3-4 октября 1993 года в России произошла всеобъемлющая катастрофа – политическая, морально-этическая, метафизическая. Более того, являясь дальним или ближним отголоском иных русских катастроф и потрясений XX века, она, пожалуй, в чем-то превзошла их по масштабам и негативному влиянию на страну.

Впервые на русских просторах воцарилась Система (а она по-настоящему воцарилась именно в октябре-1993, а не в августе или декабре 1991-го), явно и открыто, более того – показательно презревшая и поправшая принципы, которые декларировала на пути к триумфу. И это презрение и попрание не стало единичной чрезвычайной точкой, после которой власть вернулась к своим декларируемым принципам – оно стало точкой отсчета и фундаментом всей последующей отечественной общественно-политической действительности.



Глеб Павловский, занявший в дни ельцинского переворота и сразу после него очень правильную и достойную (увы, не очень долго сохранявшуюся) позицию, написал в 1994 году статью «Прогулки с антифашистами», где четко и подробно раскрыл всю фальшь именования кровавого Октября «победой над коммуно-фашизмом» и показал, что если кто и близок идейно к фашистам, то вовсе не защитники Белого Дома, а его палачи и их апологеты.

Ее нужно читать целиком, горько узнавая лишь слегка видоизменившуюся нашу реальность, но все же приведу несколько колоритных цитат.



Фашизация демолиберального сознания нарастала давно, и на то были серьезные основания. Необходимость говорить не своим языком - этот бич российской модели либерализации - с 1987 года и до сего дня является куда более скрыто травмирующим фактором, чем это считают. Незадолго до событий конца сентября 1993-го один талантливый московский журналист выкричал протест против невыносимой атмосферы давящего лицемерия в тоске по "настоящей войне". Война и началась, но подлинности не прибыло.

 Помои, хлынувшие в прессу вслед введению "режима N 1400", были скорее волной застоявшегося бессознательного, чем реакцией на события. В пользу этого говорит и то, что кровожадная истерия в Москве опередила саму кровавую развязку. (Опередила - подхлестнув и подстрекнув.) Тогда-то популярная московская газета перешла на обозначение Белого дома как "БиДе", однако презрение к натужной демосимволике еще с осени 1991 г. засело у многих ощущением лжи. 21 сентября, разом нарушив все табу, Ельцин не просто стянул к себе идейных сторонников централизованного насилия: он публично отменил запрет на лицемерие, чем сразу привлек всех измученных подпольным прозябанием фашизоида в шкуре "демократа". Президент России, перед тем воспринимавшийся как замковый камень системы "беловежского" лицемерия, вдруг обернулся человеком, утолившим тоску по "настоящему", - он ударил первым и он пролил кровь. Пролив кровь "болтунов", он стал "страшным", а "страшного"-то и ждали, по страшному стосковались. С момента, когда начался артиллерийский огонь по "парламентской говорильне", сам Ельцин выступил в роли народного ГКЧП, и симпатия к нему перешла в беспредельное обожание. "Мы больше не будем целками!" - воскликнула одна политическая гранд-дама.

***

Да был ли вообще фашизм? Хотя фашисты, бесспорно, есть.

 Журналистика изданий типа "Московского комсомольца", "Курантов", "Известий" или "Огонька" 1989-1991 гг. есть журналистика классовой и расовой ненависти. И я отличаю и буду отличать размер ее национальной опасности от антисемитских малотиражек, печатающихся на казенный счет едва ли не в том же Гознаке.

 "Фашизм" ли последнее? Если под фашизмом понимать то, что должно, то есть высшую меру тотального вторжения в частную жизнь и совесть граждан, оскорбление их политической личности, то - да, ибо пройдено полдороги к фашистскому государству с российской демократической спецификой и имперской символикой.

***

То, что называли "фашизмом" Белый Дом, - это вдруг выявленный фашизм давно и основательно расчеловечиваемой аудитории; другие аспекты того же явления - аплодисменты зевак при расстреле БД и ночной митинг "демократов" перед Моссоветом с раздачей казенной еды. (Солдаты стреляли, а "общественность", вдали от стрельбы, строила "баррикады" и ела государственные харчи, преломляя с солдатиками ответственность за казнь). В рамках постоктябрьской президентской модели, то был реальный социальный ресурс новой власти, и им следовало воспользоваться.

Именно четверть века назад в России куда в большей степени, чем в советское время, победил оруэлловский политико-пропагандистский язык и механизм воздействия на сознание, когда черное объявляется белым, добро - злом, а для указания несогласным на их незавидное место даже не нужно (во всяком случае, постоянно) использовать репрессивные методы, достаточно многоголосого хора СМИ либо, наоборот, зловещего и непрорываемого бойкота ими любой крамольной точки зрения.



