В мае этого года я выложил рассказ из раздела "Военные истории". Хотелось бы продолжить эту тему.

До завтрака оставалось полчаса. Лейтенант морской авиации, Евграф Рыжов, не торопясь вышел из казармы, где он только что переоделся, точнее сказать оделся, после утренней зарядки и умывания. И хотя война шла уже месяц, летчики все равно каждое утро, если позволяло время, совершали небольшую пробежку, а потом обильно поливали друг друга водой. Но иногда свои коррективы вносили налеты немецкой авиации, и тогда приходилось совершать небольшую пробежку к самолету, а вместо обливания водой обильно обливаться потом. Но появление вражеских самолетов утром было скорее исключением, чем правилом, по утрам фашисты имели привычку отсыпаться после ночных вылетов. Это потом, когда будет идти штурм города, фашистские бомбардировщики будут летать круглосуточно, а в самом начале войны полеты немцев были подчинены распорядку дня. Соответственно и у наших соколов утро проходило более или менее спокойно. Евграф просто обожал эти утренние часы, когда солнце еще не успевает накалить землю, когда воздух пропитан прохладой и свежестью. Но вот после завтрака, ближе к десяти часам, воздух уже не будет таким мягким и приятным, он будет бросать вам в лицо пригорошни горячего крымского воздуха, от которого не спасает даже тень деревьев. Хотя в конце июля жара не такая сильная, как в июне, но все равно, +32 или +34 в тени – это значит похолодало. Рыжов не торопясь добрел до лавочки, стоявшей в тени деревьев, в стороне от казарм. Казармы были еще дореволюционной постройки, двухэтажные, и стояли на самом краю аэродрома. Чуть больше месяца назад в этих казармах жили курсанты Качинского летного училища. Но с началом войны летное училище эвакуировали в Саратовскую область, а в освободившихся казармах разместили летчиков первой эскадрильи 32-го авиационного полка, которую перебросили из Евпатории. Недалеко от казарм, в которых расположились летчики, стояла бывшая гостиница, в которой теперь жил командир полка, это «соседство» не очень радовало летчиков, как говориться: «подальше от начальства, поближе к кухне». Только вот начальство само решает, где ему находиться. И хотя авиационный полк, в котором служил лейтенант Рыжов, насчитывал пять эскадрильей, которые были раскиданы по всему Крыму: в Евпатории, в Симферополе, в Севастополе, начальство находилось в первой эскадрильи. Оно и понятно: в первую эскадрилью, перед самой войной, поступили новые самолеты МиГ – 3, вот и контролирует это самое начальство, как летчики осваивают новую технику. И хотя техника считалась освоенной, и все шестнадцать пилотов первой эскадрильи недавно сдали зачет прибывшей комиссии, начальство все одно базировалось в Каче. Начальство было в звании майора, и звали его Наум Захарович Павлов. Летчик он был от Бога, в бою за спины других не прятался, за что подчиненные его уважали, за глаза называя просто Захарычем. Но вот малейших упущений не прощал, взыскивая строго и по всей форме. Увидел курящим у самолета – три дня будешь дежурить по аэродрому. А кто дежурит по аэродрому – тот не летает. Для молодых лейтенантов, которые мечтали о небе, отстранение от полетов было самым тяжким наказанием. Не переуложил парашют – еще пять суток дежурства. В мирное время перед каждым вылетом надо производить укладку парашюта, но вот во время войны не знаешь, когда будет вылет, тревогу могут поднять в любой момент. Поэтому и держали летчики в самолете уложенный парашют, но раз в неделю его надо было разобрать и уложить заново. А когда налетаешься за целый день так, что имени своего вечером не помнишь, то до кровати бы доползти. Ан нет – положено сделай.
В чем-то Павлов был прав, эти правила писались кровью, и порой невыполнение этих правил приводило к напрасным жертвам.
