Когда говорят, что Янукович кого-то бил, со мной такого никогда не было - Вадим Колесниченко

Бывший депутат Верховной Рады Украины и один из видных представителей Партии регионов Вадим Колесниченко в интервью проекту ForPost «Севастопольский характер» рассказал о нюансах работы на Западной Украине, деле крымских виноделов, «Свободном городе Севастополе», депутатской подлости, защите стадиона Черноморского флота и многом другом.

Вместо Иван Иваныча

Я родился в Умани — районном центре Черкасской области Украины, сейчас около 100 тысяч население. Родители работали на военном заводе. Отец родился и вырос в Тбилиси. Мать — в Чечне, в Грозном. Я там очень много провёл времени в детстве, поэтому немного знал грузинский язык, армянский, у меня было очень много друзей в Грозном. Вообще у меня детство было просто сказочное — дома практически не был. До вечера, до ночи все стройки, все стрельбища, все воинские части — это всё было наше большое детское счастье. Жили мы в военном городке.

Семья была русскоязычная. Украинский язык я узнал где-то к 5–6-му классу, потому что на русском языке книг было мало, а на украинском много приключенческой литературы, фантастики.

Все детские библиотеки я прошерстил, книжки просто глотал. И когда я все перечитал, мне было скучно, поэтому, конечно, хулиганил. Меня на уроках в школе постоянно наказывали, часто ставили вопрос об исключении, несколько раз даже исключали на пару дней из школы, но не из-за драк, а из-за поведения.

Кроме того, что я много читал, у меня отец сам был спортсмен, брал меня с собой в зал, где меня на борцовском ковре использовали вместо Иван Иваныча (манекена). И вот так я вырос на борцовском ковре. Потом — где-то в 6 лет меня отдали на акробатику. В акробатике я дошёл до 1-го разряда, но стал быстро расти. Занимался футболом. Но как-то в нашу спортивную школу приехала группа молодых тренеров на лёгкую атлетику.

Там был один талантливый тренер, который предложил мне стать метателем. В общем, развёл меня, как пацана, начал рассказывать, какой я буду красивый, сильный, самый лучший. Я колебался, но когда мы поехали на первенство области, выяснилось, что бегунов там полтысячи, а метателей два человека, при любом раскладе я призёр. И вот так я втянулся в метание молота, вошёл в сборную Украины, потом выступал в сборной СССР юниорской. Были неплохие результаты, но у меня очень сильно зрение страдало, близорукость очень высокая была, поэтому врачи ограничивали. А когда на Московскую Олимпиаду готовились, я тяжёлую травму спины получил, выпал из спорта.

Параллельно встал вопрос о поступлении. У нас в городе было только два института: педагогический и сельскохозяйственный. Как спортсмен я мог поступать практически в любой город страны, но отец у меня мудрый человек был, говорит: «Ты, конечно, можешь куда угодно поступать, но ты имей в виду, что отсидишь просто за то, что ты спортсмен; получишь травму — вылетишь, вот кем ты будешь». И я решил остаться в Умани. Не хотел никуда уезжать. Но идти в педагогический я отказался категорически по одной простой причине: я считал, что если мне попадётся хоть один такой же ученик, я просто голову ему оторву. То, что я делал в школе, — не знаю, как это учителя перенесли.

Я пошёл в сельскохозяйственный. В первый год не поступил по очень интересной причине. Спорткомитет не знал, куда я поступаю, а я принципиально сказал, что сам буду поступать. Мне не хватило одного балла. Потом мне сказали, что я городской, такой холёный, здоровый. Действительно, я материально был уже обеспечен, сборники получали много плюс поездки за границу. Институт был очень известный, но там в основном сельская молодёжь была, поэтому я выпадал из общего ряда. Но я принципиально на следующий год решил поступать снова и поступил на агрофак.

Черенки картофеля

Если наши слушатели помнят, науки генетика и кибернетика были объявлены «продажными девками империализма», по сути, были запрещёнными в Советском Союзе. Возвращение генетики в сельхозвузы очень медленно происходило. А в Уманском вузе была одна из немногих кафедр генетики, селекции и семеноводства — чистую генетику просто не разрешили бы создать. И преподаватели этой кафедры что-то во мне нашли, увлекли меня — со стадиона забирали. У меня была дипломная работа «Эффект комбинированного воздействия гамма-лучей химических мутагенов на черенки картофеля». Я был победителем нескольких студенческих всесоюзных конкурсов.

Ко мне присмотрелись из научно-исследовательского института, поэтому практика основная на 4-м курсе у меня была в Киевском институте микробиологии и генетики УССР. В итоге, когда я оканчивал институт, мне дали рекомендацию в аспирантуру. Но я знал, что в науку можно идти только после работы, ты должен хотя бы два года поработать, потому что иначе будешь просто просиживать штаны — это моё внутреннее убеждение было. А тут ко мне специально из НИИ приехал человек на защиту, за меня пламенную речь провозгласил. Более того, моя дипломная стала составной частью научной работы, которую в Киевском институте микробиологии и генетики оставили. Меня распределили туда.

