Когда я писал свою книгу о «перестройке» (она вышла в апреле 2014 году под предельно неудобным для того времени названием «Перестройка-2. Опыт повторения»), я трактовал это явление просто как неудавшийся проект «революции сверху», или, точнее, проект реформы существующего государственного строя без его кардинального разрушения.

Летом 1987 года я прочитал только вышедшую тогда биографию генерала Лафайета, написанную ныне очень известным историком Франции Петром Черкасовым, откуда почерпнул вот этот восторг перед ранним этапом революции и наиболее известным героем именно этого периода, пытавшегося сочетать, казалось бы, несочетаемое: монархию и народное представительство, сословное равенство и национальное, внепартийное, единство.

В 2012-13 я писал эту книгу, размышляя только о том, существует ли способ в процессе будущей неизбежной политической реформы нашего строя не допустить того, чем все-таки завершилась наша первая перестройка – то есть государственного коллапса.

Тогда мне не приходило еще в голову или, точнее, я не обращал особого внимания на другой аспект той же самой исторической эпохи, который, как мне представляется, и вызывает особую к нему враждебность. Даже большую, чем к последовавшим за перестройкой девяностым годам.

Дело не только вот в этом ощущении слабости власти, которая становилась все более наглядной с конца 1988 года, когда прибалтийские республики начали свой путь к обретению независимости, а Закавказье впервые обагрилось кровью. В конце концов, точкой своего рода акмэ для «перестройки» был 1987 год, когда шлюзы для запретной культуры уже открылись, а власть еще казалась вполне твердой. Уже были напечатаны «Собачье сердце» и «Защита Лужина», уже вышли на экраны все фильмы Андрея Тарковского и Алексея Германа, а единству страны еще ничего не угрожало. Казалось бы, вот то мгновение истории, которое хотелось бы задержать.

И однако у многих, если не у большинства наших современников, и это краткий миг времени вызывает отнюдь не ностальгические воспоминания, но только страх перед возможностью повторения чего-то подобного.

Что же все-таки так пугает в «перестройке»?

Не только то, что она стала преддверием распада. Что-то в ней самой пугает людей. Что же именно?

Я буду говорить сейчас даже не о «перестройке», а вот именно о феномене 1987 года – действительно особого года нашей жизни.

Именно этот год был своего рода карнавалом, сатурналиями, смешением верха и низа, официоза и андерграунда. Все непризнанное, нетитулованное, не отмеченное регалиями, лишенное званий и должностей стало, напротив, увенчанным славой и почетом, востребованным, прославленным. Режиссер, снявший всего один, но запрещенный фильм, становился классиком, а маститый режиссер, создатель каких-нибудь Лениниан оказывался вмиг изгоем.

Такого рода слома культурных иерархий страна не видела, наверное, со времени 1850-60-х годов, когда Александр II тоже произвел своего рода «перестройку». А вот в девяностые карнавал закончился, и прежние иерархии вкупе с новыми стали постепенно восстанавливаться.

И я понял, что во всех сегментах нашего общества боятся очередного такого карнавала, который мог бы обнулить сложившиеся с таким трудом номенклатурные репутации.

В брежневские годы все понимали, что главный писатель страны - это Георгий Марков, главный режиссер – это Сергей Бондарчук, главный композитор – Тихон Хренников, хотя и Александра Пахмутова тоже главный, но в своем роде, главный философ – это председатель философского общества СССР - академик Константинов, а главный журналист – редактор «Правды» Виктор Афанасьев.

Но уже в 1987 году место Маркова поделили Андрей Битов (от городской прозы) и Валентин Распутин (от прозы деревенской), место Бондарчука скончавшийся в декабре 1986 года Андрей Тарковский и новый глава «перестроечного» Союза кинематографистов Элем Климов, а место Хренникова с Пахмутова – Альфред Шнитке, с одной стороны, и Борис Гребенщиков, с другой.

Самым великим философом эпохи почти официально был признан Мераб Мамардашвили. Об академике Константинове уже никто не вспоминал. Ну а Виктора Афанасьева в качестве первого пера России сменил его однофамилец Юрий Афанасьев.