Евграф еще раз глянул на часы: 7 часов 42 минуты, еще восемнадцать минут блаженства. Под блаженством он понимал тишину и одиночество. Тот, кто находится в ревущем самолете, каждый день слышит стрельбу вражеских пулеметов, ходит под смертью, то умеет ценить минуты тишины. Эта тишина не что иное, как наслаждение жизнью, которая может оборваться в любом из вылетов. А тот, кто постоянно живет в казарме в постоянном контакте с людьми, и не имеет возможности остаться один на один со своими мыслями и чувствами, тот умеет ценить одиночество. Евграф ценил и то и другое, он наслаждался одиночеством и слушал тишину. Кто сказал что тишина – это отсутствие звуков? Тишина имеет свои звуки, которые порой звучат чарующей музыкой, слушать эту музыку тишины тоже надо уметь. Лавочка, на которой сидел Рыжов, часто использовалась и другими любителя уединения, вот один из таких любителей показался из - за дерева. Одиночество Евграфа прервало появление Петра Телегина, тоже лейтенанта. С Петром они в разное время закончили Ейское военно – морское авиационное училище. Только Рыжов закончил его три года назад, а Телегин на два года позже. Петру, видать, тоже хотелось тишины. Молча, только обменявшись взглядами, они поняли друг друга: тишина и спокойствие - это то, что они искали, чего хотели, её не хотелось нарушать даже словами. Петр молча достал пачку «Казбека», и так же молча выбил из неё две папиросы. Одну папиросу засунул в рот вторую протянул Рыжову, тот отрицательно мотнул головой, мол не хочу. Петр, так же молча, пожал плечами, дескать, как хочешь, засунул папиросу обратно в пачку. Чиркнула спичка, Телегин затянулся, выпустив дым через нос. Благодать. Несколько минут два лейтенанта сидели и в молчании думали каждый о своем. Петр курил, Евграф смотрел на деревья. Первым молчание нарушил Телегин.
- Евграф, может поговоришь с Захарычем, ты ведь с ним с хороших отношениях.
- Нет. Не могу я за тебя поручиться. Ты у нас человек непредсказуемый. Завтра опять что-нибудь выкинешь, а мне потом отвечать, как порученцу.
- Поручителю,- поправил Евграфа Петр.
- А, без разницы. Надо было думать, когда клоуна из себя строил. Научись думать перед тем, как говорить.
- Да думаю я, - Телегин начал кипятиться, - думаю!
- Да-а-а-а ??? Что-то я этого не заметил, боженька ты головастый.
Еще Лев Толстой писал «слово – серебро, а молчание золото», но или Петр не читал Толстого, или жизнь его ничему не учила, но своими, как ему казалось смешными, шутками в адрес вышестоящего начальства он наделал себе немало проблем. А за Телегиным закрепилось прозвище «Боженька головастый». Это было перед самой войной, 21 июня, когда эскадрилья базировалась еще в Евпатории. В их первую эскадрилью, с авиазавода № 1, привезли новенькие самолеты МиГ – 3. Ну как в таких случаях, как положено, собрали митинг, говорили пламенные речи. И вот слово предоставили представителю завода, им оказался старый дедок, наверное, работал на заводе еще при царе Горохе. Видать речь заучил наизусть, чтоб не оговорится. Оговорки, бывало, очень дорого стоили. Поднявшись на трибуну, он бодро начал.
- Товарищи летчики, я рад, что вам выпала высокая честь, оказанная вам нашей партией, руководимой нашим вождем товарищем Сталиным первыми освоить новые самолеты. Первыми, так сказать, поднять их в небо. Продемонстрировать силу и мощь нашей советской авиации. Вы наша опора и защита, и если завтра война…
И тут дедок запнулся и задумался. Скорее всего, вспомнил первую мировую, и сколько горя и бед принесла эта война людям. Кто воевал, тот никогда не пожелает другим подобной участи, а старик воевал. И уже от себя, тяжело вздохнув, добавил.
- Не приведи господи.
В зале установилась гнетущая тишина, все взгляды были устремлены на оговорившегося дедушку. Представитель завода, очевидно, сообразил, что сказал что-то не то и побледнел, наверное, уже прикидывал в уме, на сколько лет он наговорил, на пять или только на три. Дед, казалось, уменьшился в размерах, сжавшись в комок. Ему казалось, что от взгляда, смотревшего на него генерала Русакова, который по случаю доставки новых самолетов, самолично прибыл к ним на аэродром в Евпаторию, вообще можно прикуривать. Телегину стало его так жалко, что он решил часть огня вызвать на себя. Пользуясь тем, что он стоял в толпе, где найти кричащего проблематично, он выкрикнул дедку.
- Не бойтесь, дедушка, не приведу.
Дед тут же повернулся в ту сторону, откуда раздался голос, сделав нервный глоток, прижавши к груди, сжатый в кулаке, картуз кивнул головой, и произнес.
- Спасибо, тебе Боженька.
