Ровно четыре года в Симферополе, на площади перед Верховным советом Крыма, прозвучало обращение к спикеру парламента Владимиру Константинову о том, что Верховный совет должен взять на себя полноту власти в республике, вернуть в действие Конституцию Крыма 1992 года и объявить о проведении референдума о статусе Крыма.
«Решающее слово и окончательный выбор в этом вопросе должен быть за крымчанами.… Промедление смерти подобно!» – было сказано в обращении, которое поддержали участники митинга под парламентом Крыма.
Впоследствии обращение будет неофициально названо «Письмом пятнадцати» – по числу тех, кто его создал и подписал. Это были Это Игорь Азаров, Андрей Никифоров, Анатолий Филатов, Алексей Васильев, Михаил Голубев, Александр Дремлюгин, Виктор Харабуга, Жан Запрута, Владимир Косов, Сергей Баранов, Борис Васильев, Юрий Розгонюк, Николай Филиппов, Андрей Кратко, Алексей Неживой.
Игорь Азаров, который год назад вернулся в родной для него Севастополь и работает сейчас в местном СМИ, рассказал ForPost о том, чем было «Письмом пятнадцати», о больших торгах за спинами крымчан и о проблеме «украинских кадров».
– Давайте начнём с того вопроса, на котором была завершена беседа с Александром Дремлюгиным. Будь у вас возможность собрать всех подписантов, например, к пятилетию Русской весны – чтобы Вы написали в «Письме»?
– С того дня, 25 февраля 2014 года, прошло время, накопились выводы, которые мы не могли предвидеть тогда, и авторы и подписанты «Письма» разошлись по разным политическим «углам».
Я бы, может быть, непременно поставил вопрос о санации, очистке органов государственной власти от тех, кто запятнали себя. Я не говорю о, скажем так, сотрудничестве с украинской властью, ведь все мы налоги платили, исполняли законы. Самых рьяных пособников властей Украины я бы, честно говоря, отстранил от «кормушки».
Как сказано в Библии, молодое вино вливают в молодые мехи. Не нужным нам старые «грабли».
Ведь тогда об этом мы просто не думали, тогда в общем решались концептуальные принципиальные вопрос. А то, о чём я сказал сейчас, – уже конкретика, определённый механизм.
– Обращение к Константинову было выражением надежды, предчувствием Русской вены или…?
– Это было побуждением к действию.
В первый раз мы собрались 21 февраля, на площади перед парламентом Крыма. Потом нас – я считаю, достаточно мужественно – приютил Михаил Михайлович Голубев в Русском культурном центре, который он тогда возглавлял. И он очень рисковал, потому что ещё 25 февраля, как я знаю, писались доносы «куда следует», и на нас в том числе.
Мы собрались 24 февраля и приняли решение о том, что мы должны изложить свою точку зрения Константинову. У меня были определённые иллюзии на счёт Могилёва (главе правительства Крыма, представителю донецко–макеевского клана – прим.), но к тому времени они уже развеялись. Мне казалось, что он в той ситуации поведёт себя как-то по–другом, но повёл себя так, как должен был повести (остался верен Киеву – прим.).
Поэтому единственным носителем легитимной власти в республике был Верховный совет во главе с Константиновым, и поднятые нами вопросы можно было ставить только перед ним. О чём сказал Андрей Никифоров, который в ночь с 24 на 25 февраля писал текст, – моя роль была корректорская: пару–тройку запятых поставил. Остальные согласились с текстом и подписали его. Больше никто к тексту руки не прилагал.
Так получилось потому, наверное, что заранее успели проговорить содержание. И на тот момент – потому что это был общий взгляд – не было позиционных споров. Это был тот случай, как говорят, когда спасают горящий дом, битых окон не считают.
А ведь собрались люди совершенно разных политических убеждений. От твердокаменного монархиста Васильева до «левака» Дремлюгина. И вот в таком грандиозном диапазоне люди поняли, что надо спасать Крым – и надо забыть, что ты за Николая II, он – за товарища Сталина, надо спасать людей и Крым.