Но я поехал в министерство просвещения Украины и попросил открепление. Сказал, что я в любой колхоз готов ехать. Там, конечно, никто мне ничего не дал, потому что работа редкая была, уникальная — генетика, селекция, там результаты очень интересные были. А я взял и поехал в Москву. Два дня не мог попасть на приём к министру. Когда, наконец, получилось, он говорит: «Что ты хочешь?» — «Хочу в колхоз». Он: «Ты что, дурак?».

Я говорю: «Да нет, у меня вот распределение в аспирантуру». Он понял, что здесь что-то не то, они начали советоваться, и выяснилось, что наша украинская Академия наук в той области, где я работал, опередила Академию наук СССР. Они посоветовались и приняли решение: я, конечно, не считаю себя ценным кадром, но таким образом можно было коллегам подсуропить. Меня спросили: «Куда ты хочешь?». Я сказал: «Куда угодно, только у меня одно условие, чтобы у меня был дом и хозяйка, потому что готовить, стирать и убирать мне просто некогда». – «На Западную Украину поедешь?» – «Да куда угодно».

И мне дали распределение из Москвы в колхоз «Слава» Владимир-Волынского района Волынской области. Я приехал домой, и только дома мать в слёзы: Западная Украина, бандеровцы. Я думаю: а чего же я согласился? Ну ладно, ехать так ехать.

В чужом доме

Это был февраль, я приезжаю туда, а там, оказывается, погранзона — мне билет не продают. А у меня, сборника, ещё курточка такая хорошая была, шарф, как сейчас помню, до колена, французская шапочка спортивная петушком, крайне модная — и райцентр, 20 тысяч человек, селяне смотрят на меня, как на клоуна. Я иду в горком партии, главная власть. Спрашивают: «Ты кто такой?» — они со мной на украинском языке разговаривают, а я принципиально на русском.   Я им показываю моё распределение. «А почему из Москвы?»

Вот это мне, кстати, очень сильно в жизни помогало, потому что я через верх республиканских властей, они считали, что здесь какой-то подвох. Меня разместили в гостинице, за мной на следующий день приехал представитель колхоза.

Приехали в уазике — до колхоза 40 километров: 20 километров ещё булыжник, а 20 — грунтовка. И в зимнее время для того, чтобы молоко с молочно-товарной фермы перевезти на молокозавод, трактор гусеничный вёз на таких салазках лист железа, на него заезжал молоковоз, и его тянули до булыжника. Потом машина съезжала, по булыжнику ехала 20 километров в город, а трактор ждал машину. Вот так мы работали.

Киевский институт микробиологии и генетики очень хотел, чтобы я вернулся, и поэтому мы договорились о следующем: они мою работу продолжают, я два года отработаю, время от времени буду приезжать. И они решили меня курировать, чтобы я хорошие показатели дал и меня отпустили. Все самые новые семена, гербициды, ядохимикаты, техника шли вагонами именно на мою фамилию в колхоз. На это тоже в обкоме партии смотрели с удивлением, потому что при Союзе была разнарядка — на область 300 тонн какого-то удобрения, а область распределяет по районам по 20 тонн, и каждый район распределяет по колхозам по 250 килограммов. Пользоваться этими ядохимикатами и удобрениями было сложно. Они давали экспериментальные. В итоге у меня год получился просто фантастическим. Да, ещё одно правило и требование, которому меня научили в институте. Мне сказали: «Когда будешь распределяться, проси, чтобы тебе дали самый последний колхоз». Я молодой, если что-то сделаю не так, ниже уже не упаду, а если я буду в лучшем колхозе, что бы я ни сделал, хоть руку себе отрубил, это будет результат хорошей работы председателя и парторга. Поэтому я попросил, и меня распределили в колхоз, который за последние 20 лет выше 27-го места не поднимался.

В итоге за год у меня получилась интересная картина: мы получили четыре диплома ВДНХ, и нам подарили уазик. Я получил колоссальную премию по итогам года. Во-первых, в колхозе заработная плата была без налогов. У меня был норматив, было 5 тысяч гектаров пахотной земли, зарплата 450 рублей — колоссальные деньги. У инженера нормального завода в то время зарплата была 170 рублей. Поэтому я премию получил максимальную, которую мог по закону получить, — 12 месячных окладов. И в итоге получился конфликт с председателем колхоза. Он почему-то посчитал, что я его хочу скинуть с этого колхоза. А я не собирался оставаться в колхозе, потому что это не моё. Председатель колхоза — это, вообще-то, как феодал, он всё решает — кому машину дать в роддом везти, кому на похороны.

Я свою работу знал, остальное мне там не очень нравилось. Я там узнал много разных вещей. Мы дружили с пограничниками, потому что на территории моего колхоза был контрольно-пропускной пункт на Польшу и именная застава имени Петрова. Там как раз мои земляки были, я им помогал контрольно-следовую полосу отрабатывать, а они мне помогали два раза наводить порядок с теми, кто не понимал, что такое советская власть. Хотя в погранзоне очень просто всё решалось. Если власть принимает решение кого-то выселить из погранзоны, выселяли за 24 часа без права возврата.