И галопом помчался с трибуны, потому как зал взорвался смехом. Вернее будет сказать половина зала: смеялись лейтенанты, не смеялось начальство. Вечером того же дня командир полка был вызван на ковер не к кому-нибудь, а к самому командующему морской авиацией генералу Русакову. То, что говорил генерал Русаков майору Павлову, мы не будем приводить по этическим соображениям, так как Русаков славился своим умением оскорблять подчиненных, не стесняясь в выражениях. Его основными чертами были хамство и пьянство, за что его не то что не уважали – его ненавидели. Майор Павлов, слушая разнос Русакова, думал совсем о другом. Его больше интересовало, увидит ли он когда-нибудь командующего морской авиацией трезвым. Забегая наперед скажем: увидит, это будет 29 октября, когда у морской авиации будет новый командующий. Учинив разнос и выпив еще водки Русаков убыл в Севастополь.
А на следующий день, после обеда, когда уже вся страна, со слов Молотова, знала о начале войны, командир полка майор Павлов вызвал Телегина к себе.
- Ты какого ляда открываешь рот не в то время, не в том месте, а главное не при тех людях? – полковник смотрел на Телегина прожигающим взглядом, - ты Телегин иногда думай, что, а главное при ком, говоришь. Мне твои шутки боком выходят, шутишь ты, а за твои шутки дерут меня. Я тебе, что мальчик подставлять свой хвост под фюзеляж генерала? Мне вчера из-за тебя, финтифлюшника, Русаков такой таран устроил. Был бы ты плохим летуном, выгнал бы тебя к чертовой матери. Еще одна такая выходка, и ты будешь младший лейтенант Телегин. Тебе ясно?
- Ясно, Наум Захарович.
- Для тебя я теперь товарищ майор, боженька ты недоделанный. Да, ты там, не далее как вчера, обещал не привести войну, насколько я помню?
- Товарищ майор, - Телегин улыбнулся, - ну немного неудачно пошутил, с кем не бывает.
- Со мной не бывает, так что запомни, боженька ты наш, старшего лейтенанта получишь, когда война закончится. Свободен.
И когда Телегин повернулся кругом и собирался идти на выход, то получил «добавку»
- На новые самолеты сядешь последним.
Это был действительно удар. На аэродроме, в срочном порядке, собирали привезенные в разобранном виде новые самолеты МиГ – 3. На сборку и переобучение эскадрильи дали один месяц. При этом предупредили, кто через месяц не сдаст зачет на новом самолете, будет переведен во вторую эскадрилью и будет летать на самолетах И-16. Петру ой как не хотелось во вторую эскадрилью. Когда Телегин впервые поднялся на МиГ – 3 в воздух, а это было уже в Каче, его сослуживцы Рыжов и Литвинчук уже налетали на новых самолетах часов по сорок, и считались одними из лучших в эскадрильи.
С тех пор Телегин старался держать язык за зубами, но как у нас говорят, сколько волка не корми, он все равно в лес смотрит. 21 июля вся первая эскадрилья, в полном составе сдавала зачет по освоению новых самолетов. Принимать зачет приехала комиссия во главе с начальником летной инспекции майором Наумовым. Все бы ничего, но с этой комиссией прибыл и генерал Русаков. Прием зачета шел хорошо, генерал был доволен. Пока очередь не дошла до Телегина.
- Ну что я могу сказать, - сказал начальник приемной комиссии, - отлично товарищ Телегин, четвертое отлично на всю эскадрилью, остальные только хорошо, вы прекрасно летаете, товарищ лейтенант.
Петра переполняли эмоции: он последним в эскадрильи сел на новый самолет, часов налетал меньше всех, а в результате стал одним из лучших, он имел полное право гордиться собой. В порыве эмоций он стянул с головы шлем и проговорил
- Спасибо Вам, товарищ майор.
- Не спасибо, а служу трудовому народу, - Наумов не оценил эмоции Телегина, - и почему без головы(имелось в виду почему без шлема)?
- Да вроде голова на месте, - Петр демонстративно потрогал голову руками, - с головой я!
Начальник летной инспекции медленно багровел, но тут сзади раздался смех Русакова. Генерал смеялся около минуты, потом вытер выступившие от смеха слезы и произнес.
- Оставьте его товарищ Наумов. Товарищ майор, - это уже обращаясь к командиру полка, - этот лейтенант и летать и шутить умеет одинаково хорошо. И оценкой порадовал, и шуткой развеселил, молодец.
То, что шутка понравилась генералу, спасло Телегина от дальнейшей расправы со стороны комиссии, но не спасло от расправы со стороны майора Павлова.
- Телегин, вот скажи мне, у тебя критинизм проявляется в определенные дни? 21 июня ты высмеял представителя завода, боженька, 21 июля высмеял начальника комиссии, слава богу, не стал летчиком без головы. Я уже с ужасом жду 21 августа. В общем так: на неделю от полетов отстраняю, все, и радуйся что обошлось только этим. Свободен.