Выступаешь за жесткую и адекватную политику в отношении Украины и Запада, за спасение Донбасса и русских Украины? Ты украинский и заодно американский наймит, стремящийся к развязыванию Третьей мировой.



Приводишь цифры и факты, связанные с ползучим этносепаратизмом на наших окраинах и пагубностью российской национальной политики в целом, и выражаешь опасения, что все это может привести к разрушению страны? Ты придурок, провокатор и хочешь развалить Россию.



Критикуешь людоедский экономический курс правительства, его приверженность Вашингтонскому консенсусу, следование методичкам МФВ и использование самых отвязных западных либеральных методик, которые и на самом-то Западе уже не в чести? Ты, опять-таки, американский наймит, пятая колонна и вообще раскачиваешь лодку и ждешь майдана.



Это я рассказал только об окологосударственной информационной политике, либерально-оппозиционная же отличается от нее только расстановкой знаков в шельмовании, но никак не глубинной основой. Впрочем, об их внутреннем единстве – ближе к концу заметки.



***

Я – отнюдь не гуманист в строгом и классическом смысле этого слова. Я сознаю, что кровь на руках хирурга и палача, пусть порой и с большим трудом, но можно различить, и нужно. Я, как православный христианин, верю в наличие абсолютной истины, но в политическом плане не могу полностью отрешиться от релятивизма и двойных стандартов. Скрепя сердце, я признаю, что иногда для торжества своих ценностей и своего понимания правильности вещей приходится вступить в схватку с людьми той же крови, веры и рисунка на паспорте, что и у тебя.

Я уже четыре с лишним годом мучительно гоню от себя мысль, как я отреагировал бы, если бы моя сторона устроила нечто вроде одесской Хатыни 2 мая 2014-го, оправдывал ли я ее бы (к счастью, такое, так и с такой сопутствующей вакханалией ни одна условно или безусловно моя сторона не устраивала и вряд ли устроит, поэтому вопрос остается теоретическим).

Я не знаю, как, будучи главой исполнительной власти, поступил бы с парламентом, открыто и несомненно провозгласившим курс на социально-экономическую деградацию и геополитическую капитуляцию.



Впрочем, в 1993-ом курс на деградацию и капитуляцию взяла как раз исполнительная, а не законодательная власть, парламент же этому курсу противостоял. Ну да не суть.

«Деградация» и «капитуляция» вообще понятия оценочные – кто-то считал, да и считает до сих пор таковыми все, что не разнузданное либертарианство и не вхождение в западноцентричный мир на правах колонии с обязательным вводом войск НАТО на свою территорию. И мое, человека сложных право-левых взглядов, мнение по поводу границы допустимого и права на насилие в политике, вообще второстепенно.

Первостепенно, что в октябре 1993-го восхищались расстрелом парламента и массовыми убийствами без суда и следствия люди, ранее годами рассказывавшие про безусловную ценность и приоритетность человеческой жизни, про неприятие силовых методов, про слезинку ребенка, весящую больше любого величия и любой победы. И это уже не оценочное суждение, а сухой факт.



И до, и после переворота его адепты, все перестроечные годы лившие крокодиловы слезы о миллиардах расстрелянных лично Сталиным, внезапно перековались в любителей Пиночета.

Известный русско-испанский журналист Хуан Кобо, вполне себе либерал в изначальном смысле слова, вспоминал о том времени:

«В начале 90-х годов среди наших [российских] либералов стало модно восхищаться экономическими подвигами чилийского диктатора, чуть ли не утверждали, что его репрессии были оправданы, своего рода социальными излишками развития. И этого тирана, узурпировавшего власть в Чили, умывшего страну кровью и благодаря этому без всякого сопротивления при помощи "мальчиков из Чикаго " осуществившего неолиберальные реформы, в результате которых макроэкономические результаты стали блестящими, а миллионы замордованных чилийцев погрузились в нищету, в России поклонники тех же "мальчиков" стали тащить в герои и представлять образцом для подражания!».

Но что Пиночет – в тогдашних колонках В.Новодворской или какого-нибудь монструозного Д.Шушарина к жизни вызывался либеральный вариант даже не Сталина, а Пол Пота, который мало того что убил бы всех открыто несогласных идти в светлое будущее, но и палкой выбил бы дурь из голов всех остальных. Причем дурь не какую-то текущую, связанную с происходящим здесь и сейчас, а многовековую.

