Настоящий Севастополь. Юрий Горячкин: Люди, будьте бдительны!

Если читать этот материал с середины, может показаться, что очередным героем нашего проекта «Настоящий Севастополь» стал профессиональный «морской волк»: тут есть волны, захлестывающие палубу, смерть капитана, красота Амазонки и опасности, подстерегающие путешественников в Африке. Но у главного научного сотрудника отдела гидрофизики шельфа Морского гидрофизического института РАН, доктора географических наук Юрия Горячкина, которого читатели ForPоst хорошо знают как одного из наших экспертов, другая профессия. Она-то и позволила ему побывать в Африке, Южной и Северной Америке и, конечно, досконально изучить родные крымские берега.

Неостывшие угли войны

Детство свое Юрий Николаевич помнит очень хорошо. Сохранилась в памяти и многие бесценные детали, помогающие почувствовать дух ушедшей эпохи. Но не будем забегать вперед.   

«Родился я 3 июля 1955 г. в городе Советская Гавань (ранее - Императорская Гавань) Хабаровского края, на берегу Тихого океана, на Дальнем Востоке России. Отец в то время служил в морской авиационной части командиром эскадрильи транспортных самолетов ЛИ-2. На Дальнем Востоке он остался после войны с Японией, а до этого с 1943 года воевал летчиком пикирующего бомбардировщика ПЕ-2 на Черноморском флоте, освобождал Севастополь, Одессу, Румынию. Служил в 40-ом Констанцском Краснознаменном полку пикирующих бомбардировщиков, которым командовал Герой Советского Союза Иван Егорович Корзунов. Имя Корзунова выбито на доске Героев у Вечного огня в Севастополе. Иван Егорович потом тоже служил на Дальнем Востоке, но рано умер, и отец очень сокрушался по этому поводу», - рассказывает Юрий Николаевич.

Николай Горячкин (слева) с сослуживцами

Родиной отца была Западная Сибирь, если точнее - деревня Ключевая в Новосибирской области. Мама родилась в Суздале, жила во Владимире, окончила Московский институт тонких химических технологий. С будущей женой их познакомил штурман отца. В 1946 году появилась новая семья, которой предстояло жить на Дальнем Востоке. 

Интересный факт: когда полк летом 1945 года летел из Одессы на Дальний Восток, отец попросил разрешения немного отклониться от курса, сделал два круга над родной деревней и сбросил в огород родителей посылку с вещами и продуктами. Для односельчан это стало настоящей сенсацией, и неудивительно: не каждый день в глухую сибирскую деревню прилетает боевой бомбардировщик, который пилотирует бывший соседский мальчишка!   

«За время службы на Дальнем Востоке родители шесть раз меняли место жительства. А в 1956 году отца перевели служить в Евпаторию. На северной окраине города тогда находился аэродром, на который базировался впоследствии переведенный в Качу полк транспортной авиации Черноморского флота. Отец был командиром эскадрильи ЛИ-2, основного тогда транспортного самолета. Отец иногда брал меня с собой на аэродром и даже разрешал посидеть в самолете. А жили мы - отец, мать, я и мой старший брат Игорь - на частной квартире. Помню я себя лет с трех. Первые воспоминания - как мы ходили на море купаться. Я очень любил смотреть на корабли и во дворе дома, где мы жили, играл в них: ездил на трехколесном велосипеде, забрасывал веревку на скамейку, то есть «швартовался» и говорил: «Теплоход «Лабрадор» уходит в море на часовую прогулку!».

Жизнь ребенка в конце 50-х сильно отличалась от жизни его современного сверстника. Но Юрий Николаевич рос в «продвинутой», как сейчас сказали бы, семье: уже в 1959-м у Горячкиных появились стиральная машина, холодильник и телевизор. Все это невиданное богатство привез из Москвы отец.

«Из Симферополя тогда телепередач не было, поэтому папа сделал очень высокую антенну. И к нам приходил милиционер узнавать, не «шпионы» ли мы и не для передатчика ли антенна. Смотреть телевизор собирались все соседи, такая это была диковинка».

В 1959 году семье дали двухкомнатную квартиру в новом доме. 

«Сейчас эта улица называется Казаса, в честь известного врача, жившего в Евпатории еще до революции. А тогда называлась 1-ой Пригородной. Практически сразу за домами начиналась степь, только вдали виднелись постройки у озера Майнаки. Мы, мальчишки, ходили в степь ловить сусликов и ядовитых пауков-тарантулов.  Тогда платили какие-то деньги за уничтоженного суслика, но нам так и не удалось поймать ни одного. Рядом с нашим домом был хозяйственный двор «Управления курортами» с настоящей кузницей и конюшней с лошадьми. Нас, мальчишек, эти места манили как магнитом. Мы смотрели, как работает кузнец, изготавливая подковы для лошадей и другие изделия, заходили к лошадям, гладили их. В то время небольшие грузы перевозили телегами.  Здесь же располагалось так называемое «Солдатское поле» – остатки построек воинской части. Тут можно было на стрельбище найти гильзы, пули и другие интересные вещи. Уже взрослым я узнал, что здесь в октябре 1941 года немцы собрали евреев перед тем, как их расстрелять на Красной Горке…»

Буквально сразу после переезда семьи в новую квартиру полк, в котором служил отец, перебазировали в гарнизон Кача.

С мамой на пляже

«Отцу предлагали квартиру там, но он отказался и каждую неделю уезжал на службу. Точнее, со службы приезжал в воскресенье в Евпаторию, и то не каждую неделю. Ездил на военном «газике» с еще несколькими офицерами, которые тоже жили в нашем доме. Несколько раз я и ездил с ними в Качу. Тогда это была непростая поездка, поскольку дорога от Сак до Севастополя была грунтовой. В Севастополе тогда многие здания еще были не восстановлены и лежали в руинах. Летом я проводил на Каче много времени -  останавливался у папиного штурмана Яна Лемберского, фронтовика, который позже уехал в Москву и работал в аэропорту Домодедово, а потом переехал в Израиль. Он прожил долгую жизнь и умер в 2020 году, в возрасте 98 лет. Мне сообщил об этом его сын, мой друг детства Саша, который в отличие от отца вернулся из Израиля и сейчас живет в Новосибирске».

Военные и их семьи составляли основной костяк района. И многие из них были связаны с авиацией.

