бумаге и происходящим в реальной жизни крайне неприятен чисто эстетически: лично, я например, перешел на позиции критики, а затем и оппозиции власти после съезда ЕР в сентябре 2011 года и произошедшей там веселой пересменки первых лиц страны. В конце концов, если у нас демократия, то пусть будет настоящая демократия, если перетекающий в монархию авторитаризм, то давайте тоже скажем об этом честно, мне нравятся оба варианта, каждый по-своему, зачем балаган-то устраивать?

Но основная проблема все же не в эстетике, а в делах практических. Этот разрыв, значительно более серьезный, чем в других странах, где тоже существует немалый диссонанс между фасадом и действительностью, ведет к ускоренной политической, социально-экономической и морально-нравственной деградации страны.

Именно поэтому правящий класс, основательно забывший про то, что находится в социальном и правовом государством с источником власти в лице народа и прочими благоглупостями, и, более того, цинично бравирующий этой забывчивостью, так болезненно реагирует, когда о предмете забывчивости ему публично напоминают словом и особенно делом. И именно поэтому таким непростым получилось возвращение Севастополя в родную русскую гавань.

В Севастополе, возвращаясь в Россию как таковую, безотносительно к ее текущему строю, догадывались, конечно, что с этим строем не все гладко. А все-таки люди наивно думали, что определенные условности и хоть какой-то уровень соблюдения собственной Конституции в РФ существуют. Например, если уж формально  прописан институт свободных выборов, то можно выбрать тех депутатов, которых хочешь, и их демократическое большинство может вести линию, которую считает нужной, и оппонировать исполнительной власти, если она в чем-то неправа. Если чиновники явно и грубо нарушают законы – общественники могут им на это указать. В общем, севастопольцы считали, что те, кто спас их от необандеровских «поездов дружбы», не будут присылать такие же поезда под другим флагом и чуть другого вида.

Самый первый глава города российского периода был для Москвы очевидно классово и ментально чужд, и его уход, полагаю, выбил не одну пробку из шампанских бутылок в московских кабинетах. Преемник, Сергей Меняйло, был крайне далек от идеала и не особо близок севастопольскому духу, но и подавить этот дух был не в силах, снискав неодобрение центра (хотя присутствовали и другие причины). На смену же Меняйло был прислан уже самый настоящий «поезд дружбы» с Д.Овсянниковым в роли машиниста.

Многие сочтут такое сравнение слишком полемически заостренным, но его адекватность подтверждается в течение уже двух с половиной лет.

Поведение Овсянникова – это именно поведение гауляйтера на оккупированной территории либо, наоборот, диверсанта, заброшенного глубоко в неприятельский тыл; эти вроде бы противоположные политико-психологические модели объединены ощущением одиночества во враждебном окружении.

Скажем, раздача и сохранение лучших земель города, уникальных с исторической и природной точки зрения, за опереточными и чуждыми севастопольцам проектами типа «Ночных волков», -  очевидный диверсионный акт типа подрыва вражеского состава с боеприпасами.

У этого партизанско-гауляйтерского миросозерцания постепенно прорисовывается третий лик – назовем его диссидентским. Оказавшись в городе – своеобразном диссиденте российской системы, Овсянников сам чувствует себя диссидентом по отношению к нему, и это все более и более заметно.

Парадоксально, но факт – глава исполнительной власти и его команда находятся в натуральной оппозиции к территории, которая вверена их попечению. Эмоциональный запрет на реконструкцию Матросского бульвара похож уже не на подрыв поезда, а на отказ маститого оппозиционного деятеля культуры, искусства или науки принимать какую-либо премию или должность от государства, «мне от врагов ничего не надо».

Правда, так как «премия» предлагалась не Овсянникову, а севастопольцами собственному городу, в итоге получается все тот же подрыв.

