Севастопольский характер Татьяны Ермаковой: Мы заберём всё, и мы заберём свою крепость Львов

Вторая часть интервью с руководителем «Русской общины Севастополя» Татьяной Ермаковой. Первый блок общения можно почитать здесь.

Лужков

Кто нам помогал во времена Украины. Бабурин (Сергей Бабурин — российский политический деятель) — да. Вот к Рогозину (Дмитрий Рогозин — российский политик и государственный деятель) я несколько раз тогда обращалась, и он нам помогал. Никитин («Русский Лад») — депутат от коммунистов. Зюганов (Геннадий Зюганов — лидер КПРФ) нам помогал сколько раз. Вот эти были плотные: Никитин, Дорохов, Зюганов, Бабурин, Рогозин, Затулин.

Лужков (Юрий Лужков — мер Москвы) — это были не отношения, это был друг. Я его видела последний раз 11 февраля 2019 года. Я в Москве находилась на операциях, и он прилетел в Москву. Вот мы с ним встретились. Я, конечно, расплакалась: краснодарцы у нас отобрали «Дом Москвы». Ведь Лужков построил «Дом Москвы». И знаете, у нас же был доступный актовый зал со всем оборудованием. Мне не надо было где-то у кого-то просить экран, микрофон. Мы там проводили концерты. Терентьева там занималась вокалом с детьми. А большое на втором этаже такое фойе — там проводились разные выставки, всё это было бесплатно. И поэтому я всегда говорила: вы должны построить огромный «Русский дом», в котором будет бесплатный спортзал, актовый зал, чтобы не ходить, не просить. Вы смотрите, какие сейчас цены. ДОФ стоит 89 тысяч в час — это же уму непостижимо. Это где такие вообще деньги взять можно.

А так как я занимаюсь молодёжью и детьми, конечно, мне это всё нужно. И Лужков мне сказал: да не плачь ты. Мы же ещё не знали, что у нас будут отдирать это место, не отбирать — а отдирать нагло. Он сказал: да не плачь ты, мы обязательно построим «Русский дом», вот сейчас ты давай, подлечивайся, и мы это будем обговаривать.

Мы сделали проект за 200 тысяч рублей. И стоял бы красивый, белый, как чайка, архитектура севастопольская, «Русский дом». И слова бы горели «Русский дом». И прожектора показывали бы герб России. Это как памятник, как память в ознаменование того, что 23 февраля 2014 года закончилась «третья оборона Севастополя», начались наступательные движения. Мы же стали наступать. Я не пойму вот этого слова «самооборона». От чего оборонялись — вообще не могу понять. 23 февраля 2014 года победили тем, что мы поставили Чалого народным мэром.

Но важно то, что я хочу сказать сразу, я ничего у него никогда не просила. Наверное, Лужков всё время смотрел на меня и ждал, когда я что-нибудь — денежку попрошу. Но я никогда не просила. Я никогда ни у кого и денежки не брала. Мы всё это делали на свои деньги. Не умеем мы просить как-то.

Ушёл из жизни человек, такого второго уже не будет никогда, понимаете. Потому что каждый, уже сейчас стоящий, и каждый как бы кричащий, что «я что-то сделаю», — думает, какую выгоду из этого он обретёт. Лужков делал, строил. Нет больше такого человека.

Черноморский флот

Отношения очень были дружеские. Мы проводили разные развлекательные мероприятия в субботу-воскресенье, нас на «Минке» сажали на катер и увозили к кораблям. И мы давали концерты морякам. Мы отстаивали маяки.

Вечные нападки — студентов посылали сюда, чтобы они орали «долой Черноморский флот». Очень тесно работала с Касатоновым (Игорь Касатонов — командующий ЧФ в начале 90-х, первый заместитель Главкома ВМФ). Я была на встрече с Дурдинцом и с Яровым (Василий Дурдинец — украинский государственный деятель, Юрий Яров — российский государственный деятель). Что мог сказать командующий? Его Кравчук хотел просто задушить. И со стороны Ельцина не было такой поддержки.

А тут я — многодетная мать, я могу трындеть что хочу, говорить этому Дурдинцу всё, о чем думаю. Что он сидит где сейчас — на стуле. Стул стоит где — в моём Доме офицеров. А Дом офицеров стоит на моей русской земле. Флот постоянно просил нас помочь. Поэтому и сейчас мне просто больно. Сначала помещение, Мигай такой есть, забрал. Он теперь возглавляет земельно-имущественные отношения Минобороны. А бывший он наш, флотский, тоже по имущественным отношениям.