«В том числе в нашем и соседних домах жили четыре Героя Советского Союза - очень обаятельный и симпатичный Борисов Михаил Владимирович, Васильев Анатолий Николаевич, Казаков Михаил Николаевич и Пасынков Григорий Васильевич. Борисов известен тем, что, уже будучи Героем Советского Союза, 4 мая 1945 года совершил решающую атаку, потопившую в Свинемюнде немецкий линкор «Шлезион». Если учесть, что в то время живых Героев Советского Союза были примерно 5000 человек на весь Советский Союз, то у нас их процент был просто очень большим. Да и другие соседи были очень заслуженные люди: например, полковник, летчик Аркадий Константинович Свиридов. У него было много боевых наград, а первым орденом Боевого Красного Знамени он был награжден ещё в 1938 г. за бои в Испании в 1937-1938 годах. И что очень важно, никто из них никогда своими заслугами не бравировал».

Одним из самых ярких детских воспоминаний стал день, когда в космос полетел первый в мире космонавт – Юрий Гагарин.

Так жители СССР радовались полету первых космонавтов

«Это был очень теплый, солнечный день. И когда по радио утром объявили эту новость, все высыпали на улицу, кричали от радости и обнимались. Было какое-то общее единение людей -  мама потом говорила, что она такое ощущала только в день окончания Великой Отечественной войны. Детьми мы вообще много времени проводили на улице. Обычно играли в войну, разделившись на «наших» и «немцев», причем немцами никто быть не хотел. Война относительно недавно закончилась, и у людей всё было свежо в памяти. Жили тогда в общей массе бедновато. Лучше всех военные, а хуже всех одинокие женщины с детьми, таких после войны было много. На углу улиц Пригородной и Демышева стоял убогий домик, там жили старик со старухой. Жили они в такой бедности, что прямо сердце сжималось от жалости. Мы у них покупали семечки. По квартирам часто ходили нищие, просили хлеба или какие-нибудь вещи. Много было цыган, они тоже ходили по квартирам, а у моря торговали самодельными мячиками, сделанными из опилок и цветной бумаги. И очень много было инвалидов, в том числе детей на креслах-каталках – последствия эпидемии полиомиелита 50-х годов. Сейчас эта болезнь, к счастью, забыта, а тогда была очень распространена, и детей везли лечить грязью в Евпатории и Саках».

Совсем другая жизнь

Тогдашняя Евпатория сильно отличалась от нынешней: вплоть до конца 60-х многие улицы были не заасфальтированы, и летом тучи пыли поднимались за проходящими машинами. Только в центре да в курортной части лежала брусчатка, сохранившаяся с дореволюционных времен. По городу ходили ещё дореволюционные трамваи с деревянными скамейками, а на бронзовой табличке возле водителя было написано «Его Императорскаго Величества вагоностроительный заводъ в Мытищахъ». Из-за проблем с водой в городе было мало зелени - ситуация изменилась только в 60-х, после появления в Евпатории водовода из Ивановки.

«Люди тогда жили гораздо дружнее, чем сейчас. Город был небольшой, многие друг друга знали и близко к сердцу принимали всякие беды. С покойниками прощались во дворах, обычно приходило очень много людей.  Хоронили на кладбище на восточной окраине города, гроб или несли на руках, или везли на машине или телеге, под духовой оркестр, через всю улицу Революции. Только когда в начале 60-х, когда открыли кладбище на Северной окраине, гробы без процессий стали возить на грузовых машинах. И многие возмущались: «Возят людей, как дрова…». Машин тогда в городе было мало, людей на улице тоже - оживала Евпатория только летом».

С чем тогда в Крыму не было проблем, так это с рыбой.

«Ее в море было намного больше, чем сейчас. По квартирам ходили женщины и предлагали камбалу или кефаль, стоила она недорого. Рыбу можно было купить и у причалов, дождавшись рыбаков. В море у дачи Терентьева (санаторий «Золотой берег»), возле порта и на Новом пляже стояли кефальные «заводы» (сетевые ловушки на вбитых в дно столбах). Летом, по утрам мы с ребятами часто ходили собирать крабов, которые ползали прямо у береговой линии. Одним из типичных сувениров Евпатории был каменный краб в угрожающей позе на деревянной подставке. Таким же популярным сувениром были и засушенные морские коньки. Тогда мы не понимали, что своими руками уничтожаем фауну Черного моря...»

Так выглядела когда-то набережная Евпатории

Летом 1961 года состоялось первое у жизни нашего героя большое путешествие: Горячкины поехали к родственникам в Сибирь, а по дороге заехали в Москву и Владимир.

«До сих пор осталось чувство, что тогда мне открылся какой-то другой, «большой» мир. В Москве мне больше всего запомнилось посещение Мавзолея Ленина, в который мы с братом и бабушкой стояли почти целый день в очереди. Очередь начиналась в Александровском саду, у Троицких ворот, извиваясь по дорожкам. Двигалась очередь довольно быстро, но все равно нужно было потратить день, чтобы попасть внутрь Мавзолея. Тогда там еще лежали и Ленин, и Сталин. Сталин выглядел как живой и похожим на свои портреты, а вот Ленин нет. А буквально через пару месяцев Сталина вынесли из Мавзолея и похоронили рядом. Ровно через 50 лет я снова посетил Мавзолей. Идущая за мной иностранная группа, которую досматривали у рамки с металлоискателем возле Исторического музея, отстала от меня метров на 500, и на этот раз я в Мавзолее был вообще один».  

Из окна квартиры маминой сестры были видны башни Кремля - дом стоял на Кремлевской набережной. А спустя несколько дней была Сибирь, поездки в тайгу и прочая экзотика.

«Там я впервые поймал щуку в реке - мы рыбачили вместе с дедушкой. Ещё навсегда запомнился ни с чем не сравнимый вкус хлеба, который испекла бабушка, прошло больше полувека, а я до сих помню его».

А вот открытие Крыма было еще впереди. Что это не только степь, наш герой понял в 1963 году, когда в семье появился автомобиль. По тем временам это было большой редкостью.