Уже потом, в девяностые и нулевые, старые иерархии были частично восстановлены в своих правах. Александре Пахмутовой заслуженно возвращено право считаться одним из лучших композиторов-песенников нашего времени, только что было торжественно отмечено ее 90-летие. Никто не сомневается в том, что Сергей Бондарчук был замечательным режиссером, и «Судьба человека» вместе с «Войной и миром» вошли в классику советского кино. Но вот я не видел нигде на книжных развалах ни одной книги Георгия Маркова, хотя нельзя исключать, что однозначно отрицательное отношение к нему как писателю тоже не вполне справедливо. Я помню экранизации его сибирских эпопей в советские годы, и нельзя сказать, что их невозможно было смотреть.

Иными словами, иерархии сменились, частично оказались восстановлены, но какие-то люди свои верхние позиции утратили необратимо. И по гамбургскому счету, может быть, не всегда справедливо.

Понятно, что 1987 год – это проклятие для всех начальников. Для всех, кто имеет какие-то сложившиеся репутации, основанные прежде всего на формальном статусе, а не на мнении какой-то важной референтной группы. Как 1992 год уничтожил денежные сбережения населения, так 1987 год обвалил сложившиеся иерархии в культуре.

Боюсь, что именно это, а даже не распад СССР, не могут простить новые элиты «прорабам перестройки».

Вдруг снова окажется, что какой-нибудь глава какого-нибудь общества филателистов в России (условно, конечно) – отнюдь не самый главный и не самый лучший филателист, а лучшую коллекцию марок собрал, напротив, тот, кому это общество указало на дверь (поскольку марки он коллекционировал не совсем правильно, не так, как велят инструкции).

Ведь это же станет жизненной катастрофой для официальных филателистов и небывалым шансом для филателистов альтернативных, которые, конечно, смогут публично заявить о своих правах. Ведь тогда окажется, что правильной жизненной стратегией было как раз не делать официальную карьеру, но максимально дистанцироваться от всех номенклатурных постов.

Как говорили в прошлом, так можно далеко зайти.

Но, с другой стороны, ситуация, когда филателистами считаются только исправно платящие свои взносы члены соответствующего общества, и все места на всех международных форумах собирателей марок забиты только ими, рано или поздно становится невыносимой.

Понятно, что если этот бюрократический рай разрушит очередная «перестройка», пряников сладких все равно не хватит на всех, но тогда у честных, не отмеченных званиями и регалиями людей хотя бы появится шанс на восхождение.

В мире правильных номенклатурных иерархий такого шанса тебе никто никогда не предоставит.

Но, конечно, мы видим, что помимо формальных иерархий возникают и неформальные, альтернативные. Нельзя сказать, что они намного более симпатичны.

Вот наша власть зачем-то объявила целый ряд организаций и мозговых центров «иностранными агентами», многие из этих «агентов» обиделись и перенесли свою деятельность за границу.

Сегодня в ФБ проходит такая акция: каждый «порядочный» человек объявляет себя в той или иной шутливой форме «иностранным агентом». Если назвал себя «иностранным агентом», то, значит, свой, если промолчал, то презренный конформист.

Очень вероятно, когда с предсказуемой неизбежностью начнется очередной карнавал, и верх, и низ системы снова поменяются местами, звание «иностранного агента» - в качестве юридического статуса или хотя бы в качестве самонаименования - будет приравнено к титулу «Героя труда».

Собственно, на это и делается расчет – чтобы те, кто не испугался публично порвать с режимом сегодня, завтра могли бы войти в новую официальную иерархию.

Очень может быть, что так в итоге и произойдет.

Однако вопрос, что делать в такой ситуации людям, которые не имеют шанса войти ни в одну из иерархий – ни в номенклатурную, ни в ту, что состоит из добровольных «иностранных агентов», тем более что обе частично пересекаются...

Можем ли мы надеяться, что очередная «смена вех» выведет нас из той изоляции, в которой мы все оказались после 2016 года, когда российская власть устремилась в так наз. «прорыв»?

Да и сохранилась ли надежда, что мы еще представляем собой какое-то организованное консервативное сообщество, что у нас есть признанные лидеры и непререкаемые авторитеты?

Сейчас стоило бы задать самим себе этот вопрос, чтобы в будущем, когда начнется неизбежный период турбулентности, мы бы знали, что можно предложить общественному мнению – какой запас идей и какой список «лучших людей России»?

Борис Межуев