Мастерские Николаевского завода

Дырявые помещения, разваленные, крыша течёт. Мы должны были их снести и построить «Русский дом». Мы прошли два архитектурных совета здесь, уже в нашем правительстве. Нам надо было только проект доработать.

И тут 2018 год: подаётся в суд о том, чтобы мы вернули здание, причём «Русская община» — не правительство. Они судятся не с ними — они судятся с нами. А как это всё выглядит? Я, значит, снимаю у вас квартиру, а ко мне приходит какой-то Мигай и говорит: подпиши мне акт его квартиры, что ты мне её отдала. Ну я, пусть даже мне отдали эти помещения безвозмездно, но я всё равно их снимаю — правильно? Безвозмездно снимаю — они же в аренде безвозмездной. Так как ты у меня их требуешь, Овсянников (Дмитрий Овсянников — бывший губернатор Севастополя) мне давал юриста, со мной юрист выходил на суд. У меня вот такая пачка документов с мокрыми печатями — как история этих мастерских развивалась. Что это был Севморзавод, от штаба заявление, когда был командующим Комоедов, мы написали ему бумагу, потому что тогда за этими помещениями очень сильно охотилось СБУ. Они открыли фирму на какую-то женщину Марию, там все же хотят построить ресторанчик, что-то с гостиничкой. Это же причал, море, доходное место, это опять бабло.

И вот, значит, когда эти эсбэушники нападали, мы обратились к флоту: заберите эти помещения. На что флот прислал бумагу за подписью Столярова: данные помещения и данная территория флоту никогда не принадлежали и не принадлежат.

Всё это показывалось. Что в 2006 году горсовет ввёл это помещение в город. Кстати, Мигай тогда не выходил на суд. Прокуратура Черноморского флота выходила на суд. Я сейчас говорю спокойно, тогда было так обидно. И военный прокурор Черноморского флота, опустив глаза, говорит: простите, Татьяна Александровна, мы знаем, сколько вы сделали, простите. Мне было просто так больно. Ребята, вы что, с ума сошли?! Вы же не имеете вообще права никакого выходить на суд прокурорский. Нарушение закона здесь, уже истёк срок — три года прошло с момента принятия 195 указа меняйловского. У меня есть акт о том, что это помещение никому не передавалось. У меня от Меняйло (Сергей Меняйло — бывший губернатор Севастополя) есть бумаги: «Разобраться и оформить это помещение на „Русскую общину”» — его подпись.

А вот эта вот Кнутова, которая со мной заключала договор по имуществу, вообще какая-то странная женщина, если честно. Она на суд в 2019 году даёт бумагу о том, что она в 2015-м передала это помещение Минобороны. Это вообще какой-то кошмар. А сейчас что там творится! Уже отдали это помещение какому-то парку «Патриот», какая-то женщина здесь приехала. Там лежат ещё наши вещи, а она собирается сносить это всё и там ставить палатки с какой-то ерундой — сувенирчиками или с чем. Ну что, вообще, правда, город-торгаш, что ли? А где патриотизм национальный? Путин криком кричит с экрана телевизора о национальном патриотизме. А где он? Когда ты сталкиваешься с чиновниками — им вообще этот патриотизм не нужен. Ну почему так у нас получилось?! Они же не девяностых годов рождённые, они же были рождены в Советском Союзе. Откуда у них такая алчность и жадность?!

Вот у меня сейчас умерла Ленка Варинова. Она 27 лет в судмедэкспертизе проработала. Она мне говорит: поверь, Ермакова, чтó бомжа — чтó миллиардера мы запаковываем и хороним одинаково. Ну, ребят, остановитесь, оставьте своим детям доброе имя. Ведь как здорово, когда твой ребёнок останется, твои внуки, и он скажет, что вот я внук такого-то. И скажут ему: твой дед был человек, он оставил после себя. Или скажут: вот сдох. Ну это же страшно. Твой дед был прохвост. Ну это, я не знаю, прям какой-то кошмар. Потеряли человечность полностью, совесть, честь. Куда оно всё делось-то так быстро. А может, я иногда думаю, этого и не было в этом человеке.

