Подписав «Минск», по «Бресту» не плачут

Буквально только-только отгремел вековой юбилей окончания Первой мировой войны. Нашу страну, сыгравшую в том переломном событии XX века самую, пожалуй, славную, странную и трагическую роль, торжества коснулись напрямую. Так, российский президент посетил соответствующие мемориальные мероприятия в Париже; правда, судя по присутствию там делегатов массы государств, во время событий 1914-1918 годов не существовавших либо имевших к происходящему весьма косвенное отношение, а также конкретно по предельно одиозным фигурам вроде Порошенко и косовского бандита-«трансплантолога» Хашима Тачи, к памяти о Первой мировой это событие было максимум приурочено, а цели имело совсем иные.

Впрочем, и на внутреннем «фронте» практически все реплики, проекты, акции и споры были, кажется, к юбилею Второй Отечественной (как эту войну называли у нас сто лет назад) приурочены не в меньшей степени. Министр культуры Владимир Мединский заявляет: «Нам нужно укреплять в людях представление о России, как о державе-победительнице в той войне. Очевидно, что наибольший вклад в итоговую победу внесла именно наша страна. Очевидно и то, что плодами победы мы не воспользовались, но имеем право на моральное удовлетворение. На американской медали Победы "Великая война за цивилизацию", отчеканенной в 1919 году, Россия названа в числе победительниц. И в этом можно с американцами согласиться с легким сердцем!» - и в этом бравурном, но вполне правильном предложении мгновенно заподазривают построение очередного идеологического симулякра (или потемкинской деревни, говоря по-русски). Подозрения усиливаются, когда гордость за Первую мировую в очередной раз перетекает в гневные сожаления о том, как «большевики предательски лишили Россию плодов победы в ней», звучащие с очень высоких трибун. Поэтому в ответ хором звучат рассуждения, что война была империалистической, русскому народу не нужной и даже вредной, а к 1917 г. еще и изрядно опостылевшей, поэтому выход из нее на любых условиях был лучше, чем ее продолжение.

«Второй Отечественной» в картине нашей исторической памяти, конечно, не повезло больше, чем какой бы то ни было другой войне. Став фоном, контекстом и во многом причиной двух революций и гражданской войны, она до сих воспринимается в основном через их призму. Ранние большевики ее клеймили, между строк радуясь, что она все-таки случилась. Перед Великой Отечественной и особенно после ее начала, когда пропагандистские иллюзии на тему «пролетарского интернационализма» заменила более понятная и эффективная идея «русские против немцев», предыдущую Отечественную отчасти реабилитировали. Бывалые воины, вступившие в бой с немцами во второй раз за четверть века, носили царские награды вместе с советскими, Сергеев-Ценский воспевал Брусиловский прорыв, а «красный граф» Алексей Толстой писал: «Немецкие армии, гонимые в бой каленым железом террора и безумия, встретились с могучей силой умного, храброго, свободолюбивого народа, который много раз за свою тысячелетнюю историю мечом и штыком изгонял с просторов родной земли наезжавших на нее хазар, половцев и печенегов, татарские орды и тевтонских рыцарей, поляков, шведов, французов Наполеона и немцев Вильгельма... Я помню четырнадцатый год, когда миллионы людей получили оружие в свои руки. Умный народ понимал, что первое и святое дело — изгнать врага со своей земли. Сибирские корпуса прямо из вагонов кидались в штыковой бой, и не было в ту войну ничего страшнее русских штыковых атак. Только из-за невежества, глупости, полнейшей бездарности царского высшего командования, из-за всеобщего хищения и воровства, спекуляции и предательства не была выиграна русским народом та война» (здесь, как мы видим, царская власть осуждается не за то, что войну начала, а за то, что не сумела качественно вести).

 С конца 1940-х-начала 1950-х в отношении Первой мировой воцарилась позиция «ни войны, ни мира», которой Троцкий некогда в Бресте хотел окончить участие России в этой самой войне. Ее время от времени ругали, иногда вспоминали добрым словом в патриотических журналах типа «Молодой гвардии» и «Нашего современника» и в патриотической беллетристике типа Пикуля и Егора Иванова с его трилогией «Вместе с Россией». Чаще – просто обходили стороной. После 1991 года к власти пришли люди, искренне, кажется, считающие себя наследниками величия дореволюционной Российской империи, хотя на деле наследующие одновременно Керенскому, Парвусу и миллионщику Рябушинскому с его концепцией «костлявой руки голода». Для них Первая мировая, она же «Вторая Отечественная» - и вправду повод лишний раз симулировать величие, заодно пнув «проклятый совок», в отношении которого они страдают массой неизжитых комплексов.