«Это был почти новый Москвич-407 синего цвета. Оформлять покупку мы поехали в Ялту -  только там тогда можно было это сделать. И я впервые увидел крымские горы и леса. С этого времени мы стали часто ездить в горы и на рыбалку, главным образом, на озеро Донузлав. Его только что соединили с морем, прорыв песчаную перемычку, и в первые годы здесь было очень много рыбы. В первый наш приезд на рыбалку, папа, мой брат Игорь и я поймали более 100 глоссиков. Рыбачили со спасательной авиационной лодки ЛАС-3 - очень удобной. Но с каждым годом рыбалка делалась все хуже, да и видовой состав рыбы в озере менялся. Тем не менее, каждое лето мы практически каждую неделю ездили сюда, иногда с ночевкой. Здесь была и рыбалка, и подводная охота, которой я с братом увлекался. Тогда туда вела только грунтовая дорога, поэтому за машинами тянулся огромный шлейф пыли».

В 1962 году мальчик пошел в школу. И сразу же записался… в балетную студию.

«Туда записался мой лучший друг - Юра Тарасов. Ну, и я пошел с ним за компанию. Я проходил три года до его отъезда и бросил, а для Юры балет стал профессией - он танцевал в Киевском театре оперы и балета. Одновременно с балетом я ходил заниматься в музыкальную школу по классу фортепиано. Обучение было платное -15 рублей, что было немало, но очень многие родители тогда старались дать своим детям музыкальное образование. Из стен нашей школы вышло много известных музыкантов. Я, например, учился вместе с Сергеем Курёхиным, музыкантом, композитором и аранжировщиком, рано умершим в Ленинграде от редкой болезни. В музыкальную школу я ходить не любил, занимался спустя рукава, но все-таки закончил, прозанимавшись 8 лет. Уже взрослому мне часто снился сон, как я прогулял сольфеджио, и как родители меня за это ругали». 

Евпаторийские школьники начала 60-х

Нагрузка у меня была очень большой, но на основной учебе не сказывалась: до 4 класса Юрий Горячкин был круглым отличником.

«Учиться мне нравилось. Особенно нравилось дежурить по классу и приходить раньше всех. Какое-то необъяснимое чувство охватывало - казалось, что от тебя многое зависит: приготовить мел, тряпку вытереть доску. Смешно, наверное, это сейчас сознавать - но было. Тогда практически всё в школе делали ученики – уборку, мелкий ремонт..." 

А еще наш герой страстно любил читать. До такой степени, что иногда маме приходилось буквально выгонять его погулять. Записавшись в три библиотеки, перечитал практически все имевшиеся в них книги о путешествиях и приключениях: Майн Рида, Луи Буссенара, Жюля Верна, Джека Лондона, Марка Твена и многих других. Читал даже ночью, с фонариком под одеялом, из-за чего ему периодически влетало от мамы.

«В 1965 году, к 20-летию Победы, в стране стали вспоминать и писать о прошедшей войне. До этого времени что-то подобное публиковалось довольно редко. С этого времени я увлекся темой войны и пронес это увлечение через всю жизнь. За свою жизнь прочитал колоссальное количество публикаций, любил расспрашивать участников о войне. К сожалению, во времена моего детства ветераны не любили о ней рассказывать, хотя каждое 9 мая все собирались во дворе нашего дома, чтобы отметить День Победы. А воевали у нас во дворе практически все. На всю жизнь запомнился мне папин приятель, у которого было сильно обожжено лицо.  Он даже говорить толком не мог - губ у него не было. Он горел в самолете. А до этого, папа говорил, был очень красивым парнем. Тогда вообще было очень много инвалидов войны, многие на тележках, без ног, без рук – с обрубками. Страшно всё это было видеть.   Но какого-то особого преклонения перед ветеранами я не помню, как-то всё буднично было. Настоящий ветеранский бум, когда им стали давать различные льготы, возник при Брежневе».

Свой путь

Следы войны были повсюду. Человеческие кости в размытых оврагах или клифах были делом обычным, а морское дно в Каче ими было буквально выстлано. 

«Однажды, плавая там с маской, мой брат нашел настоящую морскую мину времен Первой мировой войны. Её взорвали, оцепив пляж, а потом остатки вытащили на берег. Помню, что она была круглая, с рожками. От взрыва вся ржавчина слетела, и она была как новенькая. На боку была надпись «1912 годъ». За это Игорю дали грамоту, она сохранилась и по настоящее время. Вообще на Каче под водой было очень много боезапаса. Мы ныряли, доставали небольшие снаряды, вынимали из гильз порох, который был совершенно сухим, и жгли его. Это было не опасно, поскольку снаряды были с болванками, а не с взрывчаткой».

Но случались и опасные находки, из-за которых любопытные мальчишки погибали или получали увечья. К началу 60-х относится и увлечение подводным плаваньем.

«Тогда только начали появляться маски, ласты, трубки. Большое впечатление, конечно, на всех произвел фильм «Человек-амфибия». Я ходил на него раза 3 или 4. И, конечно, мы почти все лето проводили на море. Еще играли в футбол и хоккей. Льда в Евпатории, конечно, не было, поэтому вместо шайбы гоняли клюшками теннисный мяч. Коньков тоже не было, тем не менее игра была очень азартной и очень популярной. Тогда в СССР было повальное увлечение хоккеем - даже домохозяйки знали фамилии ведущих игроков сборной СССР!»

Евпатория, 60-е годы прошлого века

Задумываться о будущей профессии наш герой начал примерно с 8-го класса. Музыкальная школа тоже была благополучно закончена и, несмотря на всю неприязнь к ней, пригодилась.

«Я неожиданно увлекся гитарой: тогда как раз настало время повального увлечения музыкальными группами, которые создавались в каждой школе.  Наша не была исключением, и с 9 класса я начал играть на соло-гитаре. Освоил ее самостоятельно, что было не так-то просто. Наша группа играла на вечерах отдыха в школе, и не только в нашей. А однажды нас пригласили играть на платной основе на танцах в санаториях, что мы и делали. Когда об этом узнали мои родители, был грандиозный скандал».   

И все-таки будущее свое Юрий Горячкин мечтал связать не с музыкой, а с морем. Но  поступить в МГУ, где был очень высокий конкурс, не удалось. Пришлось оставить поступление на следующий, 1973 год.  