- Есть отстранение от полетов на неделю – тяжело выдохнул Петр, - только разве ж это жизнь, без неба?
С этого дня за лейтенантом Телегиным прочно закрепилось прозвище боженька головастый.
Сегодня было 25 июля, до конца наказания, наложенного Павловым, оставалось три дня, и это была единственная радость для Петра.
Тишину утра нарушили частые двойные удары в колокол – боевая тревога.
Телегин, поднимаясь с места, и выбросил окурок в фитилек. Фитильком на флоте называют бочку или ведро с водой или песком, в котором гасят окурки. Ну здесь правда не флот - авиация, но авиация все таки морская, посему морские словечки иногда проскакивали.
- Фашисты проклятые, - пробурчал Петр, - нормальным людям покурить спокойно не дадут.
- Ну дык мы и дадим сейчас этим гадам прикурить, - улыбнулся Рыжов, - сейчас Гансы у меня накурятся.
А Телегин посмотрел на Рыжова с завистью, Евграфу в небо, Петру нет. Из казармы тем временем уже высыпали летчики, к которым бежал командир эскадрильи капитан Любимов. Не прошло и двух минут, а эскадрилья стояла в полном составе, а еще через минуту к построившейся эскадрилье подкатила машина, из которой выпрыгнул командир полка. У всех, кто стоял в это время в строю создалось впечатление, что майора выкинуло из машины какой – то мощной пружиной.
- Товарищ майор, - Любимов сделал шаг вперед, готовый отрапортовать о построении эскадрильи, - первая эскадрилья …
- Отставить, вольно, - махнул рукой Павлов, не дослушав рапорта, - не до рапортов сейчас.
И повернувшись к построенной эскадрильи продолжил
- Товарищи офицеры, только что с нашей радиолокационной станции, которая расположена на мысе Тарханкут, поступило сообщение: к Севастополю приближается группа самолетов. Единственное, что могут наши радиолокационные станции это: определить появление воздушной цели, ее пеленг и направление полета. Так вот, эта непонятная группа самолетов летит по пеленгу 310 градусов, курс – Севастополь.
Если перевести на обычный, человеческий язык, Павлов сообщил, что северо – запада к Севастополю приближается группа самолетов в неустановленном количестве.
- Нашему полку поставлена боевая задача: найти в небе и уничтожить самолеты противника. Учитывая, что их количество неизвестно, в бой идет вся первая эскадрилья, все шестнадцать самолетов. И ты тоже, - Павлов указал пальцем на лейтенанта Телегина, и улыбнувшись добавил, обратившись к командиру эскадрильи капитану Любимову - так что Иван Степаныч, пойдешь под божим прикрытием. Эскадрилью поведешь лично. Вылет через десять минут.
И, как бы извиняясь, добавил, обращаясь ко всем
- Время жмет мужики, так что сейчас нам не до завтрака, позавтракаем потом.
- Есть позавтракать потом, весело отрапортовал капитан Любимов, предвкушение боя поднимало ему настроение, - первая эскадрилья, через семь минут построение на аэродроме в полной боевой экипировке.
Через семь минут летчики стояли на летном поле готовые к вылету на боевое задание. Любимов придирчиво осмотрел каждого.
- Значит так, - это были последние указания перед вылетом, - идем этажеркой, двумя группами, в атакующей группе шесть самолетов, остальные в прикрытие. Прикрывающую группу поведу я, атакующую группу поведет лейтенант Рыжов.
- Есть вести атакующую группу, - тут же отозвался Евграф, - разрешите и Телегина мне в группу.
- Будь по твоему. В атакующей группе идут: Телегин, Литвинчук, Савва…
И пока Любимов называл остальных, Рыжов задумался, почему опять в атакующей группе, ему так хотелось в группу прикрытия, там настоящее дело, там настоящий воздушный бой. Прикрывающая – это группа, которая будет драться с истребителями немцев, прикрывая атакующую группу, а атакующая в это время будет сбивать фашистские бомбардировщики.
Часы показывали 8 часов 10 минут, когда с аэродрома, навстречу своей судьбе, взмыли шестнадцать истребителей МиГ – 3.
Взлетев, МиГи разделились на группы по три самолета, и начали «прочесывать» небо. Самолеты шли «звездой»: первая тройка на высоте девять километров, еще две тройки на высоте восемь километров в семи – восьми километрах от первой тройки. И еще две тройки самолетов из атакующей группы шли на высоте семь километров. В центре этой звезды находился командир эскадрильи. Если засекут немцев, то эскадрилья построиться в боевой порядок за полторы минуты, учитывая, что в минуту МиГ пролетает десять с половиной километров.