В итоге у нас был просто жёсткий конфликт с председателем. Приехал секретарь горкома партии, а он на меня там нажаловался. Он приехал, посадил в машину — Ростислав Степанович Чепюк. Самое интересное, что, когда мы были вдвоём, он со мной разговаривал на русском, в коллективе — на украинском. Как сейчас помню, в мае, когда у меня стали видны результаты, он как-то приехал и говорит: «Вадим, ты людей уважаешь?». Я говорю: «А что, какие-то есть претензии?». – «Понимаешь, ты специалист, всё делаешь правильно, но вот такая беда – ты пришёл в чужой дом, а здесь говорят на другом языке. Вот подумай, как бы к тебе относились люди? Я тебя не заставляю, ты можешь говорить на русском, но ты прими решение».

А у меня на следующий день семинар, приезжали со всего района, а я передавал опыт применения гербицидов, которые только в СССР привезли. Я подготовился за ночь, надо было себя переломать, ты же выступаешь не по бумажке, надо разговаривать с этими агрономами, техниками. И я выступление провёл на украинском языке, понятно, что были различные оговорки. У меня до полудня голова просто раскалывалась, очень тяжело было. Но в итоге я потом манипулировал: с русского на украинский переходил. И мне всегда это очень помогало с людьми общаться потом на Украине.

Когда меня попытались на прочность проверить, я показал, что я профессионал, по сути, лишил заработной платы механизаторов, а это главные в колхозе. Там стычка была, в которой мне помогли пограничники. В итоге все стали понимать и за 100 метров от старика до ребёнка кланяться: «пан агроном». Но в спину вилы вставят в 3 секунды — там, на Западной Украине, это была серьёзная проблема.

И в итоге приезжает секретарь райкома партии. Что-то посмотрел по работе, мы поехали в соседний колхоз, там как раз сняли председателя колхоза, я показал, что нужно сделать. И меня вызывают в райком партии на следующий день, говорят: «Райком партии принимает решение поставить вас председателем колхоза». Каким председателем колхоза?! Я знал, что если стану председателем, больше никогда с Западной Украины не уеду. Я же не целину ехал поднимать, я ехал, чтобы потом, получив опыт, вернуться в аспирантуру. Я говорю: «Нет, я не буду председателем. Я агроном, мне моя работа нравится, а эту работу я не понимаю». Он говорит очень просто: «Есть решение райкома партии, если вы отказываетесь, мы лишаем вас партийного билета». Если ты не выполняешь постановлений райкома партии, а тогда потерять партбилет — это было всё, волчий билет. Лучше вообще не иметь партбилета, чем когда тебя исключают. Я упёрся, и мне сказали, что через неделю на партбюро принимаем решение, будешь или не будешь. Каждый день он мне звонил, потом приезжает и спрашивает, что я решил. Я закусился и говорю: «Нет, я не буду, я не могу. Я не знаю эту работу».

Тогда он говорит: «А ты в комсомол пойдёшь? У нас через неделю выборы первого секретаря горкома комсомола». Я говорю: «А что там делать?». — «Да там разберёшься, я тебе расскажу, у тебя язык подвешен».

В итоге я приехал, меня избрали первым секретарём горкома комсомола. Я там опять начал чудить, отказывался давать фиктивные документы, опять конфликт, на меня начали комиссии приваливать. Я вижу, что я оттуда не вылезу. Как-то завотделом обкома партии, он был земляком моего отца — родом из Грузии, говорит: «Знаешь, у тебя здесь никаких шансов и никакой перспективы. Ты первый секретарь горкома комсомола, максимум, что ты здесь получишь, завотделом горкома у себя будешь, если очень повезёт — секретарём горкома партии по сельскому хозяйству, но это очень маловероятно. У тебя фамилия неправильная. Это Западная Украина. Обрати внимание, кто в этом районе оказывается на первых позициях? Те, у кого фамилия оканчивается на „юк” и „ук”. Слащук. Иванюк, а ты не проходишь».

И потом получилась интересная вещь. Тогда была тема, что в армию направляли по комсомольским путёвкам, как бы показать роль комсомола. В Евпатории отказались принимать присягу два наших призывника — не захотели оружие брать по религиозным убеждениям. Я к военному комиссару — мне же отвечать придётся. Он сказал искать замену, а где её найдёшь?! А до присяги осталось буквально несколько дней. И тут у меня созревает план. В это время мой секретарь горкома партии был в Польше на какой-то встрече — он первый секретарь, он всё решает. Я к военкому, говорю, что поеду заменой. «Ты что? На тебе бронь».

Я ему ящик коньяка. В итоге он говорит: «Слушай, а первый секретарь согласен?». – «Да, согласен, мы с ним согласовали всё». А связаться с ним никто не может. Я получаю проездные документы – и парадокс: адрес у меня был на Евпаторию, там, где эта космическая площадка, в/ч 34436, а адрес был нашего центра — Войска стратегического назначения, номер части московский.