Накануне

Когда они начали майданить в Киеве (осень 2013 года), фиг с вами, думаю. Неделю вообще не смотрела. А через неделю я влезла в интернет, перечитав, пересмотрев, — а тут всё серьёзно. Собрала совет общины и говорю: ребята, мы должны готовиться, и здесь всё очень серьёзно. И если Россия упустит свой шанс — тут тогда говорить будет не о чем. Шло ещё на недели. Но как только оно пойдёт, говорю, на часы — мы уже должны быть готовы встать и объявить. Вот Игорь Соловьёв (Игорь Соловьёв — севастопольский общественник) говорит: «Татьяна Александровна, давайте машину, рупор — и будем ездить, поднимать Севастополь». Я говорю: «Да нет, ты что, сейчас будем ездить, поднимать Севастополь — а о чём мы будем говорить, давай подождём».

И вот однажды по телевизору выступали правосеки. Говорят: а мы не будем трогать Крым и Севастополь, им там только русский язык подавай, пусть берут свой русский язык и что хотят, то и делают. Я вот сижу перед телевизором и думаю: это конец. Опять как Янукович — покупают их на русский язык. И вдруг вскочил один националист и сказал: нет, я буду им языки рвать, на колени поставлю, до Магадана гнать. Я думаю: ух ты умничка, говори, ой говори! И я кричу соседям всем, иду по Юмашевскому своему рынку: вы видели, что он сказал: вам конец здесь всем, конец. Эти так смотрят. Я говорю: «Ты готова до Магадана бежать?». «Как это я из своего дома побегу?» Ну вот именно. И думаю, только говорим.

Это мне было на руку. И мы, естественно, наверное, да простят нас все, что мы ещё и сами страшилки эти прямо распускали. А уж когда они начали жечь «беркутов» — это вообще сыграло нам на руку. Наша же Партия регионов начала использовать и нашу молодёжку и вывозить туда. Я тоже обратилась с этим и сказала: своих детей забирайте, вам есть что отстаивать, ваш капитал, и там драться с ними. Но детей-то наших зачем вы туда возите.

Я помню, как Белик сказал, мы поехали с флагами Севастополя. Он набрал молодёжки, мы шли с гордо поднятой головой с флагами Севастополя. И когда Белик увидел, что там некогда ходить с гордо поднятой головой, то они быстро вернулись.

Да, мы стали готовиться.

7 декабря проводим акцию поддержки «беркутов». Мне писали на «Форпосте»: Ермакова, ну ты дура, как тебе эти «беркута» за Россию руки ломали — а ты за них встала. Да, я за них встала. Я встала, потому это действительно просто беспредел. Ломали они здесь, ну что делать, они были против России, а мы были за Россию. А здесь уже мы не должны были никак разъединиться.

22 декабря я говорю: ждите моего объявления во «ВКонтакте». И я написала, что 25-го мы все собираемся на улице Сергеева-Ценского праздновать день рождения великого поэта, композитора и певца Владимира Высоцкого. И там кто-то написал: ну ты дура, Отчизна в огне — а ты будешь праздновать. Игорь Соловьёв мне звонит и говорит: ой, не придут. Я говорю: да прекрати, придут умные — дураков нам не надо. И пришли. И мы создали в день рождения Высоцкого, в день святой Татьяны координационный совет русских организаций, где сделали своё заявление о том, что со сменой власти в Киеве Севастополь выходит из правового поля Украины.

Но мы же сделали обращение на Донбасс, что мы создадим свою республику Малороссию, в состав которой войдёт юго-восток Украины и Крым. Но они нас не поддержали. Там же тоже были из Партии регионов у власти везде.

Яцуба

Мне очень жалко было Яцубу (Владимир Яцуба — глава Севастопольской госгорадминистрации в период Майдана), он был хороший хозяйственник. И он очень любил Севастополь. Он единственный председатель администрации, который проводил с нами и 225 лет Екатерининского пути, и во всех наших таких исторических митингах, праздниках. А здесь он лучше бы промолчал. Это я ему сказала уже 23 февраля на трибуне. Я сказала: зачем? И когда он сказал, что «я за целостность (Украины)» — там все, которые пишут, все закричали: а-а, ты за Украину, такой-рассякой. Я ему говорю: зачем вы это сказали, вы хозяйственник, а не политик. Он говорит: а что я должен был сказать? Я говорю: да ничего, просто промолчать. Промолчать. Пришли бы красные, вы бы сказали: это я говорил. И смеюсь. Пришли бы белые, вы бы сказали: Ермакова, расстреляйте её. Он так на меня стоит смотрит.

