Два противоположных, но верных выбора: к истории затопления кораблей Черноморского флота в 1918 году

В октябре 1925 года со дна Цемесской бухты Новороссийска силами советского ЭПРОНа был поднят эсминец дореволюционного Черноморского флота «Калиакрия». Он оказался единственным кораблем из эпохи Российской империи, который вошел в качестве боевой единицы в Черноморский флот Советского Союза (переименован в «Дзержинский»), символически связав собой два исторических периода – дореволюционный и советский, а, значит, и современный, ведь нынешний российский Черноморский флот – наследник флота советского.

«Калиакрия», а также другие 8 эсминцев и 1 линкор Черноморского флота были затоплены собственными командами 18 июня 1918 года по секретному требованию советского правительства во избежание захвата кораблей немцами – всего полтора месяца простояли они в Новороссийске после срочной эвакуации из Севастополя, захваченного немцами 1 мая 1918 года.

Во многих публикациях затопление кораблей 18 июня 1918 года в Цемесской бухте называется гибелью флота. Возможно, традиция такого наименования идет из самых известных и по сей день воспоминаний – книги 1923 года под названием «Правда о гибели Черноморского флота» командира эсминца «Керчь» Владимира Кукеля, руководившего процессом затопления.

Однако, как известно, чуть меньше половины кораблей (6 миноносцев и 1 линкор), стоявших в Новороссийске, отказалось совершать самоподрыв и во главе с и.о. командующего флота Александром Тихменевым предпочло вернуться в Севастополь, под немецкую оккупацию.

Эсминец «Стремительный», поднятый со дна Цемесской бухты в 1926 году

Кроме того, более точным будет утверждение, что весной-летом 1918 года флот оказался расколот даже не на две части, а на три. И третья часть – это те, кто вовсе не покидал Севастополь: некоторые корабли в момент эвакуации не смогли выйти из бухты, попав под немецкий обстрел, какие-то находились в нерабочем состоянии, а на каких-то судах команды разбежались.

Строго говоря, в эвакуации из Севастополя в Новороссийск в апреле 1918 года в количественном выражении приняло участие чуть ли не меньше половины флота: в Новороссийск ушло 2 линкора и 16 миноносцев, осталось в Севастополе – 7 линкоров и 12 миноносцев, а также все крейсеры (3) и подводные лодки (15), общая же численность не вышедших из порта составляла порядка 170 судов. Правда, ушедшая часть флота была более современной и находилась в лучшем боевом состоянии.

Так или иначе говорить о том, что в конце апреля 1918 года в Новороссийск был эвакуирован весь флот, а в июне того же года этот флот погиб – не приходится. Другое дело, что в июне 1918 года после затопления части кораблей в Новороссийске и ухода другой части кораблей в оккупированный Севастополь Черноморский флот перестал существовать как юридическая категория.

После окончания Первой мировой войны в ноябре 1918 года и ухода немцев из Севастополя, все незатопленные корабли оказались под властью так называемых союзников по Антанте, которые первоначально их присвоили себе и частично вообще увели из Севастопольского порта. Однако в дальнейшем многие корабли белым удалось вернуть в занятый ими Севастополь. И именно эти корабли-остатки Черноморского флота сделали возможной врангелевскую эвакуацию – «русский исход» ноября 1920 года.

Линкор Воля в Южной бухте Севастополя во время германской оккупации, лето 1918 года

Эвакуация Петра Врангеля завершилась в порту французской колонии Тунис – Бизерте, куда остатки Черноморского флота под названием Русская эскадра прибыли в феврале 1921 года.

В октябре 1924 года Франция признала Советский Союз, и тут же советской стороной был поставлен вопрос о «возвращении» уплывшей «собственности» из Бизерты в Севастополь. Главным лоббистом этого «возвращения» был военный атташе СССР Евгений Беренс (я о нем уже писала), который в 1918 году, будучи начальником Морского генерального штаба при большевиках, по сути, первым выдвинул и обосновал идею необходимости затопления Черноморского флота в Цемесской бухте.

И пока советские дипломаты во второй половине 1920-х годов пытались добиться разрешения на транспортировку кораблей из Бизерты в Севастополь, на дне Цемесской бухты Новороссийска искали их затопленных собратьев.