Приезжаю в Евпаторию, такой холёный мужик, уже непризывного возраста, не пацан. Меня забрали в комендатуру, потому что я ходил и расспрашивал, как попасть в такую-то воинскую часть. А въезжали в часть, в Витино, на машинах. Площадка на Интернациональной, там, где сейчас в Евпатории Красная горка. Граждане сориентировались, потому что часть-то секретная. Она же, по сути, называлась не воинская часть, а научно-исследовательский пункт — сопровождение по дальнему космосу. Они смотрят, а у меня несовпадение по документам. Адрес почтовый, проездные документы в Евпаторию, а номер части московский. Плюс смотрят, что не похож я на солдатика. Меня в часть привезли и целую неделю мучились, что со мной делать. Сначала хотели водителем командира сделать. А я жил в гостинице на 5 тысяч мест. Часть офицерская, потому что 3/4 были офицеры. В итоге я говорю: «Нет, давайте я буду служить».

Крымская миграция

За 1,5 года я дошёл до старшины. Нормально всё получилось, классно служил, и меня по рекомендации Крымского обкома партии решили оставить в евпаторийском армейском совхозе. А тут такая ещё возникла ситуация – в Евпатории уходил на пенсию руководитель Зеленстроя. В итоге меня решили направить в РСУ в Евпатории, чтобы я постажировался и заменил руководителя. У меня тоже там всё классно сложилось. Я был там просто хозяином положения. Во-первых, коллектив классный, главным инженером была Ада Петровна Цыганкова. Ей, кстати, два года назад присвоили звание почётного жителя Евпатории за её заслуги, потому что город Евпатория считался лучшим по озеленению в Советском Союзе, поэтому опыт и знания там были колоссальные. Но получилась проблема: Ада Петровна чуть-чуть постарше, она хотела остаться руководителем, но она была не членом партии. Настолько она серьёзно там поработала, что её втянули кандидатом в члены КПСС, а там ещё год нужно было ждать, а меня уже назначают.

И такой интересный эпизод был: меня вызывают в горком партии, говорят: «У нас партнабор, вас направляют в Ялту на работу в органы внутренних дел». А у меня здесь всё сложилось, я зарабатываю, я уже жизнь на 20 лет вперёд расписал, я был в Евпатории уважаемым человеком. А если решение горкома партии — всё, отказаться нельзя. Я приезжаю в ОВД Ялты, говорю: «А можно у вас не служить?». Они говорят: «Походи пару дней, посмотри, если не понравится, уедешь назад». Я походил, вижу, мне это не нравится. Чрез три дня прихожу и говорю: «Кому написать заявление? Я не хочу, мне не нравится, я еду домой». Он говорит: «Куда домой? Ты документы подписывал? Ты дал присягу верно служить Родине. Ты хочешь её нарушить? Ты хочешь под суд?». И всё, я остался в ОБХСС Ялты.

Дело виноделов

В ОБХСС Ялты я был в отрасли виноделия. Я сдружился с виноделами, потому что я не стоял на проходной и не дёргал людей за бутылки, я искал крупные интересные дела, где реально были хищения. Но в итоге у меня получился жесточайший конфликт с руководством института «Магарач». Что такое виноделы? Это каста. Что виноделы «Магарача», что «Массандры» — туда просто так попасть нельзя, тебя туда никто не допустит. Я там закрыл цех хересного производства. Херес — это такая хересная плёнка, солера. Виноматериал под ней должен играть, и её нельзя разрывать и нельзя полностью слить, это как бы неоконченное производство. Поэтому точно рассчитать никогда нельзя, сколько в хересном производстве виноматериала, всё как бы приблизительно, усреднённо. Я всё понимал, знал, где хищение идёт, где излишки. Рассчитал чисто теоретически, какое там хищение, и было оно очень большим. В итоге я закрываю цех на инвентаризацию, а мне её делать не дают. Я им обсчитываю, даю формулы очень грамотные. Доказываю, что там такие-то хищения, у меня там цепочка есть, доказательная база, что от этого завода живут очень многие люди: от ялтинского руководства до московского. И включились в это дело — от меня требуют снять печати и разрешить производство. Я опять пошёл на принцип и отказываюсь. Говорю: «Увольняйте, я пойду в ЦК КПСС жаловаться».

В итоге решили сломать меня по-другому. «Магарач» подготовил против меня справку — какой я негодяй, бездарь, профан, мент в погонах, ничего не понимаю в элитном искусстве виноделия. И приезжает замминистра внутренних дел СССР, наш начальник главка был ОБХСС Украины, потому что дело реально скандальное. И у нас там в институте была конференция — и я узнал о докладе, который был против меня. У меня была группа виноделов, которые верили в меня. Они понимали, что я просто хочу добиться повышения качества. И они видели, что я не выношу ничего с завода.

В итоге я с виноделами подготовил альтернативный доклад. Мы приходим, сидит замминистра, начальник главка нашего украинского.