Ну, многие любили Яцубу, конечно. К нему можно было попасть, утром прийти. Точно так же практически, как и к Меняйло. К Меняйло приходили в семь-восемь утра, забирали, свои жалобы давали. Теперь-то мы вообще никуда не можем никто. Люди говорят: вот сколько он там сидит, Развожаев, к нему никто же вообще ни разу не попал, кроме Ленки Голубевой.

«Варяги»

То, что мы вернулись, — это действительно просто я не знаю даже. Я как бы это спокойно встретила, я знала, что мы рано или поздно вернёмся. Вот то, что эмоции, что севастопольцы наконец-то прямо такие были счастливые. Ведь на площади стояли не гречневая каша — а те, которые за Россию. Я смотрела просто на людей ликующих. Но всё равно в голове было другое ещё — беспокойство, что будет потом, останемся ли мы хозяевами своего города. Потому что я понимала, что к нам сейчас будут направлять, поедут. Почему-то, я не знаю, люди с материка нас воспринимают какими-то первобытными людьми. Вот здесь однажды приехали ребята, которые говорят: мы здесь откроем печатные какие-то организации, будем вас учить печатать, там грамоты какие-то, дипломы и всё прочее. Вообще! А мы что здесь — не жили, что ли? И вдруг они увидели технику, на которой печатаются в Севастополе. Они говорят: это что у вас — японская техника с такими японскими красками?! Но у нас же море, и у нас же ребята ходят в море, и если хозяин заинтересован, чтобы у него была качественная печать, — то естественно. И они больше об этом не говорили и не стали ничего здесь открывать.

Да, мы были впереди всей России. У нас море, и мы окно в Европу. Я не знаю, почему они нас такими воспринимают.

И вот всё-таки я вернусь сейчас к тому, что вот тогда я думала. Ведь мы ж тогда всегда на митингах говорили, мы хотели, чтобы у власти стояли севастопольцы. Ну вот мне очень странно. Ну вот я не знаю, может, опять эти чёртовы деньги. Ну вот посылают человека сюда к нам в правительство. Приезжают. Они не знают ни истории, ни географии, ни нашей земли. У нас же всё очень сложно. У нас это невозможно, чтобы здесь взять, выкопать и что-то поставить, построить. Это надо сто раз изучить. Они приезжают и начинают ворочать по своему взгляду. Но они же приехали в наш дом. Это то же самое, что я сейчас приду в чужую квартиру и начну там ворочать: а вот эта стенка тебе не нужна — я её сейчас сломаю, сюда вот это поставлю. Ну как-то нехорошо поступают с севастопольцами, что их, не спрашивая, чего-то делают здесь. Без конца чего-то делают, но не то, что нужно.

Вообще-то, нужно что делать было в первую очередь — это очистные. Это же невозможно. За восемь лет нужно было поставить эти очистные, город привести в порядок. У нас канализация с 1954 года — об этом надо было подумать. Закопать эти трубы. У нас все трубы водопроводные худые в земле, вода уходит в землю, так же как эта канализация. Но ведь когда мы делаем в квартире ремонт, мы же начинаем именно с техники, правильно, с сантехники всё менять, гнилые трубы, а не пол. Я когда-то Овсянникову сказала: ты в своей квартире тоже начинаешь ремонт делать с полов? Сначала полы новые постелешь — а потом трубы вытаскиваешь. Он стоит смотрит.

Вот это его, Овсянникова, идея в Терновке посадить виноград. Ну, ребята, ну у вас же есть глаза, вы там все говорите, где-то вы в Англии учились. Я Пономарёву говорю: «Ну что ж ты не почитаешь-то вообще про эту Терновку-то». «А что там выращивалось?» — спрашивает он у меня. «Говядина, пушнина — белый песец». — «Как белый песец?» Да, причём он имел первое место по своей шкурке, по пуху, по меху. И яблоки. Терновка славится яблоками — а виноград там расти не будет. «Почему он растет в Балаклаве, в „Золотой балке”». Ну, ещё агрономы, говорю, живы.