Попытка «вернуть» из Франции в Севастополь «собственность советской республики» оказалась безрезультатной, в итоге советский Черноморский флот создавался в прямом смысле слова с нуля. За исключением «Калиакрии», другие поднятые целиком или частично миноносцы оказались не пригодны к боевой службе. Аналогична судьба и их незатопленных собратьев, боевая биография которых закончилась с «русским исходом». И пока в Советском Союзе разбирали на части, поднятые со дна Цемесской бухты корабли, в Бизерте Русская эскадра была постепенно распилена французами на металлолом.

К началу 1930-х годов все корабли, за исключением одного, Черноморского флота Российской империи, создававшиеся на протяжении полувека после знаменитого затопления кораблей в Севастопольской бухте в годы Крымской войны, - и ушедшие в эмиграцию, и затопленные у Новороссийска – физически исчезли.

За пределами идеологического раскола

В судьбе кораблей Черноморского флота в годы гражданской войны проявилось то же раздвоение, те два вектора, напряжение между которыми составляют чуть ли не основную драматическую контроверзу отечественной истории ХХ века, о котором я писала в статье о братьях- морских офицерах Евгении и Михаиле Беренсах. Одни корабли (как и люди) последовали логике государственной необходимости, которая, конечно, лежала в основе затопления флота в Цемесской бухте 18 июня 1918 года; другие – логике спасения кораблей, и, как оказалось в дальнейшем, и людей, попавших в жернова братоубийственной гражданской войны.

История раскола Черноморского флота и затопления его части в июне 1918 года во всех мемуарных свидетельствах объясняется через идеологическое противостояние. С «белой» стороны – это воспоминания Николая Гутана и Нестора Монастырева, со стороны «красной» – воспоминания Владимира Кукеля, Федора Раскольникова, Василия Жукова, М.М. Лучина, Савелия Сапронова. Идеологические мотивы и тем, кто затопил флот, и тем, кто вернулся в Севастополь, приписываются и в литературе, как советской (А.И. Козлов, И.Т. Сирченко), так и постсоветской (А.П. Павленко, С. Войтиков, А. Пученков).

В действительности, эта история – которая, как и любая реальность, сложнее стереотипов – выходит за пределы идеологического конфликта и вообще братоубийственной гражданской войны между красными и белыми.

Так, ни в одной советской директиве о необходимости затопить флот ни разу не упоминались «белогвардейцы», «контрреволюционные элементы» и т.п. (тексты директив подробно цитируются в статье 1984 года А.И. Козлова). Хотя, скажем, в феврале 1918 года угроза «контрреволюции», «соглашательства» и «саботажа» на Черноморском флоте была важным лейтмотивом телеграмм севастопольскому Военно-революционному комитету из центра – как показывает историк Сергей Войтиков в только что вышедшей книге «Брестский мир и гибель Черноморского флота», эти телеграммы предшествовали убийствам и самосудным расстрелам морских офицеров 22 – 24 февраля в Севастополе. Однако во всех указаниях, шедших от советского правительства весной 1918 года первоначально в Севастополь – с требованиями эвакуации в Новороссийск, а затем – в Новороссийск с приказами затопить флот, речь шла только о германской угрозе.

Идея затопления флота вызывала явно неоднозначное отношение в среде большевиков, причем как центрального руководства, так и на местах. Во всяком случае внутренняя среда большевистского руководства была далека от «ура-патриотизма» по этому поводу, всеми это воспринималось как крайне тяжелый, трагический и практический невыполнимый шаг. Посланные из Москвы в Новороссийск в конце мая 1918 года для руководства процессом затопления член коллегии Наркомата по морским делам Иван Вахрамеев и назначенный тогда же главным комиссаром Черноморского флота Николай Авилов-Глебов не смогли объяснить командам необходимость затопления кораблей и в какой-то момент, по сути, сбежали в Екатеринодар. Там они присоединились к местному руководству только что созданной Кубано-Черноморской советской республики, которое буквально умоляло, как пишет историк Александр Пученков, и центр, и матросов не топить корабли, необходимые для защиты республики от тех же немцев, оккупировавших 1 мая 1918 года Таганрог.

Уклонился от распоряжения вмешаться в ситуацию нарком по делам национальностей РСФСР, находившийся на Северном Кавказе и вскоре назначенный председателем Военного совета Северо-Кавказского военного округа Иосиф Сталин. Сталин передоверил это вмешательство Александру Шляпникову, на конец весны 1918 года – особо-уполномоченному СНК по продовольствию на Северном Кавказе. Однако и Шляпников проигнорировал поручение центра.