Там был директор института, профессор — он читает доклад, меня размазывают в грязь. Всё, уже собираемся — они собираются идти на фуршет, а мне пора уже голову на плаху. Я говорю: «Подождите, я дам свой ответ». А у этого профессора очень много книг, монографий именно по хересу. Я ему достаю цитату из его монографии — научная работа такая. В общем, весь его доклад рассыпал в хлам. И всё — я завод не открываю, но в городе, конечно, шум был очень серьёзный. И тут в сентябре по распоряжению МВД СССР меня как лучшего специалиста в области виноделия Украины в составе следственной бригады ГУБХСС МВД СССР направили в Армению, чтобы мы там разработали аналогичное хлопковому дело, но в системе виноделия и коньячного производства.

Мы приехали туда в конце сентября, как мне обещали, на два месяца, а уехал я оттуда только в конце апреля следующего года — 1989-го. В итоге опять ситуация. Во-первых, к русским там относились нехорошо, это 1988 год, национальные настроения, в Азербайджане столкновения идут очень серьёзные. А мы с оружием были, нам чётко было приказано группами меньше 3-4 человек не выходить и только в сопровождении местного опера. Но я оружие никогда не брал, потому что, если ты ходишь с оружием, ты становишься объектом нападения. Оружие тогда применить милиционеру было нереально, тебя бы просто засадили. Это сейчас мы смотрим фильмы, где налево-направо валят, трупы, мне иногда даже смешно на всё это смотреть. Работаешь по сельским заводам, там люди в основном разговаривают на армянском языке. Местные опера выступают переводчиками. Я смотрю, интересная ситуация — прихожу и задаю вопрос, который требует ответа «да» или «нет», а они там 5-7 минут о чём-то разговаривают. День, два, неделя — вижу, что-то у меня не складывается. В итоге у меня была практика, я же знал немного армянский язык. Я взял разговорник, с местными пообщался, 500–600 слов восстановил, язык несложный, и одну вещь заметил. Я ему не показываю, что знаю армянский, он при мне разговаривает о преступных схемах, кто, кому, что, когда и как, а я глупо хлопаю глазами и всё записываю на карандаш. И потом я собрал материал, доложил руководству. Цепочка на Москву — там реально большие деньги. То, что у нас выходило эшелонами на ленинградский завод и на московский – на ленинградском заводе ещё не так, а на московском, если разливали армянский коньяк, то там процентов 30 коньяка было. В дороге вёдрами разливали, а там цистернами продавали левак. Чемоданами возили деньги, чтобы задействован был большой круг. Я показал фамилии, генерал говорит: «Какой молодец. Давай так: ты сам выйдешь на аресты, у тебя будут погоны, звезда. Вот тебе три дня отдыха — и в Москву на задержание». Утром меня вызывают опять в главк, говорят, что проблема: «По ходатайству ЦК Компартии Украины тебя отзывают для работы в партийных органах». …Вот так я попал в Ялтинский горком партии.

Горкомовские игры

Там тоже было непросто, там тоже я начал права качать. В итоге через год работы в парткомиссии инструктором меня на городской партийной конференции — какого-то пацана, который только год в горкоме партии работает, 600 делегатов избрали тайным голосованием председателем Ялтинской контрольной комиссии. Тогда как раз изменение в Уставе было, и права у председателя парткомиссии равные с первым секретарём горкома партии. Трижды переголосовывали — до 4 утра. Тогда Грач [Леонид Грач — первый секретарь Крымского обкома Компартии Украины] был очень недоволен, обком партии. Меня тоже очень не любили, потому что тогда была свежая волна. Я ещё тогда ездил на генплатформу в партии, я туда сам выехал, даже отпуск взял. Мы требовали реформ — молодой, глупый, наивный.

В итоге меня избрали председателем контрольной комиссии. Это был шок, скандал. Это было не прогнозируемо, они не знали, как от меня избавиться. А тут выборы альтернативные. Горком партии выдвигает, как это положено, первого секретаря, второго. А я самовыдвинулся, пошёл по дворам. Против меня горком партии выступал, там были эти хождения в народе, на 100-метровке выходили люди, обсуждали. Кто 90-е прошёл, помнит, как это было. Люди ко мне даже приходили домой, я тогда в малосемейке жил, чтобы увидеть мою чёрную икру, мою мебель из красного дерева. В итоге, несмотря на то, что горком партии против меня работал, избрали меня председателем Ялтинского горсовета и Крымского областного Совета.

Что интересного было в работе обкома партии и горкома? Был я в депутатской комиссии, писал раздел «Государственное устройство Крыма». Я — соавтор крымской Конституции, а руководителем комиссии был Павел Евграфов, он был у меня учителем в Харьковской юридической академии. Когда я уже служил, ещё и окончил Харьковскую юридическую академию. Надо напомнить, чтобы наши люди чётко помнили и понимали, что мы в 90-е годы имели шанс, законное основание быть в составе России, и донецкие имели право. Багров [Николай Багров — председатель Верховного Совета Крыма, воссоздал Крымскую автономию], конечно, умничка, кулуарные контакты, связи имел, продвинул идею республиканского статуса. Крым был единственной республикой, которая проводила референдум. И украинские власти, и эсэсэсэровские не возражали.