Один из сподвижников Ельцина, доктор философских наук Анатолий Ракитов писал в 1992 году в своей нашумевшей статье «Цивилизация, культура, технология и рынок»: «Исторически случилось так (и о причинах этого — особый разговор), что в ядре нашей культуры сформировались четко выраженные антиинновационные стереотипы… Некоторые культуры, сохраняющие самоидентичность, обладают способностью мощных и глубоких инновационных трансформаций (например, японская культура). Но существует и особый, мало исследованный феномен маскирующихся или "притворяющихся" культур, подобных нашей, которая на протяжении ряда последних десятилетий и даже столетий притворялась европейской, но сохраняла свою неизменную традиционную сущность, фундаментальным устоем которой было неуважение к человеку и отрицание всего нового, прежде всего в самой своей основе: в сфере технологии производства, власти и общественной жизни…Естественно, что формула выхода из кризиса и преодоления последствий катастрофы однозначно связывает переход к интенсивному современному рынку, к рынку благополучия и изобилия товаров с внедрением новой современной технологии, а это, в свою очередь, требует и новой, адекватной цивилизации…Нетрудно понять, каким сложным и жестоким будет переход к цивилизованному обществу и цивилизованному рынку».

А значит, нужен тот или, шире, те, кто обеспечит нужную жесткость и осуществит-таки перековку серого и косного русского человека в хомо инновационус.



Приснопамятное «письмо 42» - что это, если не глас самоназначенного коллективного Вышинского, состоящего из видных российских глашатаев милости к павшим и печальников о ребеночьей слезинке, среди которых затесался Василь Быков, яростно кричавший, что Белоруссия не Россия, но почему-то посчитавший уместным лезть во внутреннее дело России, которая не Белоруссия. Этот поразительный контраст между всеми предыдущими словами и позами либеральных властителей дум и кумиров миллионов - и поддержкой ими пушек, стреляющих по Белому дому, был, пожалуй, даже более сильным и разрушительным оружием, чем сами пушки.



Сам Верховный Совет абсолютно не являлся кровожадной гидрой, как его рисовали СМИ, но среди его защитников были всякие люди, в том числе и те, кто открыто не желал ничего хорошего своим противникам. Как говорится, если кто-то обещает тебя убить, не нужно думать, что он шутит, исходи из того, что он реально хочет сделать то, о чем говорит. Но у любого глашатая расправы с политическими соперниками голова пойдет кругом, как у Доброго Ээха из психоделического армянского мультфильма, если соперник, словно юноша из того же мультфильма, кротко ответит: «А я тебя убивать не хочу, ибо любая человеческая жизнь бесценна. Но я тебя все-таки убью – ради твоего же блага. Или блага твоих детей, которые будут жить уже в светлом рыночном будущем. Конечно, чтобы тебя убить, придется отодвинуть в сторону принципы гуманизма. Хотя нет, это как раз и будет торжеством гуманизма! Вообще я против убийств людей. Но ты, строго говоря, и не человек – ты против невидимой руки рынки, а кто против нее, людьми считаться не может».

Только не надо трактовать мои слова как признание, что убийцы из ельцинской команды лишь совершили превентивный акт самообороны против потенциальных убийц и радикалов. Вполне конструктивный и сдержанный по совокупным взглядам парламент с некоторым количеством потенциальных радикалов среди своих защитников был расстрелян вполне реальными и состоявшимися, независимо от облика другой стороны, палачами и радикалами, причем палачество и его поддержка были общим явлением, а не уделом отдельных персонажей при сконфуженном молчании других.

Инициацию прошли все, при этом продолжая гуманистическую болтовню.

Конечно, не все либералы замарались в том позорище. Здравую и мудрую позицию занял, как уже говорилось, Глеб Павловский. В знак протеста ушел почти на год с Радио «Свобода» Андрей Бабицкий. Парижский эмигрант Андрей Синявский написал вместе со своим многолетним недругом Владимиром Максимовым открытое письмо к Ельцину, заканчивавшееся призывом - «Только отставка. Монастырь. Замаливать грехи»; еще одну подпись под этим обращением поставил философ и бывший диссидент Петр Абовин-Егидес.



Генеральный прокурор Алексей Казанник сначала отказался провести быстротечный процесс над лидерами Верховного Совета, аналогичный процессу над супругами Чаушеску и с такой же развязкой, а затем утвердил, несмотря на противодействие президентской команды, амнистию этих лидеров. Все перечисленные отчасти спасли лицо русского либерализма и демократии. Но, увы, лишь отчасти.