Белые, в свою очередь, как пишет А. Пученков, никогда не ставили в упрек большевикам затопление кораблей Черноморского флота, признавая государственную необходимость такого шага.

Отнюдь не сторонник советской власти контр-адмирал Михаил Саблин, согласившийся возглавить Черноморский флот в конце апреля 1918 года и выпущенный поэтому большевиками из тюрьмы, под руководством которого корабли и были эвакуированы в Новороссийск, разделял представление о необходимости затопления флота в Цемесской бухте во избежание попадания его в руки немцев. По мнению С. Войтикова, Саблин психологически не мог сам отдать распоряжение о затоплении, поэтому, по сути, сбежал из Новороссийска в Москву «для разъяснения обстоятельств затопления флота». Однако узнав, что оставленный им на посту и.о. командующего флотом Александр Тихменев отдал флоту приказ возвращаться в Севастополь, послал ему телеграмму, в которой назвал действия Тихменева предательством (в Москве Саблин был арестован, но бежал, и в дальнейшем возглавлял флот при белом правительстве Врангеля).

Эсминец «Керчь» провожает уходящий из Новороссийска в Севастополь линкор «Воля», 17 июня 1918 года

Мемуарные описания реакции населения на затопление судов в Цемесской бухте также не соответствуют традиционной «красно-белой» градации. Так, «белый» офицер Николай Гутан отмечал в воспоминаниях, что толпа, собравшаяся на пристани, была однозначно настроена против тех, кто решил возвращаться в Севастополь под руководством Тихменева (т.е. была против условных «белых»). А автор первой советской работы, большевик Василий Жуков, напротив, сообщил о народном возмущении теми, кто решил затопить свои корабли (т.е. против сторонников большевиков). При этом оба мемуариста совпадали в том, что в толпе доминировали настроения мародерства в отношении корабельного имущества.

Да и само деление кораблей на тех, кто решил затопить свои корабли, и тех, кто вернулся в Севастополь под власть немцев, также явно выходит за рамки критериев поддержка большевиков и патриотизм в первом случае и украинофильство вкупе с «белогвардейщиной» и отсутствием патриотической мотивации – во втором.

Здесь история распадается на два этапа – эвакуация флота из Севастополя в Новороссийск в конце апреля 1918 года и возвращение части кораблей из Новороссийска в Севастополь в середине июня того же года.

Как известно, корабли уходили от немцев из Севастополя в Новороссийск двумя партиями.

29 апреля 1918 года снялись современные эскадренные миноносцы-нефтяники. По наиболее полным подсчетам историка Екатерины Алтабаевой в книге «Смутное время. Севастополь в 1917 – 1920 гг.», их было 11, с ними же ушли 3 миноносца старого типа. Эту группу неформально возглавил эсминец «Керчь» и его командир Кукель, ставший позднее, в июне 1918 года, главным сторонником среди команды флота его затопления. 30 апреля под руководством Саблина, до последнего надеявшегося, что удастся обмануть немцев, подняв на кораблях украинские флаги (это означало, что флот признает юрисдикцию Украины и не попадает под немецкую оккупацию), ушла вторая группа кораблей – 2 новейших линкора, гордость Черноморского флота, и 2 эсминца. 3-й эсминец подорвался на мине, подвергся обстрелу, не смог выйти в море и вернулся в Севастополь, где в полузатопленном состоянии был оставлен командой, а 4-й эсминец, также планировавший уйти с Саблиным, даже не стал пробовать, сразу подорвав себя на рейде.

Обычно говорится о том, что первыми из Севастополя ушли более революционные корабли во главе с Кукелем (именно на этом настаивал сам Кукель в воспоминаниях), в то время как медлили уходить корабли с «контр-революционными» командами. Соответственно, те, кто в апреле 1918 года ушел из Севастополя первым, и был в большей степени склонен в июне того же года выполнить приказ советской власти о затоплении флота.

Командир эсминца Керчь Владимир Кукель, возглавивший процесс затопления кораблей

Однако сопоставление списков кораблей показывает, что 4 из 11 эсминцев и 1 из 3 миноносцев первой партии вернулись в Севастополь вместе с Тихменевым, в то время как 1 из 2 линкоров из второй партии – «Свободная Россия» - остался для затопления, а его команда попросту разбежалась. Среди вернувшихся в Севастополь был, помимо других, эсминец «Капитан Сакен», который возглавлял большевик Савелий Сапронов (возможно, на момент затопления Сапронов уже не был командиром этого эсминца, но в Новороссийск «Капитан Сакен» пришел под его началом).