- Вижу группу самолетов слева от нас,- услышал в наушниках Рыжов доклад лейтенанта Саввы, - а вот сколько самолетов отсюда не видно, далековато.
Не прошло и двух минут, как эскадрилья, построившись этажеркой, то есть десять самолетов прикрытия сверху, в километре снизу шесть самолетов атаки, двинулась в сторону фашистов, которых заметил Савва.
Немецких самолетов оказалось десять, и шли они строем, четыре «Хейнкеля», а по краям строя шесть «Мессершмиттов». Атакующая группа из шести самолетов пока держалась в стороне, а вот летчики группы прикрытия кинулись на противника, разделившись на двое взяв немцев в клещи. Раздались первые выстрелы, начался воздушный бой. Самолетам прикрытия нужно было раздразнить немцев, вывести их из себя, заставить броситься на советские истребители, забыв об охране бомбардировщиков. Любимов действовал со знанием дела, вот уже четыре мессера кинулись на наши МиГи, а еще через минуту два оставшихся «мессершмитта» поспешили им на помощь своим собратьям.
Атакующая группа наблюдала этот бой со стороны.
- Вязнут Ганцы, - улыбнулся Рыжов,- от нашего капитана просто так не отвяжешься.
- Ага, - добавил Савва, - пусть теперь попробуют живыми уйти.
- Кто? Эти? – поинтересовался Литвинчук, - эти не уйдут.
Между тем расстояние между немецкими истребителями и бомбардировщиками увеличивалось, вот тут и настал час атакующей группы.
- Прекращай треп, - оборвал их Рыжов, - кажется нам пора. Савва и Литвинчук в прикрытие, остальные берем по одному «Хейнкелю» на брата и вперед.
Савва и Литвинчук знали, что им делать, пристроились в хвосте атакующей группы и начали нарезать круги между дерущимися истребителями и теми, кто будет атаковать бомбардировщики. Им надо было не дать немцам использовать свой излюбленный прием, когда из гущи боя вырывается немецкий истребитель и нападает на тех, кто атакует бомбардировщики. Летчик, атакующий бомбардировщик, так увлекается боем, что просто не замечает налетевшего на него фашиста, и становится легкой добычей для немецкого аса. А Савва и Литвинчук должны будут атаковать тех немцев, которые вдруг вынырнут из кучи дерущихся и попытаются сбить наши самолеты занятые бомбардировщиками.
Оставшиеся четыре МиГа кинулись на «Хейнкелей», каждый выбрал себе но одному. Но что за чертовщина, немецких бомбардировщиков оказалось только три, где четвертый? Сбить его не могли, бой только начался. Взмыв вверх Рыжов увидел, как в разрыве туч на секунду мелькнул немецкий самолет, мелькнул и исчез в облаках.
- Товарищ капитан, один самолет отделился и идет в сторону Евпатории. За старшего оставляю лейтенанта Савву, сам иду за этим Гансом. Телегин за мной.
С этими словами Евграф бросил свой самолет в сторону того места, где видел промелькнувший в облаках «Хейнкель».
- Есть оставаться за старшего, - услышал Рыжов в наушниках голос Саввы, - давай Евграф, сначала объясни ему, где живет мать Кузьмы, а потом покажи где раки зимуют. Удачи.
- Командир, я рядом,- раздался голос Телегина, - иду у тебя на хвосте.
- Петя, давай под облака, идешь на высоте шесть километров ровно, со скоростью 420 километров в час курс на Евпаторию.
- Не понял, а почему так медленно?
- Поясняю, - Евграфа стала раздражать непонятливость Телегина, - мы будем идти со скоростью немецкого бомбардировщика и его курсом, ты под облаками, я над облаками. Рано или поздно облака закончатся, вот тут мы его и приголубим.
В полукилометре впереди опять разрыв туч, и в этом разрыве снова промелькнул немецкий самолет, значит Рыжов угадал его направление на Евпаторию. И похоже, что пилоты немецкого самолета, идя в облаках, не видят, что у них на хвосте висят два советских истребителя.