«С сентября 1972 года я стал работать сначала учеником, а затем электромехаником на авиаремонтном заводе, который и сейчас действует на восточной окраине Евпатории. Туда меня устроил папин друг, начальник цеха этого завода Михаил Потурай. Цех ремонтировал все авиационные приборы самолетов ТУ-22, ИЛ-28, ИЛ-14, БЕ-12. Последний назывался изделие «Е» и тогда еще был новинкой. Однако летает до сих пор, находясь на вооружении Черноморского флота уже больше 50 лет!  Работа была чистая, все - в белых халатах. В мои обязанности входил ремонт указателей закрылков, датчиков выпуска шасси и тому подобное. Я сидел за столом, который был сверху закрыт плексигласовым колпаком – защитой от пыли. Поскольку мне ещё не было 18 лет, то рабочий день был на один час короче. Это было очень кстати, поскольку я начал заниматься с репетиторами по русскому языку и математике.  Получал я около 150 рублей, и когда увольнялся, начальник отдела кадров ворчал: «Зачем тебе куда-то поступать – фантазии это, с высшим образованием много не заработаешь!». И он был прав, в большинстве своем тогда люди с высшим образованием получали меньше рабочих».

Работа на заводе, по словам Юрий Горячкина, дала ему очень многое не только в материальном плане. Появился ценный жизненный опыт, в том числе - общения с рабочим классом.

«В целом это были хорошие люди, готовые всегда помочь в трудной ситуации, с разнообразными интересами, много читавшие. Вообще надо сказать, что читали и обсуждали прочитанное тогда буквально все, хотя доступ к книгам был ограничен большим спросом на них. Помню, как тогда возмущались, что много хороших книг лежат в магазинах на украинском языке, а на русском их нет. Газеты выписывали тоже практически все семьи. Наша семья выписывала «Известия», «Комсомольскую правду», «Советский спорт», «Крымскую правду», «Евпаторийскую здравницу», журналы «Наука и жизнь», «Химия и жизнь», «Техника–молодежи», «Работница», «Приусадебное хозяйство»…плюс чешский журнал «Melodie». В киосках покупали и другие издания, на которые невозможно было подписаться.  Многие издания были ограничены для подписки – хотя тиражи у них были огромные».  

На следующий год наш герой стал студентом географического факультета СГУ им. М.В. Фрунзе.  Специальность - география океанов, тема дипломной работы - циркуляция вод юго-западной части Черного моря.

«Попасть в группу океанологов, которая состояла всего из 7 человек, было очень трудно, но я так этого хотел, что у меня получилось. Впоследствии я стал доктором наук по специальности «океанология» - единственным по этой специальности из сотрудников Симферопольского, впоследствии - Таврического университета. Ещё один мой сокурсник и друг, Женя Годин, до сих пор работает в Морском гидрофизическом институте. Другой сокурсник, Миша Щербаков, ушел из МГИ в политику, был первым секретарем Севастопольского горкома комсомола. Недавно он  умер. И ещё один наш одногруппник, Саша Кондряков, стал директором школы и депутатом Верховной Рады от Севастополя  уже незалежной Украины первого созыва. Остальные тоже, хотя и были распределены по специальности, не остались в ней по разным причинам».  

После 3-го курса началась первая морская практика, проходившая на судах гидрографической службы Черноморского флота.

На первой морской практике

«Мы приехали в Севастополь и поселились в воинской части на ул. Щитовой в Стрелецкой бухте. Я тогда впервые оказался в этом районе, в котором живу многие годы. Тогда на проспекте Октябрьской революции было буквально несколько домов на нечетной стороне, а на четной, возле бухты Омега - несколько частных домиков. Троллейбус №10 большей частью шел по степи, отдельные очаги жилья были в Камышовой, Стрелецкой и других бухтах. На практику я попал на судно «Горизонт». Впоследствии оно было передано в МГУ, переоборудовано в Болгарии и получило название «Московский университет». А после распада СССР его забрала себе Украина. В 1992 году мой товарищ с кафедры океанологии географического факультета МГУ, Виктор Архипкин, приезжал хлопотать, чтобы его не забирали, но так и уехал ни с чем. Потом этот корабль сделал несколько научных рейсов, даже в Антарктиду, в том числе и с сотрудниками нашего института, и закончил свою жизнь в качестве учебной базы курсов для получения морских документов. Я тоже собирался сходить на нём в Антарктиду, но в самый последний момент не сложилось».

Весной 1978 года, будучи студентом 5-го курса, Юрий Горячкин случайно встретил возле своего дома в Евпатории одноклассницу и свою будущую жену Люду Лобышеву. Она вернулась в родной город после окончания Воронежского музыкального училища и работала музыкальным руководителем в детском саду «Лютик».

«Мы стали часто встречаться и вскоре почти все время проводили вместе. Это было очень хорошее время», - вспоминает Юрий Николаевич.

А вскоре произошло еще одно счастливое событие - выпускник СГУ стал сотрудником Морского гидрофизического института. Но прошло совсем немного времени, и его призвали в армию. Служил он в пригороде Ленинграда, в учебном артиллерийском полку - через полгода обязательного обучения его оставили преподавать.

«В моей батарее было около 100 человек, и половина - из Крыма. Остальные из разных мест, но все с высшим образованием. Много было призванных из Средней Азии и Закавказья. Только тогда я понял, насколько серьезный национальный вопрос существует в Советском Союзе. Но вообще-то время, проведенное в армии, для меня было хорошим. В Ленинграде жила сестра моей будущей жены, у неё я переодевался в гражданскую одежду и шел в город, поэтому за полтора года довольно хорошо его изучил. Вернувшись из одной такой отлучки, узнал, что часть сослуживцев срочно отправили в Афганистан, где началась война. В их  числе был и мой товарищ и сокурсник по университету Володя Парафилов. Он вернулся и даже не был ранен (из моих сослуживцев в Афганистане вообще никто не погиб), но переболел гепатитом в очень тяжелой форме».

Именно в армии, вспоминает Юрий Николаевич, он не только впервые осознал наличие в Советском Союзе межнациональных конфликтов, но и увидел признаки явного разложения, которое погубило в конце концов страну. В армии не слишком заботились о ее боеспособности - там процветали чинопочитание, карьеризм и, увы, воровство. Солдатам, посланным на керамический завод «зарабатывать» плитку для строящегося на территории части клуба, задачу формулировали предельно ясно: стройматериалы нужно было частично заработать, частично - украсть.