Более того. Группа, ушедшая из Севастополя первой, по инициативе и под началом Кукеля, как ясно из статьи советского историка А.Козлова, приняла решение об эвакуации в Новороссийск 28 апреля, но подготовка к эвакуации заняла какое-то время, и корабли отплыли только на следующий день. Это означает, что группа Кукеля запланировала собственную эвакуацию до того, как в город начали прибывать отступающие под натиском немцев красноармейские части, организованные для обороны города и Крыма большевиком Юрием Гавеном, а прибытие этих частей началось 29 апреля. Неизвестно, на какие корабли погрузились эти части, можно предположить, что на более вместительные линкоры, ушедшие с Саблиным 30 апреля.

В этом случае «задержка» «контрреволюционного» командующего флотом в Севастополе получает еще одно объяснение. Вероятно, он ждал не только ответа германского командования на посланную им делегацию, но и погрузку на корабли тех людей, в том числе пришедших с фронта, которые хотели уйти из-под неожиданной для города немецкой оккупации вместо ожидавшегося в Севастополе появления войск относительно «дружественной» Украинской народной республики (смена УНР на поставленное немцами правительство гетмана Павла Скоропадского произошла в эти же дни, 28 – 29 апреля, и, конечно, в Севастополе об этом просто не знали, впрочем, группа Петра Болбочана была послана на захват Крыма еще при власти УНР).

Есть и еще один нюанс, показывающий, что далеко не всё в годы гражданской войны определялось партийным размежеванием, и что достойные люди были со всех фронтов и во всех лагерях. Под натиском внешней военной угрозы – захвата Крыма и Севастополя хоть украинцами, хоть немцами – разнообразным властям в Севастополе в общем-то удалось договориться между собой, что делать с флотом. А то, что хоть какая-то договоренность возможна, было совсем не очевидно в условиях многопартийных севастопольского Совета и Центрофлота при наличии преимущественно большевистского Военно-революционного комитета, дискредитировавшего себя в городе расправами над офицерами флота в феврале 1918 года (от которых сам комитет, правда, отмежевался). Тем не менее, несмотря на острые разногласия и борьбу за власть друг с другом, большевики смогли организовать оборону города, а Центрофлот взял на себя координацию с центральным правительством, при том, что был, скорее, противником большевистского центрального Совета народных комиссаров.

Показательно и то, что местные большевики с рвением и настойчивостью взялись за организацию обороны города от немцев – шаг, безусловно, патриотичный, однако не только бессмысленный со строго военной точки зрения, но и шедший в разрез с центральными директивами советской власти, настаивавшей на соблюдении условий Брестского мира.

Крупная карта в «большой игре»

Согласно статье 5 Брестского мира, подписанного 3 марта 1918 года, «Россия незамедлительно произведет полную демобилизацию своей армии, включая и войсковые части, вновь сформированные теперешним правительством. Кроме того, свои военные суда Россия либо переведет в русские порты и оставит там до заключения всеобщего мира, либо немедленно разоружит». Также в Брестском договоре прописывалось обязательство «России … немедленно заключить мир с Украинской народной республикой и признать мирный договор между этим государством и державами четверного союза. Территория Украины незамедлительно очищается от русских войск и русской красной гвардии». Границы Украины в Брестском договоре не оговаривались, однако Крым и Севастополь, очевидно, рассматривались как русские территории – во всяком случае, их упоминание отсутствует в договорах Украинской народной республики с «державами четверного союза».

В совокупности это означало, что Черноморский флот нужно «разоружить» либо содержать в «русских портах… до заключения всеобщего мира». Логично было предположить, что речь идет о Севастополе, где и базировался Черноморский флот. Однако, судя по всему, советское правительство после подписания мира не обязало тут же местные власти (в первую очередь, Центрофлот как главную на тот момент структуру управления флотом) начать его разоружение.