Через три минуты тучи закончились, и немец оказался у Рыжова и Телегина как на ладони. Проделав нехитрый маневр, они оказались на хвосте у «Хейнкеля». Евграф прикинул, выходило, что они отошли километров на двадцать – двадцать пять от поля боя. Хорошо. Неоткуда теперь фашисту ждать помощи, и можно делать с ним все, что заблагорассудиться. А вот для немца появление двух русских истребителей стало полной неожиданностью, и был немец в очень неприятном для него положении. Неприятность положения заключалась в том, что слева и справа к нему приближались советские истребители, лишая его возможности произвести разворот и уйти в облака. Делая разворот, немец неизменно подставляет беззащитный бок и попадает под огонь одного из истребителей. Первое, что делают в таких случаях летчики - облегчают самолет, то есть сбрасывают бомбы. Бомбы были сброшены в море. В море – это хорошо, в море – это не на город. Далее фашисты пытаются уйти, набирая высоту. Но тут их ожидает еще один сюрприз: наши истребители И-16, которые состояли на вооружении советской армии, могли подниматься на высоту семь километров, не более. Взлетев на девять километров, немецкий бомбардировщик мог чувствовать себя в относительной безопасности. Но Рыжов и Телегин летали на новых, неведомых для фашистов, самолетах МиГ – 3, который мог взлететь на высоту до двенадцати километров, да и скорость была у него намного выше, чем у И-16.
- Ну, что Петя, порежем гада?
- Ножницами? Давай.
Наши летчики делают немцу ножницы, то есть перекрестный огонь с двух сторон, очень напоминающий разрезание ножницами. Но видать пилот им попался опытный, он резко скачет вверх и уходит от огня. Пулеметные очереди, выпущенные Рыжовым и Телегиным, прошли буквально в нескольких сантиметрах от хвоста «Хейнкеля», не зацепив при этом немецкий самолет.
И тут Рыжов слышит в наушниках.
- Евграф, у меня двигун перегрелся и поймал клина (у меня перегрелся двигатель и его заклинило). Высота 8000 метров, планирую в сторону Евпаторийского мыса, надеюсь дотяну.
- Ну ты, боженька головастый, даешь, ты конечно все делаешь вовремя, - и сделав небольшую паузу Рыжов прибавил со вздохом, - слишком вовремя.
Евграф видел, как машина Телегина резко пошла вниз с разворотом, и стала удаляться в сторону Евпаторийского мыса. Немец быстро понял, что с одним из самолетов случилось что-то непредвиденное, и на одного противника у него стало меньше. Фашист тут же пошел на разворот левым креном. Евграф разворачивает самолет, и от досады выпускает в «Хейнкель» длинную очередь. Немец увернулся и огрызнулся в ответ. Вторая очередь Рыжова достигла цели, у немца задымил левый двигатель, скорость упала. Но пока происходило это сражение, фашист успел развернуться, и теперь стремился к спасительным облакам. Рыжов потянул штурвал на себя, и самолет почти вертикально взмыл вверх, на высоту десять километров. Евграф рисковал, он бросил самолет камнем вниз, вдавив гашетку до отказа. Это был шанс накрыть немецкий бомбер с высоты. Но вот риск не оправдался, точнее немецкий самолет опять своевременно сманеврировал, Евграф промахнулся. Рыжов выровнял самолет, и снова стал набирать высоту. Опять пике вниз. Рыжов, как говорится, пошел ва-банк, или все или ничего. Бросив самолет на немца он, презирая все немецкие пулеметы, стал стремительно приближаться к немецкому самолету, вдавив гашетку до упора. На встречу ему неслись немецкие пули, одна из них пробила фонарь(защитное стекло истребителя) и прошла в двух сантиметрах от виска. Немец отбивался с яростью, с какой отбивается человек загнанный в угол, ему предстояло или победить или умереть. Победой можно считать, если фашист дотянет до облаков, а они были уже не так далеко.
Лейтенант Рыжов прекрасно видел, что в маневренности, пилотаже и ведении огня он явно уступает противнику. Знать немец более опытен, более силен в тактике воздушного боя. Но вот отпустить немецкий самолет живым – значит расписаться в собственном бессилии и признать полное преимущество немецких пилотов. А вот этого допустить Евграф никак не мог, немец не должен уйти и точка. Самолет Рыжова снова взмыл вверх, и снова заход. Немец в прицеле, причем тут шансов спастись у него не будет. Рыжов снова надавил на гашетку, и … тишина, звуков выстрелов не последовало. Немец в свою очередь видел, что если русский даст очередь, шансов выжить у него не будет. Немецкий стрелок видать тоже вдавил гашетку пулемета до отказа, понимая, что это его последний шанс спасти самолет от русского пилота. Евграф видел, как немецкие пули рвут обшивку, а самолет окутало паром, пробита система охлаждения. Пар попадал на лицо через дырку в фонаре. Вдруг Евграф почувствовал жжение в ногах, видать пробит радиатор и кипяток идет в кабину. Но Рыжова заботило в этот момент совсем другое: через две минуты мотор перегреется, а еще через пару тройку минут его просто заклинит. Рыжов снова стал набирать высоту. Но самолет терял в скорости, правда и немец тоже сбавил скорость.