«Чтобы построить для части клуб из левых материалов, где мы только не работали. Боевой подготовкой практически никто не занимался - на выпускных экзаменах, когда приезжала комиссия, ее поили до изумления, и они ставили всем хорошие оценки. Система была такая: знаешь - получаешь 5, не знаешь - 4. Многое можно рассказать о том времени, но это отдельная тема».

Ветер странствий

Отдельной книги заслуживает и рассказ о путешествиях, совершенных Юрием Горячкиным за время работы в Гидрофизе (так мы будет называть институт во избежание излишней громоздкости). В свой первый рейс Юрий Николаевич отправился в 1982 году, через год после возвращения из армии.

Знаменитый "Академик Вернадский" в одном из рейсов

«В порту Афин нас застало известие о смерти Брежнева. Причем первым об этом сообщил наш лоцман, услышавший новость на берегу. В тот рейс мы ходили на «Академике Вернадском». Это очень известное и очень крупное научно-исследовательское судно - честно говоря, суда такого типа были избыточно большими. На борту находилось по 165 человек, половина - команда, вторая - научный состав. Американцы всегда удивлялись - у них научно-исследовательские суда всегда были маленькими, экономичными, а у нас - махины. «Академик Вернадский» на полном ходу расходовал в день 25 тонн солярки, по сегодняшним ценам это 25 тысяч долларов. Вот я сейчас научный руководитель темы, над которой работает более 100 человек. И на год нам выделяют на закупки 3000 долларов - это несколько часов  хода «Академика Вернадского». А ведь еще были «Михаил Ломоносов», «Профессор Колесников» и два небольших судна, которые ходили по Черному морю. Кроме этого мы арендовали для работы самолеты, а в поселке Кацивели на ЮБК у нас была самая большая в мире океанографическая платформа. Кстати, в 1981 году я был в составе самой первой экспедиции на этой платформе», - рассказывает Юрий Николаевич.

Официально океанографическая платформа в Кацивели была сдана в мае 1980 года, но первая долговременная экспедиция работала на ней с июня по октябрь 1981-го. На протяжении всего этого времени раз в три часа измерялись океанографические и метеорологические параметры, причем параллельно шли испытания аппаратуры - для этого, помимо сотрудников Гидрофиза, на платформе находились люди из Института прикладной физики (г. Горький) и Акустического института (г. Москва).

На океанографической платформе

«Эту бывшую нефтяную платформу переместили из Каркинитского залива на северо-западе Крыма. Бытовые условия там были хорошие - с берега был проведен водопровод, работал душ. Платформа служит до сих пор, уже почти 40 лет, хотя в свое время ей отводили лет 25. А ведь был еще и шторм 1992 года, который ее частично разрушил! Уже в 2000-х поработать на ней приезжали итальянцы, французы, англичане, потому что это действительно уникальная вещь. А за четыре месяца, которые мы провели на платформе, у нас побывали такие люди, что мы в шутку обещали не мыть после рукопожатий руки: создатель атомной бомбы академик Александров, космонавт Гречко, академик Марчук, недавно скончавшийся Патон… Ну и партийное руководство, конечно. А однажды мы видели Брежнева, который в 100 метрах от нас сидел с удочкой. И потом всегда знали, когда он приезжал, потому что к платформе подходило военное судно. И на нем с раннего утра начиналось «веселье»: «Закончить приборку, приступить к политзанятиям! Политзанятия закончить, приступить к большой приборке! Большую приборку закончить, приступить к политзанятиям!». И так целый день».

Психологически, конечно, нелегко было и на платформе. Однажды Горячкин из-за шторма на трое суток остался на ней один. Замерять параметры, напомним, нужно было каждый три часа без перерыва, но он справился.

«Посплю пару часов, потом встаю по будильнику. А меню свое мы разнообразили так: сегодня макароны, завтра вермишель, потом ракушки, после ракушек - рожки или звездочки какие-нибудь. И рыбу ловили - там ее много».

Установка измерителей течений на научно-исследовательском судне "Михаил Ломоносов"

В общей сложности на счету Юрия Горячкина четыре четырехмесячных рейса на «Академике Вернадском», четыре трехмесячных на «Михаиле Ломоносове», еще по четыре на судах «Профессор Колесников» и «Профессор Водяницкий», два рейса на турецком научно-исследовательском судне “Piri Reis” и, наконец, по одному на болгарском корабле «Академик» и наших «Академик Алексей Крылов» и «Эксперимент». И это только рейсы с заходами в иностранные порты. А всех каботажных рейсов, машет рукой Юрий Николаевич, и не упомнишь!  

Церемония в честь перехода экватора

«В основном мы работали в тропической Атлантике. Но больше всего мне запомнился рейс по Амазонке, которую мы прошли от устья, до самых верховий - это почти 2000 километров, примерно как от Севастополя до Питера. Это был один из ботанических рейсов, во время которых мы занимались не только гидрофизическими, но и ботаническими исследованиями, собирали растения для гербариев, музеев и ботанических садов СССР. Для этого всегда использовался «Академик Вернадский» - на его главной палубе находились обширные застекленные галереи, где можно было размещать коллекции. В июле-ноябре 1981-го такие исследования проводились в Индийском океане. Экспедиция посетила Сейшельские и Мальдивские острова, Маврикий, Мадагаскар, Шри-Ланку, побережье Конго и Индии. А в августе-декабре 1986-го пришел черед Амазонки».

В этом рейсе Горячкин был начальником отряда гидрологии и течений. Чтобы пройти по Амазонке без опасных приключений, взяли на борт троих лоцманов. Те очень смеялись, увидев имеющиеся в распоряжении русских моряков карты местности.

«Дельта Амазонки состоит без бесчисленного количества проток, которые постоянно меняют направление. Мы недоумевали, как такой большой корабль, как наш «Академик Вернадский», сможет пройти по таким узким протокам. Но лоцманы успокоили - глубина там метров 30, а мангровые берега представляют собой корни растений, поэтому столкновение с ними не представляет особой опасности. Постепенно все расслабились, стали гоняться по палубам за бабочками необычайной красоты, которых там очень много. Амазонка очень разная - самое красивое, конечно, это дельта. Там корабль проходил настолько близко от берегов, что при желании можно было чуть ли не за кусты хвататься. И однажды на повороте мы, как нам показалось, чуть не попали в аварию. Наш корабль шел, оглашая окрестности ревом сирены при очередном повороте. И вдруг - ответный звуковой сигнал и встречное судно, с которым мы еле-еле разминулись. Чтобы избежать столкновения, «Вернадский» кормой соприкоснулся с берегом, но это только очистило его винты до зеркального блеска». 