Развернувшееся же наступление немцев по территории подконтрольной им Украины с угрозой занятия Крыма и Севастополя (немецкие войска вышли к Перекопу 5 апреля 1918 года) вызвали и вовсе противоречивую реакцию большевиков в центре, причем эта противоречивость была замечена участниками событий в Севастополе, но по понятным причинам совершенно пропущена в последующей советской мемуаристике и научной литературе и по менее понятным причинам игнорируется и современными исследователями.

25 марта Наркомат по морским делам, в котором при Льве Троцком важную роль играл «старый военспец» контр-адмирал Василий Альтфатер, принял решение о «немедленном вывозе» из Севастополя в Новороссийск «запасов и грузов».

27 марта также «старый военспец», хороший знакомый Альтфатера по предшествующей службе на флоте, ставший при большевиках первым начальником Морского генерального штаба уже упоминавшийся Е. Беренс прислал в Севастополь телеграмму, в которой требовал готовить к «немедленной эвакуации» не только «запасы и имущество флота», но и все корабли, включая ремонтируемые и неисправные, т.к. «слабость наших сил не может обеспечить Крыма от захвата его австро-германскими войсками».

На ответ командующего Черноморским флотом Саблина, что небольшой торговый Новороссийский порт не предназначен для размещения боевого флота, пришло следующее разъяснение Наркомата по морским делам: «Раз мир подписан и мирный договор ратифицирован, то нужно принять и все вытекающие отсюда выводы, в силу прекращения военных действий Черноморский флот, входящий в состав вооруженных сил государства, подписавшего мирный договор, также не должен принимать участия в военных действиях. Неосмотрительные действия в данном случае могли бы повлечь за собой срыв мира и объявление нам новой войны».

Получается, что Беренс мотивировал эвакуацию флота невозможностью ведения эффективных военных действий, а морской Наркомат – необходимостью неукоснительно соблюдать их прекращение, как того требовал Брестский договор (хотя Брестский договор требовал разоружения флота). Впрочем, уже в следующей телеграмме Наркомат сообщал, что дело всё же – в слабости наличных сил: «Эвакуацию нужно производить исключительно потому, что Тавриде грозит опасность наступления австро-германских войск. Мирным договором это не предусмотрено, но немцы могут сделать поползновение рассматривать Севастополь как город Украины, и, так как у Высшего Военного Совета нет гарантий, что наши войска не допустят овладеть городом, то предусмотрительно приходится уводить флот из Севастополя».

Спустя две недели, когда немцы вовсю занимали Крымский полуостров, Совет народных комиссаров уже сам предлагал организовать военное сопротивление, настаивая, впрочем, не столько на обороне, сколько на эвакуации кораблей: «Совнарком предлагает Черноморфлоту оказать энергичное сопротивление захвату Севастополя, а в случае невозможности удержать Севастополь, со всеми судами, могущими выйти в море, перейти [в] Новороссийск, уничтожив все остающиеся [в] Севастополе суда, имущество и запасы».

Однако в Севастополе требование эвакуации флота с различными мотивировками наталкивалось на устойчивое недоумение. Вероятно, отчасти дело было в том, что местные органы власти (севастопольские советы разных составов), включая флотские (Центрофлот), были многопартийными, причем в них входили не только эсеры и меньшевики, но и большое количество беспартийных. В результате на заседаниях Центрофлота поднимался вопрос, зачем вообще Черноморскому флоту соблюдать Брестский мир, подписанный большевиками. В другой раз была послана телеграмма обратного содержания – рассматривается ли Севастополь в центре как «русский порт», и если да, то почему на него не распространяются положения Брестского мира о «разоружении», а вместо этого Москва требует эвакуации. При этом на самом флоте преобладали настроения на борьбу с врагом до конца, даже если он не будет победным. Из книги В. Жукова складывается впечатление, что моряки вообще не понимали, зачем нужно эвакуироваться, если не было еще ни одной попытки дать немцам отпор.

Параллельно этому большевики вели сложную игру по вытеснению из местных органов власти «соглашателей» - так, ими была создана Таврическая советская республика, председателем местного СНК которой стал старый большевик Антон Слуцкий (все правительство было расстреляно крымско-татарскими националистами 24 апреля 1918 года). Севастополь не был назван в составе территории этой республики, думается, по одной причине – тогда деньги на эвакуацию Черноморского флота пришлось бы выдавать Центрофлоту, однако Совнарком объявил представителю Центрофлота эсеру Виллияму Спиро, что финансирование эвакуации будет осуществляться через Таврическую республику.