И когда проголосовали за республику, у меня жёсткий конфликт был с госсекретарём России <Геннадием> Бурбулисом. О покойниках либо хорошо, либо ничего, но хорошо не буду. Он сказал: «Нет, мы ничего не будем делать, вы уж как-то сами». Но вот эту фразу я запомнил и всегда повторяю: «Если там прольётся кровь хоть одного русского человека, мы сделаем очень громкое заявление». – «И всё?» – «И всё». – «И что дальше?».

Вот итог — 2014 год. Если бы тогда мы это сделали, конечно, нас бы смяли, и был бы совершенно другой расклад.

Политические технологии и Севастополь

Где-то в конце 1997 года я очень удачно занялся политменеджерской работой. Принимал участие в организации избирательной кампании Верховного Совета Молдавии и президента Молдавии <Владимира> Воронина. У меня там были знакомые, и я имел опыт организации избирательной кампании. Я её так нормально помог организовать, заработал хорошо и вернулся уже с авторитетом. И когда встал выбор, где мне дальше жить, я сколько ни жил в Ялте, всегда приезжал в Севастополь. Я много рассказывал, как я его полюбил в 1974 году. Для меня это был очень необычный город. И вот где-то в 1999 году я сюда приехал и здесь остановился. Как-то меня пригласили принять участие в создании ячейки ялтинской Партии регионов, и я там лет пять работал просто на общественных началах, очень сильно помог в выборах депутата украинской Верховной Рады <Виктора> Заичко. У него была очень сложная история, он практически неизбираемый. Но мы разбились в хлам, но смогли организовать выборы. Кстати, никто бы и не узнал, как я это всё делал, как это всё организовал, но работал я круглые сутки и после этого недели две просто не поднимался, был истощён. И это стало известно, что я вот такой крутой специалист. Потом помог депутатам городского Совета. Там было 18 человек мажоритарщиков, и 16 или 12, которым я конкретно помогал, стали депутатами Севастопольского горсовета. Это в 2000 году, по-моему, выборы были. А потом уже в 2004 году, когда были выборы <Виктора> Януковича, которые он успешно провалил, я тоже очень неплохо себя зарекомендовал, в итоге со мной стали считаться.

Верховная Рада

Когда в 2006 году были выборы, по разнарядке каждая региональная организация должна была дать по пять человек кандидатов в Верховную Раду. Так положено: если идут выборы и у партии 450 человек, значит, это сильная партия. Мы классно выборы провели, у нас очень хорошие показатели были. А борьба была только за первые 100 мест, никто даже не подозревал, что Партия регионов в 2006 году получит 197 мандатов. А у меня был 198-й номер в списках. Но поразительная вещь — за месяц до выборов человек из этих 198 умер, и я стал 197-м.

Мы на второй день ведём подсчёты, защита результатов, потому что воюем с оранжевой властью, а мне звонят и говорят: «А ты знаешь, ты, наверное, будешь депутатом Верховной Рады Украины». Да какая Рада! Я тут избрался в Севастопольский горсовет, думаю, как буду фракцией руководить, у нас идея по 35-й батарее, нужно этот проект продалбливать. Мне ответили: «Нет, ты поедешь в Киев».

И я понимаю, что меня отсюда пытались выдавить, чтобы я здесь не мешал, тут кадровые, карьерные темы были. Я получил депутатское удостоверение Севастопольского горсовета, и первое моё дело, которое я в Севастополе сделал в горсовете, — я поднял вопрос о создании общественного совета по 35-й батарее. Я этим горжусь, у меня удостоверение Севастопольского Горсовета есть.

В итоге меня вызывают в партию — в Киев, очень сильно включились в это дело. Анекдот был на всю Украину. Меня вызывает в Киев Янукович. Вот когда говорят, что Янукович кого-то бил, со мной такого никогда не было. Он такой дядька, выше меня на голову, такой представительный. Когда он говорит, реально мурашки по коже. Он мне: «Да ты кто такой? Да ты знаешь, на какие предательства и подлости люди идут, какие деньги платят, чтобы стать депутатом Верховной Рады? А ты, мелочь пузатая, ты никто, фамилия твоя никак. Какое ты имеешь право отказываться?». Я согласился, поехал, написал заявление.

Потом приехал в Севастополь. Море, город белый. Я хожу по городу, у меня аж сердце поёт. Как из Севастополя уезжать? А решение по созданию этой комиссии по 35-й батарее уже сделано. Я уже знаю, как это будет, какие тут дела, как мы будем здесь. И фракция же вся контролирует городской Совет, то есть полномочия, перспективы.

У меня тогда была идея создать устав города «Свободный город Севастополь». Типа Порто-Франко, учитывая, что мы не влезаем в Конституцию, учитывая, что конфликт со стороны Украины с Россией. У меня такая наивная идея была сделать свободный город. Но в принципе, с точки зрения права, такое было возможно, у меня даже был устав подписан, и были люди из группы поддержки. Я не собирался уезжать. Я пишу опять заявление в Центризбирком, отказываюсь получать мандат. А 25 или 27 мая — последний день, когда нужно заходить в Раду, получать мандат и принимать присягу.