А вот с этим встречным паромом с грузовиками океанологи разминулись без проблем

Постепенно по берегам начали появляться домики на сваях. А по ночам берега освещались светом костров, которые разводило местное население.

Ни анаконда, ни другие ужасы, всплывающие в мозгу при слове «Амазонка», путешественникам не встретились. Зато попадались белые пресноводные дельфины, зрение которых устроено совсем иначе, чем у их морских собратьев.

«Городов на Амазонке немного, но среди них - город-миллионник Манаус. Представляете - в джунглях Амазонки вдруг вырастает современный город с небоскребами. Откуда ему там взяться? А все дело в том, что в начале прошлого века там были плантации каучука».

Спустя много лет после этого рейса тот же путь повторила дочь Юрия Николаевича.

«Даша пошла по моим стопам и закончила геофак МГУ. Увидев карту с моими пометками, она загорелась и спустя некоторое время прошла по Амазонке, но уже как турист», - рассказывает Юрий Горячкин.

Впереди новый порт

Не менее интересным был и рейс в Африку.

«Мы изучали маленькие речушки, в которые корабль зайти не мог. Поэтому мы подходили к устью, корабль становился на якорь, а мы на шлюпках шли по рекам. Позже я почти год работал в Гвинее - наш институт делал изыскания под строительство порта Камсар на севере этой страны, где находится крупнейшее месторождение бокситов. Кстати, построили этот порт всего 2 года назад. Корабль, на котором мы туда отправились, раньше ловил креветок, а потом его и еще одно такое же судно купил наш институт. По аналогии с «Академиком Вернадским» и «Профессором Колесниковым» мы в шутку называли их «Профессор Устрица» и «Академик Трепанг». В Гвинее находился филиал нашего Института, построенный Советским Союзом для наших африканских друзей. Здание его было больше, чем наш Гидрофиз. А рядом - коттеджи, в которых мы и жили. По-моему, в разное время там перебывал практически весь наш институт. Но когда мы выходили в экспедицию за пределы территории этого филиала, нас называли смертниками. А не выходить мы не могли - наша экспедиция была заточена под изыскания в диких, труднодоступных местах. Тогда-то я впервые и познакомился с методикой исследований процессов на стыке океана и суши".  

Те, кто следовал принципу «не ходите в Африку гулять», боялись не столько местных жителей, сколько антисанитарии, грязи, болезней и неприятных запахов. Всего этого в Африке было в избытке.

«А нам надо было в самые что ни на есть джунгли. Из столицы мы ходили на своем «Профессоре Устрице» на север, высаживались на берег и работали. Жара там невероятная. Однажды машину, с которой мы собирались бурить, занесло песком. Целый день мы по жаре ее откапывали, а потом пришел кран, просто поднял эту машину, поставил на себя и ушел. Казалось бы, в Севастополе тоже жарко, но сравнить с Африкой невозможно. Там два сезона - сухой и дождливый, и у обоих свои «прелести». В сезон дождей очень высокая влажность - утром просыпаешься, видишь идеально голубое небо, где-то к обеду начинают появляться тучки, к часу-двум все затягивает страшной темнотой и начинают бить молнии. И проливной дождь, который длится или до позднего вечера, или до утра. В мой день рождения, 3 июля 1990 года, выпало 150 мм осадков. А в Севастополе их выпадает где-то 380 в год».

Сухой сезон приносит другую крайность: сушь и гонимый ветром песок, через который даже солнце разглядеть трудно.

«Эта пыль доносится и до Амазонки - иногда наш корабль весь был в желтой пыли из Сахары, а ведь это другая сторона океана! До Севастополя тоже иногда долетает, обычно в январе-феврале. Но для нас это не частое явление - пассат постоянно дует в сторону Южной Америки, а сирокко, который несет пыль нам, ветер довольно редкий".

Жизнь местного населения, судя по рассказам собеседника, довольно причудлива. На сделанных в Гвинее фотографиях, например, можно увидеть долбленные из цельного дерева лодки, на которых предки современных гвинейцев плавали века назад, а на лодках - мощные моторы Yamaha. Еще одна страна контрастов!

Почувствовать море

Коллектив Гидрофиза в те годы состоял из 1000 человек, включая экипажи судов. В рейсы, вспоминает Юрий Николаевич, ходили все, включая вахтеров, библиотекарей и уборшиц. Это кажется удивительным, но Горячкин уверен, что это решение руководства института было правильным.

«У Бориса Алексеевича Нелепо была такая политика: все должны почувствовать море и понять, чем институт занимается. И это действительно влияло на работу и на атмосферу в коллективе. Помню, однажды был сильный шторм. Захожу в каюту, а там, вся зеленая от качки, лежит начальник планово-финансового отдела. Увидела меня и говорит: «Юрий Николаевич, я раньше думала, что вы слишком много денег получаете. А теперь поняла, что это копейки!». Укачало ее так, что она уже прощалась с жизнью. Но то был рядовой шторм. А были случаи, когда и мы думали то же самое».

Случай, о котором говорит Горячкин, произошел севернее Канарских островов. То путешествие ученые совершали на корабле «Профессор Колесников».

«Мы его называли «утюгом». «Колесников» был рассчитан на Черное море и на ограниченное судоходство, а его в Испании переделали в океанографическое судно. И он все время ходил с креном или на левый, или на правый борт, потому что подводная часть у него совсем маленькая, и его все время наклоняло ветром. Страшно было смотреть на него. А тут такой шторм, двое или трое суток мы только на волну работали. А у «Колесникова», в отличие от «Вернадского», один винт, одна машина. Если бы что-то с ней случилось, нам хана. И все это время мы принимали SOS от рыбаков, которые были вокруг, но сделать ничего не могли. Судно поднимается, поднимается на волну, а потом – резко вниз. Дух захватывает, как на качелях или в скоростном лифте. Из рубки это выглядит очень впечатляюще: впереди гора, и «Колесников» медленно-медленно поднимается на эту гору. Потом зависает на 10-15 секунд, словно думает - переворачиваться или нет? А потом вниз - у-у-у...»