8 лет вместе

А что я могу думать, когда я восемь лет ставлю свою печать и подпись с жалобой Президенту. Что я могу думать? Я говорю постоянно. Вот на той, прошлой неделе ушла телеграмма Путину. Вот восемь лет я подписываю эти жалобы. То за Хрустальный, то за Херсонес. Вот смотрите, берём наш Хрустальный. Приехал Путин и сказал, ещё при Овсянникове, что здесь будет парк-мемориал. Сейчас он сказал: не надо здесь домов, парк — как можно больше парк. А что происходит — они же строят.

Ушёл 54-й завод, ушла история. История с этим заводом — всё взять, сломать и поставить в центре города какой-то там дом, похожий на какую-то общагу либо барак. Я не понимаю, зачем это всё делается. Парк Победы: вырубить, обкромсать деревья, положить эту плитку китайскую.

А этот фонтан — должен был совсем другой быть фонтан. И эти звёзды, как насмешка, положить, чтобы дети ногами на них ползали. Ребята, за эту звезду умирали наши — их прадеды умирали. Ну что это идёт, это что, внутри идёт какое-то искажение памяти исторической, чести, совести. И я ещё раз повторяю: человек, который должен стоять во главе города, даже пусть он приехал с материка, Яцуба тоже был не местный. Но он как говорил: я до безумия люблю этот город, и я не имею право здесь на 10 соток земли, так как я не севастополец.

Почему же приехавшие сюда видят его не как город чести и мужества, а как город-барыгу, с которого можно чего-то урвать. И летит к чёртовой матери наша эта история. Летит наша культура, летит наш менталитет. И берёт страх за будущее опять своих детей, внуков и правнуков. Останется ли наш город мужества тем городом, которым он был. Вот какой вопрос. Они даже не знают о нём ничего. Они — временщики, они приехали сделать бабло. Ребят, ну мы же не Север — у нас же северных не платят. А если не платят — значит, возьмём, да?

Печально всё. И 8 лет я подписываю эти жалобы Путину.

Украина

Мне очень больно и обидно, что, во-первых, это затянулось на целых долгих восемь лет. Украина, как я всегда смеюсь и говорю: я тебя слепила из того, что было. Всё-таки Донбасс — это наша земля. Первым отдали Херсон. Так же, как Украине достался на халяву Крым, они не смогли его удержать навязыванием своего какого-то диалекта, этого флага, лести, орать, что это «мисто Севастополь», украинских моряков — не с того начинали. Ну вот это наша русская земля, и там погибал восемь лет наш русский мир. Душа разрывалась.

Там погибли мои ребята, Лёшка Вахненко. У него осталась маленькая дочка. Когда сюда шёл груз 200, было сказано никому ничего не говорить. И мы не говорили. У нас был офис на Николая Музыки, у меня там лежала гробовая ткань. Я просто вот возьмусь вот так за голову, волосы себе рву. И никому не говорила, что мы хороним груз 200. И сейчас я говорю: мы должны…

Кстати, 5 июля, на день рождения Павла Степановича, на 13-летие Графской пристани в прошлом году я в своём выступлении сказала: я всю жизнь боролась, чтобы Севастополь был только в России, но мне до безумия жалко этой Украины, как окраину моей России. Мои русские земли и этот русский народ, который там гибнет. До безумия. Но я честно говорю: мы заберем всё, и мы заберём свою крепость Львов. Это была русская крепость Львов. Ну, со времён «войн». Её передавали то литовцам, то полякам. А Меркулов мне сказал Андрей (Андрей Меркулов — севастопольский общественник): ой, Ермакова, зачем это нам надо, мы ушли там — и ладно. Я говорю: ты что, русскими землями решил разбрасываться? Ведь, если честно сказать, я сейчас повторю, я ведь честно шла не за кашей. Я была поражена, когда севастопольцы начали кричать про кашу, что им там нужно есть. Что они там при Украине где-то больше могли купить на эти купоны. Я: «стоп-стоп-стоп». А кто говорил вообще про кашу? Да нет, что Россия забирала, с чем мы стояли? Мы возвращали земли России. Её обкромсали, обрезали мою родину. Самую великую страну в мире и самую добрую.

Поэтому я думаю так: Владимир Владимирович, не отступай! Это наша земля, и мы должны её забрать. Забрать, чтобы спокойно жили и в Севастополе, и в Москве, и по всей России. Потому что покоя-то нет, когда рядом у тебя гибнут люди и рядом идёт война. Причём на собственной, на нашей территории идёт война.

Я думаю, что сейчас вот Путин такой молодец — но пусть идёт до конца, до Львова.

Беседовал Андрей Киреев