- Врешь, не уйдешь гад, - заорал Рыжов, и направил свой МиГ на немецкий самолет, - не уйдешь, не отпущу, протараню гада !!!
Мысль, что сволочь уйдет безнаказанной, стала толчком к тому, что Евграф решился таранить немца.
Вообще таран – это истинно русский боевой прием, когда других возможностей, сбить вражеский самолет, просто нет. Шансы выжить у того, кто идет на таран есть, но они очень ничтожны. Есть вероятность, причем очень большая, на подлете к вражескому самолету быть сбитым вражескими пулеметчиками. Еще меньше шансов выжить, совершая таран над морем. Таран над морем и таран над сушей – это две большие разницы, море даёт меньше шансов остаться в живых, чем суша. Спасение не гарантировал даже прыжок с парашютом, есть большой шанс утонуть, если тебя накроет куполом парашюта. Да и неизвестно, когда придет помощь, и придет ли она вообще.
Но все это отошло у Евграфа на второй план, он видел цель – не дать фашисту уйти. Поднявшись над немцем, Рыжов, как перед прыжком в воду с вышки, зажмурился, вдохнул побольше воздуха и кинул свой МиГ на фашиста. То, что кричал Рыжов, идя на таран, мы не можем вам передать, но думаем об этом не сложно догадаться. Только вруны и хвастуны вам скажут, что им не было страшно. Рисковать жизнью всегда страшно, страшно до сухости во рту и потных ладоней. Мысли сковывает страх смерти,
через который надо перешагнуть, а сделать это ой как не просто. Но не перешагнешь через него – свернешь.
Хвост немецкого самолета приближался. И вдруг, за какие мгновения, перед Евграфом промелькнула вся его жизнь. Окончил семилетку, потом учеба в фабрично – заводском училище на слесаря. Служба на флоте, Ейское военно – морское авиационное училище.
УДАР. Наверное, впервые Евграф понял смысл выражение «искры из глаз», он увидел разноцветный салют, и мир погас.
Сознание возвращалось медленно. Жив. Рыжов потер ладонями глаза, ладони сразу стали мокрыми и липкими. Кровь, подумал Рыжов и не ошибся, на ладонях действительно была кровь, Евграф разбил лицо о штурвал. И вдруг Рыжов услышал взрыв, где-то там внизу, нет больше «Хейнкеля». Но и МиГ Евграфа стремительно падал вниз. Причем он падал вниз, еще и крутился по спирали. Сейчас самое главное для Рыжова было выровнять самолет. Евграф потянул штурвал на себя, пытаясь предать самолету вертикальное положение и остановить падение, получилось. Правда, было тяжело жать педали, обожженные ноги отзывались болью на каждое движение. Но самолет уже не падает вниз – это уже хорошо, сейчас надо набрать высоту и прыгать с парашютом, еще чуть – чуть штурвал на себя. Но тут мотор чихнул, завыл и замолчал. Заклинило. Стало непривычно тихо. И та тишина, которой меньше часа назад наслаждался Рыжов, стала пугающей и зловещей. Одно дело тишина на земле, совсем другое дело в парящем над море самолете, если верить высотометру, чуть выше километра. Можно и с парашютом прыгнуть. Рыжов попытался вылезти на крыло, но ноги не слушались, отзываясь на каждое движение острой болью. Сделав несколько безрезультатных попыток покинуть самолет, Евграф понял, что МиГ ему покинуть не удастся, и остается одно - приводняться. А вдали уже показалась полоска земли, значит, до нее оставалось пролететь около двадцати километров. Но Высота становилась все меньше и меньше, вот уже земля исчезла за горизонтом, до воды меньше полкилометра. Рыжов проверил, насколько надежно закреплен на его теле спасжилет и отстегнул парашют – только мешать будет. А море уже рядом, под крылом самолета.
- Петя, прием, - закричал в рацию Рыжов, - Петя, приводняюсь, пришли подмогу.
Но рация молчала. Евграф не знал тогда, что от удара вышибло приемную часть рации, и она работает только на передачу. Не знал и того, что его крик о помощи Телегин все же услышал. Тем временем самолет постепенно приближался к поверхности моря. Когда до воды оставалось метра два Рыжов потянул штурвал на себя задирая нос самолета, и основной удар при приводнении пришелся на хвост. Едва самолет оказался в воде, как Евграф попытался вылезти на крыло, со второй попытки это получилось. Он спрыгнул в воду и стал медленно отплывать от самолета. По детским книгам он помнил, что когда корабль погружается под воду, то создается воронка, которая затягивает в себя все, что плавает на поверхности. Но вот про тонущие самолеты в этих книгах ничего не было написано, черт его знает, будет такая же воронка от тонущего самолета или нет. Рыжов отплыл метров на тридцать, когда МиГ начал погружаться в волны Черного моря. Воронки не было, был только небольшой бульк, и все, Евграф остался с морем один на один.