А чем же на самом деле была та война? Была ли она нам нужна и для нас славна? Могу поделиться своим мнением. В ранней юности, являясь заядлым монархистом и безмерно идеализируя «Россию, которую мы потеряли» - считал, что да, нужна (и к тому, как она была окончена для России, относился в духе нынешнего агитпропа). Затем, в силу ряд причин, стал заядлым германофилом, и по этой причине думал уже, что скорее не нужна. От чрезмерной некритической восторженности в отношении дореволюционной России я с годами отошел, постепенно снизился и германофильский пыл, а в 2014 году, когда очередная, уже либерально-толерантная реинкарнация германского Рейха оказала всемерную поддержку геноциду Новороссии, он и вовсе превратился в арифметическую погрешность. И теперь я отношусь к той войне по принципу «лучше бы не, но если уж, то». Лучше бы мы не участвовали в той войне, но если уж участвовали, то надо было побеждать. Лучше бы мы победили, а не погрузились в пучину внутреннего хаоса, но если уж погрузились – лучше, чтобы по его итогам верх одержала волевая и центростремительная, а не разномастно-центробежная сила. Лучше бы нам не воевать с немцами во второй раз, но если уж воевали – хорошо, что мы закончили новую схватку в Берлине, а не немцы в Москве…И так далее.

После 2014-го мне стали как-то особенно понятны мотивы Николая II, который задолго до произнесения Черчиллем избитой, но от этого не менее блестящую фразу про выбор между войной и позором. Государь выбрал войну (и его поддержало практически все общество, включая завзятых либералов и даже непримиримых левых вроде Плеханова и Кропоткина). Люди, почему-то считающие себя его наследниками, спустя сто лет, оказавшись перед необходимостью защиты даже не братьев-славян, а просто части разделенного русского народа, сделали иной выбор.

Верны ли обвинения в адрес большевиков по поводу преданной и проданной победы? Как минимум спорны. Да, Брестский мир был крайне тяжел и унизителен, а те, кто его подписывал, руководствовались в первую очередь интересами удержания власти, а уже во вторую интересами России, но понятой ими весьма своеобразно, в качестве плацдарма для мировой революции. Вот только 95% этого позора было выковано уже к октябрю 1917 года! Армия усилиями «февралистов» приказала долго жить, и последний военный министр Временного правительства генерал Верховский прямым текстом говорил, что воевать дальше невозможно и надо идти на мирные переговоры. Доживи «керенская» Россия каким-то чудом до поражения Германии на Западном фронте, на последующей мирной конференции нам не светило ничего, кроме разве что формального статуса страны-победительницы, зато позора бы испили полную чашу, едва ли не больше, чем сами немцы. Российские делегаты в лучшем случае оказались бы в положении «победителей второго плана» вроде Бельгии и Японии, а скорее всего - кем-то наподобие гонцов от Кубанской Рады на Парижской мирной конференции.

 Став, таким образом, одним из «обиженных победителей», не получивших или получивших не в полной мере желаемое, Россия, подобно Италии и Японии, вполне могла бы в дальнейшем оказаться союзницей проигравшей Германии. Собственно, ось Берлин-Рим-Токио сложилась и в реальности, а в 1939-1940 годах к ней при определенных условиях могла присоединиться и Советская Россия. Однако чем бы была гипотетическая постфевральская Россия, продленная во времени, в сравнении с реальным СССР – большая загадка. При этом, признавая, что март 1918 года был во многом предрешен февралем 1917-го, нельзя не отметить, что Брестский мир, даже просуществовав по историческим меркам ничтожно малый срок, стал страшнейшей глубокой травмой для национального самосознания и символической вехой, имеющей мало аналогов по черной позорности. Это понимали и большевики, которые даже в русофобские 1920-е, когда о каком-либо снисхождении к национальным чувствам говорить не приходилось, оправдывали его лишь с позиций вынужденности.