Как только немцы заняли Севастополь, они тут же выдвинули требование вернуть флот на место его постоянной дислокации. В ответ руководство большевиков стало использовать отсутствие флота в Севастополе как козырь в дипломатической игре с Германией, из чего можно сделать вывод, что и само по себе требование эвакуации флота в Новороссийск было частью какой-то большой игры.

Так, советские дипломатические представители (Георгий Чичерин, Адольф Иоффе) по указанию Ленина в мае 1918 года неоднократно сообщали Германии, что флот может быть возвращен в Севастополь (под власть немцев), «если будет заключен мир с Финляндией, Украиной, Турцией и если Германия будет его соблюдать».

Однако пока шел этот торг, 23 мая 1918 года начальник Морского генштаба Беренс написал, а Ленин и Троцкий его утвердили, доклад о срочной необходимости затопления флота в Новороссийске во избежание захвата его немцами. Автор доклада предлагал больше не обращать внимания на Брестский мирный договор в случае с Черноморским флотом, т.к. Германия его не соблюдает, о чем говорит ее «поход на Керчь». Не очень понятно, почему таким же аргументом не являлся захват того же Севастополя или занятие немцами в начале мая 1918 года большой части Азовского побережья (Таганрог, Ейск, а также Ростов-на-Дону), где стояли корабли Азовской флотилии Черноморского флота. Далее, по мнению Беренса, флот следовало затопить, т.к. порт Новороссийска не подходит по своим условиям для содержания Черноморского флота, и суда скоро придут в негодность, и их невозможно будет использовать как боевые единицы (текст доклада с резолюцией Ленина опубликован в 1931 году В.Жуковым). Этот аргумент, кажется, еще более загадочным – если суда сами по себе скоро придут в негодность, зачем их «срочно» подвергать затоплению. В итоге Беренс делал вывод, что немцы могут попытаться захватить Новороссийск с суши и тогда им достанется Черноморский флот, который некому будет защитить.

Не отрицая значение патриотически-государственнической мотивации этого текста, легшего, по сути, в основу всей «идеологии» затопления, зафиксированной в дальнейшем и в воспоминаниях моряков, и в научной литературе, стоит отметить еще одно странное обстоятельство. А именно – ту форму, в которой до руководства Черноморским флотом было доведено требование о затоплении флота. Как известно, была послана обычная телеграмма – с указанием вернуть флот в Севастополь. А затем – телеграмма секретная, с требованием не соблюдать текст первой телеграммы, а осуществить затопление флота.

На запрос и.о. командующего флотом Тихменева, по какой причине приказ является секретным, он получил не слишком логичный ответ: немцы выдвинули ультиматум о возвращении флота в Севастополь, они угрожают напасть на Новороссийск, если флот не вернется до 18 июня 1918 года, поэтому затопление флота должно быть осуществлено тайно. Итак, во избежание захвата Новороссийска немцами флот требовалось вернуть в Севастополь, однако центральная власть, заявлявшая, что главное – снять угрозу немецкой оккупации Новороссийска, требовала этот ультиматум проигнорировать. Очевидно, если бы Тихменев выполнил указание большевиков, то корабли в Севастопольской бухте появиться не смогли бы.

Однако Тихменев, как известно, проведя голосование на флоте – затопление или возвращение в Севастополь, и не получив однозначных результатов, принял решение выполнить указание того текста телеграммы, который был открытым. Отсюда можно сделать парадоксальный вывод, что именно решение Тихменева о возвращении флота в Севастополь спасло большевиков от нападения немцев на Новороссийск, хотя в Севастополь вернулась меньшая часть ушедших кораблей.

Автор этих строк в своей предыдущей статье, посвященной братьям Беренсам, выдвинула предположение, что начальник Морского генштаба Евгений Беренс был разведчиком, причем, возможно, даже двойным, что он контактировал с разведками Британии (что более вероятно) и Германии. И, возможно, о его контактах летом 1918 года были в курсе Ленин и Троцкий, и именно этим объясняется неуязвимость Беренса на своем посту в ходе раскрытия осенью 1918 года британского «заговора послов», когда в Морском генштабе были арестованы многие ближайшие сотрудники Беренса, но не он сам. А в марте 1918 года, как раз в тот момент, когда Беренс, по сути, подменил первоначальную установку морского Наркомата на «вывоз запасов имущества» из Севастополя в Новороссийск требованием эвакуации флота, шла ликвидация сотрудничества с британскими агентами Морского генерального штаба. В конце мая-начале июня же складывается своего рода триумвират тех, кто требовал скорейшего тайного уничтожения флота – Ленин, Троцкий и Беренс.