Вдобавок ко всему штормом частично оторвало одну шлюпку, которая находилась как раз над каютой нашего героя. Выйти на палубу было невозможно, и двое суток несчастную шлюпку с грохотом кидало туда-сюда. Заснуть удалось только на третьи сутки, когда организму уже было все равно.

Так севастопольцы провожали научно-исследовательские суда в рейсы

Такие приключения не были редкостью - «прихватывало» океанологов не раз, в том числе и на Черном море. А это, по словам моего собеседника, не менее опасно.

В порту Лиссабона на копии судна Васко да Гама, построенной известным путешественником Тимом Северином

Тут, конечно, самое время отвлечься от морских приключений и посокрушаться о прежнем величии Морского гидрофизического института и о явном спаде интереса государства к океанологии. Но подобные процессы, по словам Юрия Николаевича, происходят во всем мире. И ученые из США точно так же недовольны своим государством, потерявшем интерес к их исследованиям. А главной причиной обильного финансирования океанологических исследований в прежние годы, утверждает Горячкин, был вовсе не чисто научный интерес - в первую очередь океанология обеспечивала нужды военно-морских сил.  

«Это совершенно нормально - наука должна приносить практическую пользу, - говорит он. - Моя кандидатская была посвящена внутренним волнам Северной Атлантики. Это была работа по теме Государственного управления навигации и океанографии, и защищать свои работы мы ездили в Питер. На докладах в зале сидели командиры атомных ракетоносцев. То же самое и с космосом - вы же не думаете, что его осваивают только из стремления человечества в неведомые дали?»

На научно-исследовательском судне "Профессор Водяницкий"

Изменились за последние десятилетия и методы исследований - спутники и широчайшие возможности математического моделирования отменили необходимость «макать» приборы в море каждые три часа. Так что перемены были неизбежны, и они произошли. Ну а пик интереса к океанологии во всем мире пришелся на 60-80-е годы прошлого века.

«В 1989 году мы заходили в США - сначала в Бостон, потом в Вудс-Холл, где находится известный океанографический институт. Посмотрели, как они живут, братались с коллегами - в разгаре как раз была перестройка, и отношения между странами казались хорошими, как никогда», - вспоминает Горячкин.  

С американскими коллегами

У берегов США советские океанологи пережили еще одно приключение - во время очередного шторма приняли сигнал SOS от команды яхты, капитан которой получил сильную травму. Поспешив на помощь, они перенесли капитана на борт «Вернадского» и доставили в Нью-Йорк, но это не помогло - пострадавший скончался еще до прибытия в порт.

«Мы подошли к Нью-Йорку на следующий день м. На рейде к нам подошел катер береговой охраны и забрал труп», - вспоминает собеседник.

Перестройка принесла не только потепление между СССР и Западом, но и заметное охлаждение власти не только к океанологии, но и к науке вообще. И распад СССР этот процесс только усугубил.

«Финансирование все уменьшалось, а примерно с середины 90-х годов началась полная разруха. Нас перевели на двух-трехдневную неделю, и жили мы тем, что разгружали наши пароходы, которые ходили в Стамбул. Сколотили бригаду грузчиков, и каждую неделю у нас было 2-3 разгрузки, за каждую из которых мы получали больше, чем в институте за месяц. Вот тогда я сорвал себе спину. Мне было лет 40, но были в нашей бригаде и 60-летние - выживать-то надо было всем. Мы шутили, что берем в бригаду только выпускников МФТИ и МГУ, другие у нас не котируются. Некоторые сотрудники института ушли в бизнес, но особого успеха никто не достиг».

Юрий Николаевич тоже попробовал себя в качестве «челнока», или, как говорили в Севастополе, «мешочника» - возил в Турцию детские игрушки, которые выпускал завод «Парус». И благодаря этому чуть не стал участником боевых действий.

«Однажды мы решили ехать через Грузию, еще не зная, что там вот-вот начнется грузино-абхазский конфликт. Мы были последними, кто на «Комете» вырвался из Батуми. Посадка на нее напомнила кадры фильмов об эвакуации белой армии из Севастополя в 1920 году, Кстати в фильмах погрешили против истины - та эвакуация была хорошо организована. У нас же была стрельба, вооруженные люди гнались за «Кометой», а следующую «Комету» вообще потопили. Это была целая история, о которой можно рассказывать долго…»

Родные берега

Жизнь института начала стабилизироваться только в 2000-х. Возобновились рейсы, хотя и не столь дальние. В это же время Юрий Николаевич стал ещё и сотрудником Черноморского филиала МГУ и Морского отделения УкрНИГМИ. Сейчас в филиале МГУ преподают в том числе и его студенты. Сам же он по-прежнему трудится в родном институте, сейчас - в качестве главного научного сотрудника и главного редактора научно-теоретического журнала "Экологическая безопасность прибрежной и шельфовой зон моря". И занимается берегами Крыма с не меньшей отдачей, чем когда-то океанографией тропической Атлантики, Черного и Средиземного морей.

«Я трижды кардинально менял направление своих исследований. Начинал с изучения внутренних волн Атлантики, затем - Средиземного и Черного морей, а последние 15 лет занимаюсь береговой тематикой. Хотя с ней мы соприкасались и раньше, сотрудничали с Крымгеологией и Институтом минеральных ресурсов. Сейчас этих организаций уже нет. Их разогнали еще при Украине, а они бы очень пригодились сейчас, особенно для решения водной проблемы. Смена направлений деятельности - это тоже нормальный процесс, и на Западе именно так и происходит. Во-первых, это хорошо расширяет кругозор, не дает ученому застояться. Ну и потом - некоторые проблемы ведь все-таки решаются, а значит, утрачивают свою актуальность», - поясняет Юрия Николаевич.

На болгарском судне "Академик"

Разговаривать с ним всегда очень полезно и невероятно интересно, о чем бы не шла речь - о будущем береговой линии Севастополя или о несуразности и нелепости некоторых проектов, реализуемых на территории Крыма не знающими его особенностей людьми. Воспринимать происходящее равнодушно Горячкин не может. И не просто переживает, а борется против непорядка, в чем бы он ни выражался - в стремлении забетонировать берег в Саках или замазать цементом севастопольские подпорные стены. Проекты набережных в Евпатории и Саках, кстати, сейчас корректируются, и это - заслуга севастопольских ученых. В первоначальном же своем виде эти проекты неизбежно погубили бы пляжи, - уверен Юрий Горячкин.