Но самое главное: любые политические перипетии, связанные с Первой мировой, любые несбывшиеся альтернативы и сбывшиеся катастрофы, любые споры о ее нужности или ненужности не отменяют гигантского русского подвига на поле боя. Не отменяют полководческого гения Брусилова, жертвенного героизма солдат и офицеров во время «атаки мертвецов» при обороне крепости Осовец, подвига Нестерова, подвижнической святости медсестры Риммы Ивановой, сотен и тысяч других актов мужества и самопожертвования русских людей от мала до велика. Память о них прорывалась и в советское время неоднозначного отношения к «Второй Отечественной» - например, замечательный наш писатель Л.Пантелеев в рассказе «Маленький офицер» рассказывал: «Шел первый год войны - той, что теперь в учебниках истории называют первой мировой. Но тогда еще не знали, что будет вторая, поэтому для нас это была просто война с немцами, или с тевтонами, как их часто ругали в газетах… Я читал газеты, следил за ходом военных действий, крохотными бело-сине-красными бумажными флажками отмечал на карте продвижение наших войск и черно-красно-желтыми флажками - передвижения неприятеля. В "Петроградской газете", а также в журналах "Нива", "Лукоморье", "Всемирная панорама" я читал о подвигах русских чудо-богатырей, среди которых на первом месте стояли, конечно, совершенно невероятные подвиги донского казака Кузьмы Крючкова - того самого, что в одиночку захватил в плен одиннадцать тевтонов. Но самое сильное волнение вызывали в моей душе рассказы о героях малолетних, о юных разведчиках. В каком-то журнале я видел фотографию мальчика моего возраста. Этот "сирота Ваня" был снят в высоких солдатских сапогах, в барашковой шапке с кокардой и в гимнастерке с погонами. На груди у него висела большая круглая медаль. Отличился этот сирота тем, что "подносил патроны"».

Но и это совершенное бесспорное величие русского ратного подвига пытаются вписать в политические рамки и принизить, причем с помощью весьма сомнительных аналогий. К примеру, политолог Сергей Черняховский пишет: «Сама по себе храбрость и воинское искусство не дают в полной мере оснований для славы, если не освящены либо победой, либо, что даже важнее, смыслом войны – то есть тем, ради чего война велась. Если уж на то пошло, даже заслуженной памяти о героическом переходе Суворова через Альпы всегда теневым образом сопутствует вопрос: а какая, собственно, нелегкая занесла русскую армию в швейцарские горы, и чего это ради она взялась громить итальянские республики, восстанавливая там монархические режимы и защищая интересы австрийского императора? И призыв чтить военные подвиги вне памяти о том, ради чего они были совершены и к чему привели в результате, вообще довольно противоречив. Не приходит же в голову современной Германии в качестве событий воинской славы отмечать военные успехи летнего наступления 1941 года, захват Манштейном Крыма или прорыв армии Паулюса к Сталинграду».

Отмечать в качестве событий воинской славы такое, действительно, никто не будет. Но еще в советское время генералы и маршалы Победы в своих мемуарах признавали храбрость немецких солдат и талант немецких военачальников. Когда в октябре 1949-го года была провозглашена ГДР, Сталин отправил руководству республики послание со словами: «Опыт последней войны показал, что наибольшие жертвы в этой войне понесли германский и советский народы, что эти два народа обладают наибольшими потенциями в Европе для совершения больших акций мирового значения. Если эти два народа проявят решимость бороться за мир с таким же напряжением своих сил, с каким они вели войну, то мир в Европе можно считать обеспеченным» - и он же был инициатором создания в ГДР Национально-демократической партии для членов бывшей НСДАП, не запятнавших себя злодеяниями. В советской литературе ставили в один ряд трагедию блокадного Ленинграда и сожженного бомбардировкой «уважаемых западных партнеров Дрездена (из книги Л.Степанова «Новые легенды Гарца»: «Ленинград и Дрезден сблизили трагические события военных лет: Ленинград пережил жестокую многомесячную блокаду, Дрезден в одну ночь был превращен англо-американской авиацией в груду развалин»). Поэт и писатель Константин Ваншенкин говорил о встрече с восточногерманскими коллегами по цеху: «Многие из участников дискуссии и с нашей и с немецкой стороны — активные участники войны. Подходя к вопросу житейски, в узком, даже в личном плане, можно сказать: очень удачно получилось, что мы друг друга не убили, — а беря проблему шире, скажем: прекрасно, что мы сидим в одном зале, свободно беседуем и понимаем друг друга».

И до сих ведь на нашей земле есть множество немецких военных кладбищ, не то чтобы почитаемых, но понимаемых, принимаемых и по мере возможности ограждаемых от вандализма. Отец большого друг России и председателя совета директоров ПАО «НК «Роснефть», экс-канцлера Германии Герхарда Шредера, кстати, погиб в 1944-м именно на Восточном фронте, пусть и не в России, а в Румынии, и Шредер, называя приход советских войск в Германию освобождением, тем не менее чтит память отца. Можем ли мы его за это осудить? Да, памятник даже не военному преступнику, а честному немецкому высокопоставленному вояке, пусть даже Паулюсу, на нашей земле бы смотрелся очень странно. Хотя…В том же 1944-м маршал Конев приказал похоронить с воинскими почестями генерала вермахта Штеммермана, а Борис Полевой, присутствовавший при этом в качестве военкора, написал о покойном: «Как бы то ни было, он не бежал на самолете, как это сделали высшие офицеры его штаба, не оставил солдат. Он остался с ними и погиб солдатской смертью».