В книге 1931 года участника событий, прапорщика В. Жукова «Черноморский флот в революции 1917-1918 гг.», долгие годы бывшей на спецхране, автор как бы между делом пишет: «Англичане прекрасно учитывали описанную стратегическую обстановку, и в их интересах было не допустить захвата Черноморского флота немцами, почему их дипломатия пыталась всякими окольными путями, через влиятельные морские круги, оказать воздействие на советское правительство, которое, помимо этого, пришло к выводу о необходимости уничтожить Черноморский флот. По тем же соображениям, хотя и под предлогом борьбы с большевиками, англичане, пришедшие в Крым на смену немцев (август 1918 г.), поспешили уничтожить русские морские силы на Черном море. Так, по постановлению англо-французской Военно-морской комиссии экспертов, были взорваны цилиндры машин и башенные орудия на старых броненосцах, а 11 подводных лодок были выведены в море и утоплены». В более поздней советской литературе подобные стратегические расклады вокруг истории с затоплением флота не фигурируют.

Историк спецслужб Александр Колпакиди в разговоре с автором этих строк согласился с предположением, что за идеей затопления флота действительно могли стоять какие-то негласные договоренности руководства большевиков с Англией и Францией, которые вели свою активную игру – или, точнее, попытки большевиков договориться с союзниками по Антанте о сотрудничестве. В частности, по мнению А.Колпакиди, так называемый Красный десант – операция частей Красной Армии под Таганрогом в начале июня 1918 года, совершенно бессмысленная с военной точки зрения (весь десант был просто расстрелян немцами в упор) – вполне могла быть провокацией, с целью надавить на руководство большевиков в каком-то вопросе. Возможно, открытие французских архивов, до сих пор засекреченных, позволило бы дать ответ по данному поводу.

Пока же можно только очень осторожно сказать, что в случае справедливости высказанного предположения предметом англо-французского шантажа вполне мог быть вопрос затопления Черноморского флота – ведь именно после истории с Красным десантом (8 – 14 июня) Ленин и Троцкий начинают «бомбить» телеграммами Новороссийск с требованием срочного затопления (активный обмен телеграммами – с 13 июня).

И если это предположение всё же справедливо, то это, вероятно, могло бы объяснить крайне нервную реакцию большевиков на раскрытие в начале сентября 1918 года заговора британских послов, планировавших свержение советской власти – спустя всего два с половиной месяца после затопления кораблей Черноморского флота.

Бегущие на кораблях

В книге 1931 года В.Жукова, правда, с соответствующими идеологическими коннотациями, подчеркивалось, что именно Черноморский флот как целостность дал жизнь врангелевской эвакуации: «… флот оказал белым неоценимую услугу при бегстве их и эвакуации из Крыма и помог им увезти на судах награбленное ценное имущество республики, которое, как и сам флот, сделались для них источником питания и существования надолго за границей».

Однако врангелевский «исход» был не единственной эвакуацией людей, которую совершали корабли Черноморского флота в годы гражданской войны.

Впервые на кораблях бежали как раз красноармейцы – вместе с жителями Севастополя – в апреле 1918 года от наступающих немецких и украинских войск. Тогда в Новороссийск было эвакуировано по различным подсчетам 4,5-5 тысяч военнослужащих и 15 тысяч гражданских лиц (при численности жителей города в начале ХХ века около 60 тысяч человек).

В апреле 1919 года флот сыграл большую роль в спасении людей, убегавших от установления советской власти в Крыму: как пишет Екатерина Алтабаева в книге «Смутное время. Севастополь в 1917 – 1920 гг.», «транспорты и пароходы с сотнями мирных жителей в трюмах и на палубах буксировали миноносцы «Жаркий», «Живой», «Поспешный», «Пылкий», «Строгий», «Свирепый» и даже подводные лодки «Утка», «Буревестник»». Именно эти миноносцы остались «живы» годом ранее, т.к. их команды отказались топить свои корабли под Новороссийском и ушли в Севастополь под власть немцев. После окончания Первой мировой войны и ухода немцев из Крыма в ноябре 1918 года там было создано Второе краевое правительство, признавшее власть белого генерала Антона Деникина, и теперь, в апреле 1919-го эти корабли увозили в тот же Новороссийск из «белого» Крыма людей, бежавших от наступавшей Красной Армии.