– Вы сказали, что на тот момент, когда митингущим перед парламентом Крыма зачитывался текст обращения к Константинову, за вашими спинами велись «большие торги». Кто и за что торговался?
– Тогда уже было понятно, что как до того, уже не будет. А вот, как будет, ещё никто не знал. В силу этого надо было застолбить за собой какие-то стартовые площадки, как на Клондайке – этот участок мой, этот участок твой.
Во–первых, в здании Верховного совета постоянно работали люди «меджлиса»*: Чубаров и прочие. Во–вторых, работали люди Сенченко, я знаю, что в процессах принимал участие Сергей Велижанский, сам Сенченко и кто–то ещё. В–третьих, были Сергей Цеков (нынешний сенатор от Республики Крым – прим.), Константинов, Аксёнов.
И между ними шли действительно торги, каждая из стороны старалась быть хитрее, делили позиции во власти. И вот об этом – как они поделили – существуют совершенно разные мнения.
Я не присутствовал там, поэтому не могу сказать обо всех деталях. Но 26 февраля, когда ещё не начался бой под Верховным советом, я был на площади перед парламентом и встретил Велижанского, который меня прекрасно знает. Он мне сказал: «Игорь, а чего ты тут крутишься? Иди домой, всё уже решено, мы уже всё поделили». Может быть, я его и не дословно цитирую, но фраза «всё уже решено» прозвучала.
Мне кажется, этому дележу положила конец позиция Москвы, которая ещё 25 февраля никак не была проявлена. Не будем забывать, что официально Москва до последней минуты отказывалась от того, что она имеет свои интересы в Крыму – я об этом прекрасно помню, потому что в газете «Крымское время», которую я возглавлял, мы постоянно отслеживали происходящее. До появления «зелёных человечков» была полная вольница, а когда появилась чёткая позиция Москвы, ребята поняли, что договариваться с «меджлисом»* и Сенченко нет никакой необходимости.
– Вы обращались к парламенту Крыма – на тот момент единственному легитимному органу власти республики – об ответственности за происходящее в регионе, о возвращении Конституции Республики Крым 1992 года, о референдуме о статусе Крыма.
Тогда в парламенте находились те, кто этому противодействовали, – представители «меджлиса»*; некоторые депутаты этого просто не поддерживали.
Почему же вы были уверены, что надо обращаться к парламенту?
– Была именно уверенность в том, что надо обращаться. Не было уверенности, что нас услышат, поддержат. Ситуацию надо было как–то качнуть, и мы рискнули, не до конца понимая, насколько.
По сути, мы выступили в весьма ответственной роли. Мы взяли на себя смелость назвать вещи своими именами. Потому что очень многие парламентарии просто прятались – например, депутата, представлявшего Белогорск, вытаскивали из туалета, где он заперся. Избиратели достали его, чтобы отправить на сессию, а он сбежал – и его снова поймали.
Депутаты боялись взять на себя ответственность. Ведь позиции Москвы и Киева до конца не были понятны. А мы хотели чуть–чуть подтолкнуть ситуацию, нам нужна была реакция.
События развивались стремительно. Утром 25 февраля на площади перед Верховным советом Юрий Першиков и Жан Запрута зачитали наше письмо – на тот момент людей было немного. А к обеду людей было тьма–тьмущая, невозможно было пройти. Сергей Веселовский с другими ребятами добились выхода на площадь Константинова.
И Константинов уже говорил далеко не то, что могло понравиться Киеву – правда, ничего конкретного не сказал, но ничего из того, что мы под Киевом, что сохраним целостность Украины, не было. Он сказал, что депутаты прислушиваются к мнению народа, будут поступать так, как скажет народ, выражают интересы народа.
На тот момент это было достаточно смело, мне кажется.
– А достаточно ли искренне?
– Я стоял за спиной Константинова, когда он говорил, и видел, как его трясло, как он волновался. Народу уже было много, могли быть любые провокации, была охрана. Но что тех двух человек охраны? Потому что люди кидались – и на меня, и друг на друга. Ситуация была крайне наэлектризованной.