И меня тогда опять вызывают в Верховную Раду — в штаб Партии регионов. Тогда Янукович сказал немного нецензурно, я так понимаю, что там уже было дело принципа: «Значит так, я тебе предлагаю следующее — до сентября поработаешь, потом не понравится — пошёл ты. Но сейчас ты просто обязан взять этот мандат». Охранник со мной в Центризбирком, я написал заявление, со мной в номер, я переночевал, а утром в Раду меня привели. Вот так я и стал депутатом Верховной Рады Украины.

Конечно, это смешно сейчас вспоминать. Но если бы я знал, что потом будет, не знаю, может быть, из гостиницы сбежал. Потому что представить себе, что — законодатель, высший орган власти 47-миллионной страны, и то, что мы там делали, что там происходило, и то, с какой подлостью сталкивался, — это представить себе просто нельзя.

Надо отдать должное Алексею Михайловичу Чалому. Он мне очень помог, чтобы я всё же остался в Верховной Раде, потому что пока я там проработал первый месяц, я ходил как наивный телёнок с выпученными глазами, я действительно ничего не понимал. Мне это было неинтересно, у меня здесь не всё получалось с этой 35-й батареей, потому что общественный совет начал уходить в другую сторону, туда начали вклиниваться другие люди. А я это болезненно воспринимал. И плюс я пообещал ещё людям, что я в этой части помогу. И я решил осенью уйти, как обещал Януковичу.

У нас с Чалым были давние отношения. Что мне нравилось в нём — он очень много занимался защитой города. У него было огромное количество культурологических проектов, которые он финансировал, — мало кто об этом знал. Вот его очень беспокоила тема истории, языка, культуры, проекты по восстановлению памятников, которые вокруг города.

Кстати, он помогал мне — финансировал газету «Территория М». Мы в офисе её выпускали. Я очень хотел сформировать своих молодых журналистов на базе филиала МГУ. Долго мы её тянули, лет 5, но почему-то не получилось. Но это так — небольшая часть, а он делал десятки таких проектов, и что меня удивляло, он тратил свои деньги и об этом никому не говорил, всегда находился в тени, всё время говорил: не упоминайте меня, не упоминайте.

И мы летом как-то с ним встретились. Мы обсуждали вопросы по 35-й батарее, и я сказал, что займусь проектом, когда вернусь.

 – Почему вернёшься?

 – А что там делать?

– Так, подожди, у тебя же там такие рычаги, это же высший орган власти, у тебя же центральное телевидение, газеты.

 –  Да меня там на ноль помножили. Никто со мной не считается, там группировки, там есть уважаемые люди и так — кнопкодавы. Тебе сказали — лежать-бояться и ничего не делать.

— Да почему, используй возможности.

И вот во время летних каникул в ресторане «Белая гвардия» собрали учителей истории севастопольских, там было сформировано открытое обращение к министерству просвещения Украины о недопустимости искажения истории по учебникам истории. Подписалось около 90 человек. Я туда прихожу, сидят больше 100 наших учителей, реально меня ждут и слушают, что я говорю. При том, что я чувствую себя крайне неловко, потому что я не знаю, как это всё потом реализовать.

Вот это письмо составили, мы его направили в министерство. Тогда, конечно, многие учителя пострадали, их за это уволили. Но дело очень громкое было, мы в центральной газете письмо опубликовали. У меня уже появился инструмент, который начал работать. Тогда меня эта идея защиты культурных ценностей и защиты Севастополя сильно захватила. Ведь на самом деле со мной сделать ничего нельзя же, я неприкасаемый. Я как бы могу делать и говорить, что угодно. Но просто так в Верховной Раде к трибуне не попадёшь, и просто так на канал не попадёшь. Первые два года везде нужно было за это платить. Вот такая у нас демократия была. Мне в этой части очень сильно помогли, и когда в партии разобрались, что меня нельзя прихлопнуть, что я позволяю себе говорить то, что им мешает, — со мной было уже очень тяжело справиться.

Слово и дело

Что меня тогда возмущало, что идеи Партии регионов, с которыми мы шли к избирателям — защита языка, государственный статус, культурные ценности, с Колесниковым [Борис Колесников — украинский магнат и политик, один из ключевых представителей Партии регионов] у меня был жесточайший конфликт, он хотел эту тему вести. А тогда погиб Кушнарёв [Евгений — депутат Верховной Рады от Партии регионов и бывший глава Харьковской области], который этим делом занимался, — я чётко понял, что это был манок, который просто нужно было на выборы поднимать и бросать его. А я в это честно, искренне поверил, понимал, что это нужно и мы за это отвечаем.

И второй вопрос — стадион Черноморского флота. Севастопольцы не очень помнят и не очень знают, но в 2006 году этот стадион как военный городок Минобороны Украины был передан под коммерческую жилую застройку. Я об этом узнал от председателя федерации футбола <Александра> Красильникова, который попросил меня помочь защитить стадион. Я ему сказал, что вопрос закрыт. Он мне: «Ты же депутат, решай».