Что касается упомянутых в цитате подводных лодок, то это была часть того подводного флота, который смог пережить немецкую оккупацию (подводные лодки даже не пробовали сбежать в Новороссийск в апреле 1918 года от наступающих немецких войск), однако не смог пережить «союзников». После оставления белыми в апреле 1919 года Крыма и Севастополя, отмечает Е. Алтабаева, «Те суда, которые остались в Севастополе (в основном это были довольно старые линейные корабли), оккупационные власти Антанты не собирались отдавать красным. На крейсере «Память Меркурия», миноносцах «Быстром», «Жутком», «Заветном», транспорте «Березань» подрывные команды взорвали ходовые механизмы. А одиннадцать подводных лодок вывели на внешний рейд и затопили на большой глубине. Французские интервенты привели в негодность орудия береговых батарей, самолеты базы гидроавиации».

Прошло чуть менее года, и снова оставшиеся в живых корабли Черноморского флота увозили тех, кто смог пробраться на корабли, убегая от наступающей Красной Армии. На этот раз – из Новороссийска в Севастополь и Феодосию, на март 1920 года за «белыми» оставался только Крым, отвоеванный Деникиным у «красных» в июне 1919 года. Тогда, после поражения правительства Деникина, уехавшего в эмиграцию, корабли эвакуировали из Новороссийска чуть более 30 тысяч человек. Правда, в той эвакуации принимали участие не только корабли Черноморского флота, но и суда союзников (Британии, Франции, США, Италии), однако важно не столько это, сколько то, что эвакуация по причине своей абсолютной неорганизованности получила название «Новороссийской катастрофы». Екатерина Алтабаева приводит слова современников событий: «На пристани творилось что-то ужасное: многие, потерявшие надежду выехать из Новороссийска, бросались в море, иные стрелялись, другие истерично плакали, протягивая в сторону уходящих транспортов руки».

Этот катастрофический опыт деникинской эвакуации был учтен правительством Врангеля, последним «белым» правительством в Крыму и Севастополе. План эвакуации на кораблях был составлен практически сразу же после «новороссийской катастрофы», в апреле 1920 года, учитывалось расчетное количество посадочных мест, места дислокации кораблей – чтобы они не концентрировались в одном Севастополе, а при необходимости могли вывести людей и из прибрежных городов Крыма, начался ремонт кораблей, чтобы они смогли выдержать длительный переход в море, и т.п. В итоге спустя полгода, в ноябре того же 1920 года, из Севастополя – на этот раз не в Новороссийск, а в чужую землю, Константинополь – корабли Черноморского флота эвакуировали 145 тысяч человек, из которых только порядка 5 тысяч были военнослужащими.

Именно такого спасения оказались лишены в годы Великой отечественной войны, как известно, защитники Севастополя. Они, находясь под землей, в 35-й батарее, на последнем рубеже обороны города, в июле 1942 года ждали – и не дождались – кораблей Черноморского флота, которые увезли бы их от немцев.

Кроме того, история раскола флота в июне 1918 года – это история корабельного патриотизма, как бы банально это не звучало. И понимался этот патриотизм каждым по-своему. Вообще история Черноморского флота периода гражданской войны – не только о боевых действиях, но и о свойственной черноморцам какой-то корабельной субъектности. Понятно, что для многих моряков почти во все времена корабль – это дом, к которому соответственно и относишься. Но речь не об этом, а о том, что все перипетии судеб отдельных кораблей и флота в целом весной – летом 1918 года решались самими командами. Та низовая демократия, которой в нашей стране до сих пор нет, в тех критических условиях проявила свои положительные стороны в таком, казалось бы, по природе недемократическом институте, каким является флот. По каждому вопросу – выбор командующего, эвакуация в Новороссийск, затопление кораблей или возвращение в Севастополь – проводилось голосование, совокупные результаты которого показывали, в конечном итоге, правомерность противоположных точек зрения, обе из которых имели право на существование. А вся эта история в целом – хороший пример трагического выбора в ситуации, когда две взаимоисключающих позиции в равной мере являются верными, а герои есть с обеих сторон.

Любовь Ульянова