О происходящем в Севастополе он тоже может сказать многое. Но материалов, посвященных Немецкой и Языковой балкам, берегоукреплению Херсонеса и оползням на Северной стороне, на ForPost не один десяток. Поэтому сегодня - о самом главном.

«Люди, будьте бдительны! - призывает Юрий Николаевич. - Я не шучу - мы можем потерять то богатство, которым нас одарила природа. Сейчас весь мир стремится максимально сохранять природные ландшафты - бетон давно уже всем надоел. А у нас стараются закрыть берега бетоном, не понимая, что после этого к нам никто приезжать не будет. Ценность Крыма в его первозданности, в его красивейших природных ландшафтах. Без них мы никому не будем интересны. Попытки «облагородить» побережье начались не вчера - еще 15 лет назад итальянский ученый, посещавший океанографическую платформу, сказал - как у вас тут все изуродовано! Да, в Италии тоже есть участки очень плотной застройки береговой линии. Но это то, что строилось давно, в прошлые годы, а сейчас люди стали смотреть на вещи совершенно иначе. А у нас и сейчас стараются застроить каждый клочок земли».

Знаменитые "фавелы" в Каче

Идея построить сплошную набережную от Евпатории до Донузлава, подчеркивает ученый, тоже родилась не случайно: российское законодательство запрещает строить в 500-метровой прибрежной зоне, но только если нет набережной. В противном случае строительство можно вести прямо за парапетом. Так в угоду чьей-то выгоде уничтожается невосстановимое богатство Крыма и Севастополя. А ведь даже недостатки, уверен Горячкин, могут стать достоинствами при правильном отношении. Ту же Языковую балку можно было показывать туристам как самый большой оползень в Крыму. Миру известны и не такие примеры предприимчивости!

«Однажды в Турции, где мы проводили изыскания для турецких партнеров, я ехал из Измира в Эфес и увидел небольшую заасфальтированную площадь с камнем посередине. А возле него - группу туристов. Оказалось, что на этом камне якобы сидела Мария Магдалина. И все туристы возле него останавливаются, фотографируют, покупают сувениры, заходят в кафе. Была Мария Магдалина или не была, сидела она на том камне или не сидела - дело десятое. А у нас миллион бесценных артефактов и природных богатств, которые мы не ценим и не используем», - с горечью говорит Юрий Николаевич.

С бывшим директором МГИ академиком Ивановым в день его 70-летия 

Еще раз подчеркнем: недопустимое отношение к побережью Крыма началось не в 2014 году. О нем Юрий Николаевич писал и раньше - например, в 2012-м, когда инициаторы издания монографии о берегах Европы из Англии и Италии попросили его написать главу о берегах Украины. Эта монография называлась «Эрозия берегов и берегозащита в Европе». 

«Первый экземпляр монографии, который мне прислали из Англии на Национальную академию наук Украины, до меня не дошел - видимо, кому-то приглянулся. Второй прислали с курьером уже на мое имя. Кстати, редактор этой монографии Аллан Вильямс приезжал сюда в 2013 году, чтобы убедиться, что все так, как я написал - не поверил сначала. И что самое интересное - мы с ним поехали на место Альминского сражения и нашли на монументе фамилию его предка - Вильямс. Он был очень взволнован и пообещал разузнать о своем родственнике как можно больше».  

Но вернемся к крымским берегам, неразумное освоение которых, как было сказано, началось задолго до 2014 года (говорим это специально для известной категории лиц). Но у Украины, говорит Юрий Николаевич, никогда не было таких финансовых возможностей, как у России. И эта бедность, как ни парадоксально, спасала берега. Сейчас же безумность некоторых гигантских проектов просто поражает.

Чтобы обладать всей полнотой информации о происходящем в Крыму и Севастополе, Юрий Горячкин и его коллеги создали сайт, который так и называется - «Морские берега Крыма». Здесь можно не только найти информацию о их работе, но и оставить сообщение о непорядке. И люди пишут, и пишут много, особенно из западной части полуострова - из Евпатории, Сак, Оленевки, Мирного, Поповки, Штормового…  

«Возле Оленевки есть уникальная пересыпь, которую тоже решили забетонировать. Жители приехали ко мне, потом провели сход, на котором высказали свое отношение к этой затее. Проектировщики из Питера звонят мне и спрашивают - а как это нужно проектировать? Я говорю - а вы на место выезжали? - Нет, это далеко! Вот так у нас все и делается. Порой люди просто переписывают то, что было написано совсем для другой местности. Почитайте Генплан Евпатории, который разрабатывали специалисты из Новосибирска - там говорится, что „в зону затопления паводками попадают практически все населённые пункты”. А дальше речь идёт об оползневых процессах „на крутых склонах рек” и об увеличении пропускной способности этих рек (видимо, в целях судоходства). Вы в Евпатории хоть одну реку видели?»

С профессором Е.И. Игнатовым

Наш герой уверен: разрабатывать отдельные проекты без учёта общей схемы защиты крымских берегов вообще неправильно, потому что вмешательство человека в одном месте чревато проблемами в другом. Нужна единая схема природопользования в береговой зоне, своего рода Генплан побережья. Об этом ученые говорят давно, но их, увы, не слышат. Проблески надежды, по словам Юрия Николаевича, появились весной этого года, когда Гидрофиз посетил тогда ещё врио губернатора Михаил Развожаев. Но эти надежды так и не осуществились.  

Но довольно о грустном, ведь «Настоящий Севастополь» - проект в первую очередь о людях, которые любят этот город и в меру сил стараются сделать его лучше. А работой богатая на приключения жизнь Юрия Николаевича не ограничивается. У него дружная семья, сын закончил СевГУ, сейчас - менеджер IT–фирмы в Севастополе. Дочь после окончания геофака МГУ работает в Москве, в известной фирме KPMG, занимается проблемой внедрения в России Парижского соглашения об изменении климата. Подрастают трое внуков.

С любимой женой в канун 2008 года

И пусть далеко не все свои взгляды моему собеседнику удалось отстоять, не все любимые места защитить, - довольно и того, что он старался и старается сделать для этого все, что может. Принцип «делай, что должно, и будь, что будет» стар, но не менее верен, чем в былые времена. И если бы ему следовало как можно больше людей, мы жили бы совсем в другом мире.

Ольга Смирнова