Я – совсем не либерал и очень ситуативно и конкретно-исторически демократ. Но Верховный Совет и те, кто возвысил голос в его защиту, представляли собой как раз таки единственный нормальный, здоровый и вообще возможный либерально-демократический путь развития: с рынком, но не базаром, с сохранением социальной составляющей и реальных советских достижений в этой сфере, с отстаиванием национальных интересов, с реальным, а не существующим лишь на бумаге и в философских дискуссиях уважением к человеческой личности, со свободой слова, не синонимичной похабной разнузданности и безудержному нигилизму, с опорой на русское мышление и менталитет, а не отрицанием их.

Увы, они были побеждены либералами формальными, либералами по записи в политической трудовой книжке и с еще одной строчкой ниже: «Мы вас убьем ради вашего же блага».

Ради такого «святого» дела «либералы» даже слились в союзе и возбужденном экстазе с государством и государственным аппаратом насилия, притом что обычно его не любят и глубоко презирают, если только речь не о государстве эстонском, украинском, грузинском и американском, в общем, любом нерусском и антирусском. Лия «Простите нас, все» Ахеджакова истерично требовала, чтобы армия защитила ее «от этой проклятой Конституции», а в 2003 году социолог Элла Панеях с торжественной интонацией, более присущей 9-му мая, писала в своем ЖЖ: «Десять лет назад наши танки расстреляли восставшую большевистскую сволочь».



Очень скоро пути государства и основной части либеральных воспевателей его эпической победы над Верховным Советом разошлись – после того, как Ельцин запоздало, кроваво, бездарно и дуболомно решил подавить в Чечне им же самим во многом созданный очаг сепаратизма и геноцида русских. Не потому разошлись, что бездарно, запоздало и дуболомно, а потому, что против сепаратизма и геноцида русских.

С тех пор эти пути то вновь сходились, то в очередной раз расходились, а отдельные либералы и их группы переходили то на службу государству, то, наоборот, в оппозицию. И сейчас мы имеем поистине скорбную картину: совершенно либеральную, компрадорскую и антинародную систему, наследующую кровавому Октябрю-1993 и порожденную им – и либерально-нигилистическую оппозицию, основное расхождение которой с властью как-то с гениальной простодушной откровенностью сформулировал Г.Каспаров: «Потому, что они борются за своё право. За право беззастенчиво грабить страну и бесконечно обогащаться. И это право правящая воровская бригада нам так просто не отдаст».

И альтернативы развития страны эти две ветви либерализма предлагают соответствующие: либо «если вы против властного произвола, за права и свободы, то давайте отдадим Крым, Курилы, Калининград и ядерное оружие», либо «вы что, хотите отдать Крым? тогда не раскачивайте лодку и не протестуйте против пенсионной реформы,  необходимости держаться в отсутствие денег и уголовного преследования матерей-одиночек за неучтенную помывку полов в кафе».



Мы можем примириться с отдельными творцами и сторонниками октября-1993, так или иначе реабилитировавшими себя перед русской историей в последующие годы – и даже если брать этот, личностный разрез, мне сложно осуждать тех, кто отказывается поздравлять с юбилеем находящегося в коме генерала Романова, памятуя о его роли в ельцинской «победе» над Верховным Советом; для меня и самого, например, сенатор Франц Клинцевич в первую очередь не один из очень условных российских «ястребов», призывающих к большей твердости в отношениях с Украиной и Западом, а активный, как и Романов, участник октябрьской бойни.

Но если и на личном уровне примирения до конца не произошло, то на метафизическом и политическом уровне последствия той катастрофы не преодолены подавно.

Мы живем в рамках системы, в основание которой положены обуглившиеся куски Белого дома, системы, где ложь стала не просто стилем, но онтологическим фундаментом мышления, где единственная дозволенная и допускаемая к микрофону альтернатива либерально-компрадорской власти – еще более откровенно либерально-компрадорская оппозиция.

Не знаю, преодоление нынешнего положения вещей поможет, наконец, на всех уровнях сформулировать и проговорить всю правду о событиях 25-летней давности – или оглашение и признание этой правды поможет исправить положение вещей. Факт, что и то, и другое нам жизненно необходимо.

Нам нужен третий путь, кардинально отличающийся от правящего и оппозиционного либерализма, одинаково проистекающего из событий 3-4 октября 1993 года. Путь, сохраняющий все здоровые элементы либерализма и демократии, но в первую очередь национальный, консервативный, социально-ориентированный – и свято чтущий защитников Верховного Совета в ряду прочих героев и мучеников русской истории, павших за Отчизну и Свободу.



Станислав Смагин