Подконтрольные губернаторской команде СМИ дают еще один красноречивый пример овсянниковский оппозиционности Севастополю. Возьмем, скажем, самый шумный и одиозный портал «Информер». Ему присущ вовсе не жесткий и спокойный, полный чувства собственного достоинства тон, которым должна разговаривать власть, а визг обиженной базарной торговки. Это не холодное, циничное и беспощадное «казалось бы, причем здесь Лужков?» от Сергея Доренко, а захлебывающаяся истерика Матвея Ганапольского. Вокруг подонки, среди которых особо выделяется один самый главный, севастопольцы ничтожества, не понимающие счастья мало того что просто жить в одну эпоху с великим О, а даже дышать с ним одним воздухом и находиться под его омофором… далее везде.  

Можно лишь в очередной раз процитировать «Бравого солдата Швейка»: «Молитвы были написаны по-немецки и по-венгерски и содержали самые ужасные проклятия по адресу всех неприятелей. Молитвы были пронизаны такой страстью, что им не хватало только крепкого венгерского ругательства "Baszorn a Kristusmarjat"».

Набор как бы уничижительных приемов, применяемых редакцией и авторами «Информера» к тем, кого они считают недругами, поражает своей наивной безыскусностью. Например, к таким недругам клеится определение «некий». Ладно еще, когда «неким» называют автора этих строк, но когда аналогичным образом метят Бориса Межуева, про которого и статья в Википедии есть, вдобавок говоря, что он «позиционирует (!) себя как политолог»… Столь горячее желание пропагандистски пнуть кого-то в ущерб собственной профессиональной репутации лишний раз показывает высокую степень невротизации как конкретных личностей, так и их совокупности.

Символическое самоопределение через отрицание недруга (в данном случае – Севастополя и его первого российского руководителя) вообще крайне характерно для майданно-диссидентского сознания.

Скажем, оба киевских майдана вызревали и проходили под девизом «Украина – не Россия». Нынче это нигилистическое самоопределение стало краеугольным камнем режима, проистекшего из второго майдана. Фразу Порошенко «Три украинских бренда, от которых больше всего корчит Москву – это вооруженные силы, национальная гвардия и автокефальная церковь»  мог бы произнести и Овсянников, заменив лишь «бренды» да Москву на Севастополь. Хотя он и так постоянно произносит всем своим видом и поступками.

В последние же недели и дни симптомы поставленного нами диагноза «диссидентство» все чаще проявляются и в политической плоскости. Промежуточная кульминация случилась вчера, когда депутаты группы Овсянникова демонстративно отказались участвовать в работе Законодательного собрания.

Судя по всему, осталось буквально две-три ступени до первого в отечественной истории майдана, организованного самой властью.

Картина обещает быть совершенно кафкианской. Площадь, заполненная митингующими госслужащими, присланными по разнарядке, и вольнонаемными кадрами. Все в светло-рыжих париках и оранжевых куртках с прикрепленными к лацканам игрушечными пупсами. Гигантский плакат «Наш овес не в вашего коня корм». Представитель администрации суетливо раздает овсяные печеньки. Через площадь на мотоцикле, к которому прикреплена связка воздушных шариков, буквы на которых образуют надпись «Этот майдан у кого надо майдан», проносится А.Залдастанов. Со сцены по привычке в пустоту произносит речь вице-губернатор Пономарев – к нему прислушиваются лишь его новые поклонники, специалисты по протезированию конечностей. Наконец, на сцену выходит главный виновник торжества и под ликующие вопли ответно вопит: «Мы здесь власть!». Хотел написать, что дальше он на секунду задумывается о феерической абсурдности ситуации, но «Овсянников задумывается» это оксюморон…

…Да Вы власть, Вы, Дмитрий Владимирович, не переживайте Вы так и так не убивайтесь, Вы ж так никогда не убьетесь. Впрочем, хочется майданить – майданьте. Все лучше, чем расстреливать парламент из танков, как это четверть века назад сделали творцы системы, типичным и эталонным представителем коей Вы являетесь. Пострадавший при обоих вариантах, кровавом и нелепом, один, точнее, одна – Россия.

Станислав Смагин