Я ни в коем случае не занимаюсь какой-то ревизией истории и обелением немцев. Просто привожу факты и показываю, что и в самом экстремальном случае, каким было для нас гитлеровское нашествие, - и после, и в самый разгар сечи не на жизнь, а на смерть могут иметь место какие-то нюансы. И эти нюансы подмечали и признавали люди, хронологически и биографически гораздо более близкие к той сече, чем нынешние россияне, 9-го мая цепляющие на грудь и вообще куда попало «георгиевскую ленточку», а затем под «фронтовые сто грамм» поющие «Катюшу» и «Священную войну» и тут же рассуждающие, мол, «на Донбассе одни хохлы убивают других» и «хорошо, что мы в это не лезем».

К счастью, у нас и близко нет ни одной войны, в которой мы были в роли Гитлера. Были войны и операции бесспорные, были спорные политически, но все равно отмеченные русским героизмом.

Мы не просто так полвека усмиряли кавказских горцев – православная Грузия попросили нас о покровительстве, а кавказское осиное гнездо рассекало коммуникации с ней.

Мы, может, зря спасли своим венгерским походом 1848-1849 годов удивительно неблагодарную Австрийскую империю, но мы, по крайней мере, одновременно спасли славянско-православное население этой империи, которому победа мадьярского бунта не сулила ничего хорошего.

Нужна и неизбежна ли для нас была война с японцами – вопрос, но мы точно не были в ней агрессорами, зато были, в очередной раз, образцом высокой воинской доблести.

Была ли необходима война с финнами в 1939-м? Кто-то говорит, что без нее финны не поддержали бы Гитлера, но не менее вероятно другое – все равно поддержали бы, только граница (и, соответственно, линия фронта) уже в первый день войны проходила бы в 32 километрах от Ленинграда. Прорыв «линии Маннергейма» был бесспорным подвигом русского солдата, а Павел Милюков сознавался в те дни в парижской эмиграции: «Мне жаль финнов, но я за Выборгскую губернию». Уже упомянутый Л.Пантелеев в рассказе «Новенькая» описывал пересуды ленинградских школьников в январе 1940-го: «Волька Михайлов ездил с отцом в Териоки, видел взорванные и сожженные дома и слышал - правда, издалека - настоящие артиллерийские выстрелы…У Жоржика Семенова ушел добровольцем на войну с белофиннами брат, известный лыжник и футболист. А у Володьки Бессонова хотя своих новостей и не было, зато он "своими ушами" слышал, как в очереди одна старуха говорила другой, будто "своими глазами" видела, как в Парголове около кладбища постовой милиционер сбил из нагана финский бомбардировщик». Уже эта война была если не для всех советских людей, то для ленинградцев точно почти Отечественной, пусть и стала она потом «той войной незнаменитой». Не верите – почитайте рассказ полностью.

Мы не зря во второй раз за сто лет пришли в 1956-м в Венгрию – не только защитили свои геополитические интересы, но и спасли самих венгров от кровавой междоусобной бойни и гуманитарной катастрофы.

Мы, как выясняется спустя годы, не совсем зря пришли в Афганистан. Несмотря на значительное количество просчетов при планировании и осуществлении данной кампании и несомненно провокационную роль Запада во втягивании в неё СССР, были поставлены и успешно выполнялись сразу несколько крупных созидательных задач: недопущение распространения агрессивного исламизма и наркоторговли, нейтрализация радикалов в афганском руководстве, собиравшихся строить социализм без учета местных особенностей и тотально разрушать вековые жизненные устои, помощь афганскому народу в налаживании мирной жизни. Поэтому вряд ли стоит удивляться, что свыше 93% жителей провинции Кабуле в ходе телефонного опроса девять лет назад назвали лучшим периодом своей жизни просоветский режим доктора Наджибуллы , и даже полевые командиры, успевшие после «шурави» повоевать с частями НАТО, ставят наших солдат по доблести и благородству много выше, чем западных.