Есть очень хорошая фраза Рабиндраната Тагора: очень легко быть искренним, когда не собираешься говорить всей правды. Вот в том объёме, в котором хотел сказать Константинов, он был искренним. Конечно, он думал и знал больше. Но надо знать ещё и Константинова: он не борец, не политик.
Я думаю, на тот момент то, что он мог сказать, он сказал. Насколько это было от души… Или он должен был реагировать на площадь, на её эмоции, а там фон был – не могу даже передать, какой. Это надо было прочувствовать.
Я думаю, внаглую, подло он не врал.
– Вы и Андрей Никифоров – соавторы «Письма», его, кроме вас, подписали ещё 13 человек. В каждом были уверены?
– Надо сказать, что из всех 15 человек, подписавших обращение, несколько человек были совершенно случайными. В том смысле, что они не принимали в обсуждении будущего обращения (например, Алексей Неживой подошёл буквально перед тем, как мы зачитали «Письмо»).
Кроме того, мы были твёрдо уверены, что подпишут все, кто принимал участие в обсуждении. Но этого не произошло.
На тот момент, когда «Письмо» обсуждалось и подписывалось, людей было немного. Чуть позже был большой наплыв: многие из тех, кто подписали, посчитали необходимым расширить круг – появились какие–то татары, армяне, казаки. Появлялись и исчезали, потом появлялись следующие, и началось уже мельтешение.
Но звали мы тех, в чьей позиции были уверены.
– На чём основывалось ваше требование о том, чтобы парламент Крыма взял на себя ответственность, вернул Конституцию 1992 года и объявил о референдуме, чем подкреплялось требование?
– Мы абсолютно не были уверены, что на это письмо вообще будет какая-то реакция. И тогда Никифоров правильно сказал, что если мы в течение дня не получим ответа (а таким ответом надо рассматривать речь Константинова, который вышел к митингущим, потому что никакого бумажного ответа мы не получили), мы обратимся к народу, созовём митинг и сформируем временное правительство.
Правда, это проговаривалось в очень общих фразах, никакой конкретики не было, никто никаких правительственных списков не составлял. Допускалось, что какое-то время придётся потянуть одеяло на себя.
Не я один ожидал, что потом группа, составившая и подписавшая письмо, будет как-то востребована. Но нам очень быстро показали, что «вы – никто», «мы вас не знаем», «ничего мы не читали, ничего мы не помним», «ничего этого не было».
Кстати, или за день до, или через день после обращения к Константинову была встреча членов Совета Федерации с нами, не меньше двух часов мы общались. Их было трое: сенатор от Ленинградской области, сенатор от Вологодской области и сенатор от Рязанской области Игорь Морозов.
Их интересовало прежде всего, почему Россотрудничество провалило всю работу в Крыму, почему ничего не делалось всерьёз. Их возмутило то, что группа во главе с Цековым что-то получали, а остальных просто выбросили из игры, не замечали. И эту линию проводил, между прочим, тогдашний генконсул в Симферополе Андреев – он знал «своих» и знал «чужих».
Сенаторов интересовало, почему же никто не ставил соответствующих вопросов. Да как же мы не ставили? Постоянно это делали. У меня целая переписка была с Андреевым. Сейчас было бы интересно почитать, какую ересь он мне писал.
Сенаторы прямо спросили: «Что сейчас должна сделать Москва, чтобы разрешить ситуацию?» Мы хором сказали: «Только забрать Крым». Они сказали, что поняли и будут отстаивать именно эту позицию. Есть у меня сведения, что они сразу поехали к главе Совета Федерации, когда прилетели из Симферополя.
– После «Письма пятнадцати» и воссоединения Крыма с Россией появилось движение «25 февраля» – для недопущения во власть Крыма носителей проукраинских идей и создания открытого гражданского общества.
Как я понимаю, движение кануло в Лету?
– Движение было, несколько раз мы собирались, даже проводился круглый стол по каким–то назначениям в университете (Крымском федеральном университете, на тот момент Таврическом национальном университете – прим.), когда на историческом факультете подняли голову, скажем так, украинофилы.