Положение Рыжова было довольно сносным: спасательный жилет хорошо держал на плаву, море было теплым, как ни как июль месяц. Евграф пощупал спасательный летный жилет, где-то в специальном кармане должен быть нож, ага вот он. Разрезав шнурки ботинок Рыжов скинул их, по другому ботинки
уже не снимешь, а на дно тянут. Потом он избавился от брюк и ремня, стало намного легче. Легче физически. Рыжов подумал, что теперь будет неделю отписываться за потерю личного оружия – пистолета, который был в кобуре на ремне, и утонул вместе с брюками. Евграф оглянулся по сторонам, и посмотрел на часы, было 8 часов 32 минуты. Шли они или стояли, понять было трудно. Но если
верить часам, то сейчас половина девятого. Солнце на юго – востоке, если плыть немного левее солнца – рано или поздно достигнешь берега, вопрос в том когда. Тут Евграф вспомнил, что в жилете есть дымовая шашка. Точно, вот она, в кармане, который расположен на груди, причем запаяна в водонепроницаемый мешочек. Это можно подать сигнал, когда появится катер. Появление катера было для Рыжова самым животрепещущим вопросом. До берега около двадцати километров, средняя скорость будет около полутора километров в час, тринадцать четырнадцать часов. И это при условии, что он будет постоянно грести, без перерывов и отдыха. И Евграф начал грести в сторону солнца. Сколько прошло времени сказать трудно, но очень хотелось пить, а вот запаса воды в жилете предусмотрено не было. Эх этих бы изобретателей жилета да самих бы в этот жилет, да на солнце в соленую воду. Солнце начинало припекать, Евграф еще раз глянул на часы, 9 – 36. Рыжов набирал воду пригорошнями и лил себе на голову, стало немного легче, но жажда от этого не убавилась. Евграф прилег на воду, и ему показалось, что он уснул. Сколько он так пролежал – сказать трудно. Но потом он по привычке взглянул на часы, 9 -36, стоят. Надо грести дальше. И он плыл. Плыл, подгоняемый всего одним желанием – жить. Инстинкт самосохранения – самый сильный инстинкт у человека. И когда люди говорят: «Отдам жизнь» - это слова не больше. В этой фразе из двух слов между сказать и сделать лежит пропасть, причем эта пропасть не соизмерима.
Евграф греб, потеряв счет времени, но греб механически. И вдруг вдалеке он увидел катер, и это были не галлюцинации, Рыжов действительно видел катер. Евграф выхватил дымовую шашку, сорвал обертку зубами, нож он утопил когда разрезал шнурки на ботинках, и дерганул за шнурок. Из шашки повалил густой, противно – вонючий оранжевый дым. И кажется лейтенанта заметили потому как катер стал стремительно увеличиваться в размерах. Прошло еще несколько минут, хотя Рыжову показалось что прошла вечность, и перед ним вырос борт катера. Номер, который Евграф увидел на борту катера, он запомнит на всю жизнь 0112.
- Держись браток, - вдруг услышал Рыжов над самым ухом. Он и не заметил, как к нему подошла шлюпка, спущенная с катера, - давай к нам в ялик.
Сил залезть в шлюпку практически не было, ноги не слушались. Они и так были обварены, да еще в соленой воде, колени не сгибались.
- Ребятки, помогайте, ноги не гнуться, - едва прошептал Рыжов и отключился.
Сознание медленно возвращалось к Евграфу, все происходило, как в самолете некоторое время назад.
- Жив? Тю скаженный, тонуть тут надумал, якорь тебе в ухо, - над ним стоял моряк, по которому было видно: старый морской волк, - усё хлопцы, теперь не утонет, а куда он с ялика денется, налегли на весла.
И шлюпка помчалась к катеру. Когда Рыжова подняли на борт катера, кто – то сунул ему в руки стакан с чаем. Нет, ребятки воды, и побольше. Тут же вместо стакана с чаем в руках оказался стакан с водой, который Рыжов осушил в два глотка. Ему захотелось спать, и он уснул прямо на палубе. Последнее что он услышал, перед тем как заснуть
- Нашли летчика, идем на базу.