Не зря была и Первая чеченская. Да, ельцинский режим, сам фактически где косвенно, а где и прямо взрастивший режим дудаевский, начал войну не тогда, когда можно было спасти от геноцида десятки тысяч русских людей, а тогда, когда они уже большей частью были уничтожены или, в лучшем случае, ограблены, унижены и выгнаны из родных домов. Цели кампании были сформулированы криво и косо, обнажая очевидную криминально-феодальную подоплеку происходящего. Велась война, прежде всего политическими руководителями, но и персонажами в погонах вроде П.С.Грачева, бездарно, безвольно, а часто и предательски, по принципу «шаг вперед — три назад и в сторону». Однако ведь был и запредельный героизм простых солдат, офицеров и таких генералов, как Лев Рохлин. Был беспримерный мученический подвиг Евгения Родионова, нашего Жени. Была поддержка кампании национал-патриотической оппозицией, еще год назад противостоявшей ельцинскому режиму в кровавые октябрьские дни 1993 года, но понимавшей: ельцины приходят и уходят, а Россия и ее целостность остаются. Был номер НБП-шной «Лимонки» с заголовком (по памяти) «Браво, господин президент!». И была, в общем-то, почти достигнутая к августу 1996 года военная победа, несмотря ни на что.

Наконец, наше участие в сирийской войне, крайне сомнительное и противоречивое по целеполаганию, куда больше смахивает на получение мелких тактических уступок в переговорах российского управляющего сословия с Западом и обслуживание шкурных интересов этого же сословия. Но, так или иначе, мы в Сирии по приглашению законного правительства, на нас нет грехов, которые есть на американцах и саудовцах, и наш мартиролог воинской славы пополнился за три года многими новыми бессмертными именами: Пешков, Позынич, Прохоренко, Асапов, Заболотный, Цуркану, Ахметшин, наконец, Роман Филипов с припиской золотыми буквами «это вам за пацанов!».

Мы должны научиться отделять подвиг народа и русского воинства от политической мишуры. Должны не подверстывать русских героев под политическую конъюнктуру и не отбрасывать их ради нее же. Должны брать в будущее и делать краеугольным камнем национального самосознания многочисленные величественные, а не редкие спорные и мрачные страницы в истории наших войн и каждой конкретной войны. До французов, которые протанцевали четыре года под немецкой оккупацией, а потом оказались страной поголовного Сопротивления и державой-победительницей, нам далеко, просто ввиду отсутствия аналогов нашей истории. Но уж лучше превратить подвиг величиной с блоху в слона, чем расчесывать до крови тело реального великого подвига, гоняясь за блохой трусости, измены и некомпетентности.

Но, думается, в настоящее время это задача больше для общества и его интеллектуально-патриотического костяка, чем для государства в текущем виде. И потому, что высокие чиновные мужи своими политическими спекуляциями скорее вносят раздрай и смуту, чем способствует формированию правильной исторической картины и ее адекватного восприятия. И потому, что даже спекуляции оказываются сугубо для внутреннего пользования: в России официоз славит воинов Первой мировой и клянет предателей, но при этом «с уважением» (цитата из Д.Пескова) относится к тому, что в ходе парижских мероприятий зачитывались письма солдат разных стран-участниц Первой мировой, но только не письмо русского солдата. И потому, что даже самую бесспорную нашу память, память о Великой Отечественной, настоящую нашу светскую религию – эти люди назойливой монетизацией в своих целях вот-вот превратят в деструктивный культ.

И потому, наконец, что внешнеполитическая и геополитическая реальность прямо противоречит выспренным идеологическим установкам. Российская Федерация «поднимается с колен» и клянет большевиков за предательство в Бресте, но большевики аннулировали похабнейший мир в том же году по причине кардинально изменившихся обстоятельств и в течение нескольких лет вернули основную часть потерянных территорий (а спустя пару десятилетий – все и с процентами). Современная же РФ в год столетия начала «Второй Отечественной» стала инициатором подписания в тех же белорусских краях «Минских соглашений». Соглашений, вопиюще ужасных уже хотя бы потому, что подписаны они были не в результате военного краха, а ровно наоборот, после того, как киевский режим наголову разгромили простые русские люди Донбасса и российские добровольцы. Из всех наших «блох» за последние века – эта выглядит самой неприглядной, хуже и Бреста, и Хасавюртовской капитуляции перед чеченскими боевиками в 1996-м. 

И к ревизии беловежских - они же фактически почти во всем новые брестские - границ российский правящий класс совершенно не стремится, хотя шанс в 2014-м был потрясающий, вот к их консервации и признанию неприкосновенными - очень даже.

А ведь нация и государство – это неразрывная и взаимообуславливающая связь трех времен, прошлого, настоящего и будущего. И, фальшиво горюя о преданных русских солдатах прошлого, но открывая двери врагу в настоящем, ты направляешь весь состав под откос в будущем. Поэтому самым лучшим выражением презрения к вчерашним «брестам» и лучшей гарантией от «брестов» завтрашних был бы решительный отказ от них здесь и сейчас.

Станислав Смагин