Я этим стадионом занимался два созыва. Это было просто нереально. Суды первой инстанции проигрываем, суды второй проигрываем. К тому времени я — член комитета по делам правосудия. Депутатские запросы тогда они ещё решали. Мою жалобу направили в комиссию по приватизации государственной собственности. А проблема в чём: это же военный городок — с одной стороны, он не подчиняется гражданским законам, а с другой стороны, есть закон, запрещающий перепрофилирование спортивных объектов либо их уничтожение, если не построено что-то взамен. Но передали же не стадион, передали военный городок. Вот на этом каламбуре, тогда <Анатолий> Гриценко министром обороны был, у нас с ним очень серьёзный конфликт был. Но, откровенно говоря, к депутатам как бы с уважением, по крайней мере, с пиететом относились, пинка ещё не давали тогда, чтобы ты вылетел из кабинета.

В итоге я использовал полномочия как человек, который отвечал за формирование судейского корпуса. Председатель комитета мне в этой части помог, мы поговорили с председателем Верховного суда. У меня была доверенность представлять интересы Севастопольского городского Совета. Там были глобальные деньги завязаны. В итоге председатель говорит, он тоже зависел от меня и от моего представительского комитета: «Я могу вернуть обратно это дело. Но ты понимаешь, ко мне какие люди звонят. Дай мне инструмент, почему я не могу тебе отказать. Ты можешь мне здесь устроить, что у нас общественность штурмует».

Я к Красильникову. Два вагона болельщиков привезли с транспарантами «Спасём стадион!», и перед зданием Верховного суда Украины наша Севастопольская федерации футбола провела этот митинг. И председатель суда вернул дело на новое рассмотрение. И опять по кругу пошло. Представляете себе, на той площадке построить 5-6 высоток. Это золотое дно. Ничего выносить не надо и все коммуникации есть. Высшая точка. Понятное дело, сколько это всё стоило и какие там люди были завязаны. В партии по этому поводу надо мной все смеялись.

Опять дело первой инстанции. Я прихожу к нашему председателю и говорю: «Слушайте, это же незаконно». А он мне: «А ты что хочешь, чтобы меня с работы сняли? Я не могу. Хочешь — там, наверху, договаривайся».

Апелляция тоже ничего не решает. Я опять в панике к председателю Верховного суда. Я уже заматерел, у меня уже есть материалы, как сказать – компроматы определённые на определённые действия. Мы опять договариваться приходим. Я говорю: «Слушай, надо как-то решать вопрос, потому что, во-первых, меня обратно в город не пустят. Во-вторых, это дело для меня принципиальное — это стадион». Говорит: «Давай, как в прошлый раз, — мне людей».

Но на этот раз мы из Севастополя никого не везли, дорого. Мы нашли в Киеве группу поддержки — около 200 человек. Федерация дала деньги. Людям сделали горячее питание, сделали транспаранты, кричалки — и они выстрелили. И Верховный суд через три года второй раз вынес решение о незаконности передачи спортивного объекта под жилую застройку.

Дальше что? Кто-то же должен это двигать. Отменили сделку. Но территория военным городком остаётся.

В дело вступает комиссия по приватизации — там бóльшая половина западенцы, бютовцы. Я им говорю: «Слушайте, а вы знаете, чьи там интересы?» – «Чьи?» – «Наших ребят из Партии регионов. Поэтому, если вы проголосуете, у них деньги уйдут».

Такие хохмы часто происходили.

В итоге комиссия по приватизации голосует за то, чтобы изъять из собственности Вооружённых сил Украины спортивный городок — «Стадион Черноморского флота» и передать его городу. Я готовлю постановление Верховного Совета. Это единственное, больше таких не было. Верховная Рада Украины приняла постановление о передаче конкретного стадиона в Севастополе из собственности ВСУ в собственность города.

Когда стало понятно, что это заходит, утром ко мне в кабинет приходят уважаемые люди с чемоданом зелёных денег. Говорят: «Слушай, давай договоримся, ты не вякай, а мы это постановление снимем».

 «Ребят, я в Севастополь не вернусь, это для меня принципиально. Это же стадион». В итоге я протащил такое решение. Но знаете, что самое смешное, самое удивительное. Я после этого решения три года не мог передать стадион в собственность городу. Тогда у нас был очень хороший глава города, но, судя по всему, к нему нашли подход и объяснили, что этот стадион лучше не брать. И мне два года севастопольская администрация даёт ответы: дайте экономическое обоснование необходимости передачи этого стадиона в собственность города. Уже решение законодательного органа и кабинета министра Украины принято о передаче, а город не принимает. Вот такой абсурд.

Поэтому сегодня, когда на стадионе Черноморского флота реконструкция идёт, я счастлив. Только ради этого стоило более 10 лет мучиться в этой Верховной Раде, хотя много чего интересного и хорошего удалось сделать.

Продолжение следует…

Беседовал Андрей Киреев