Но, как говорится, река начала входить в берега, половодье закончилось. Ситуация переломилась. И противоречия, которые были отброшены в момент кризиса, между членами нашей группы вылезли – не только политические, но и личные.
Если бы тогда эта группа получила бы более официальное признание, хотя бы какую–то благодарность за работу, это, может быть, простимулировало бы. А получилось: мы как были подпольщиками – так подпольщиками и остались. Но статус подпольщика очень утомительный. Тем более, на от момент мы абсолютно не знали ни условий игры, ни того, как мы сами будем выживать.
Движение «25 февраля» жило до референдума 16 марта 2014 и после него какое-то время. Потом же были частные встречи – «бойцы вспоминают минувшие дни и битвы, где вместе рубились они», дальше этого не пошло.
– Но задачи движения «25 февраля» остаются актуальными?
– Ситуация вот какая. Мне, например, не очень близка та команда, которая находится у власти в Крыму, мягко говоря. Конечно, мне хотелось бы видеть совсем других людей, с другим прошлым, не таким «замысловатым».
Эта задача актуальна не только для отдельного движения, но и вообще для Крыма.
Очень острый пример Валерия Подъячего (лидера движения «Севастополь – Крым – Россия» – прим.), которого при Украине осудили за сепаратизм, за то, что он был против Украины – теперь уже российский суд подтверждает его судимость за то, что он разваливал Украину, выводил Крым из её состава. Люди же смеются: судьи, которые сейчас работают в крымских судах, как присягнули Украине – так в их сознании ничего и не поменялось. Мне кажется, карикатурная ситуация.
И таких карикатурных ситуаций – миллион. Просто они не такие наглядные.
Понимаете, флаги на башнях можно менять хоть каждый день, а люди остаются всё те же.
Поменялись, может быть, вывески на первых кабинетах, а люди, принимающие конкретные решения, остались всё те же. Многие из них – честнейшие люди, но им абсолютно всё равно: «Я такой специалист, что пригожусь любому режиму». На таких людях держится любое государство – они служат не государству, а той сфере, в которой работают.
А есть ещё хитрые люди, двуличные, которые до сих пор ждут, как говорится, настоящего хозяина. Я слышал в Симферополе: «А что Путин? Путин не вечен».
Эта проблема волнует людей, и она не снята с повестки дня. Просто, может быть, об этом сейчас говорят меньше, чем два или три года назад.
Алексей Лохвицкий
Фото Алексея Лохвицкого, из Facebook Игоря Азарова
* - организация запрещена в России.
По заказу БФ 35-й береговой батарея в рамках серии публикаций воспоминаний о Русской весне
Поделитесь с друзьями:
Читать также:
Обсуждение (10)
Ситуация с Подъячим вообще выходит за все возможные и невозможные рамки.
Уважаемая редакция Форпоста, если естьвозможность, сделайте пожалуйста материал по событиям в Керчи 22 февраля и далее. Известно что в Керчи движение началось 22-ого, даже раньше чем у нас, но вот насколько оно было масштабым и серьёзным?
В Ялте тоже есть "украинофилы". Директор ГПА КФУ Глузман. Вот он 15 февраля 2018 г. встречает деленацию из Бенина и вывешивает непонятный сине-желтый флаг, явно не флаг африканского государства...
и......порвать слабо было? только смелость на фотки
Я же на днях упоминал об этом (о Керчи). Первым крымским городом, заявившим о выходе была Керчь. И действия там начались раньше (подготовка Константином и подбор действующих). 23 февраля 2014 года в Керчи прошла акция с участием 10 000 человек и над городской администрацией был поднят российский флаг.
Константин Ерманов - которому Цеков и Аксёнов звонили остановить его действия. Обратитесь - он может рассказать весьма неожиданные подробности, если захочет (обстановка поменялась серьёзно и такие свидетельства и свидетели не нужны многим теперь)
Надо полагать, в Симферополе было тоже жарко...
to Диана Φомичева: Что порвать? Фотки делал не я. Меня, как Вы понимаете, на эту встречу не приглашали. Это официальны фотки, выложенные на сайте ГПА.
Поддерживаю! Россия должна знать этих "героев", которые так яростно следуют букве закона.